Сергей Кузнецов - Подобно тысяче громов Страница 18

– Какая ужасная смерть…

Лера кивнула и полезла за следующей сигаретой.

– А вот прости, - осторожно спросил Антон, - Женя перед смертью сказала что-то про последний лепесток. О чем это она?

– Ну, - задумчиво протянула Лера, щелкнула "зиппо", затянулась. - Это была такая детская игра… помнишь сказку про цветик-семицветик? Не то Каверин, не то Катаев.

Антон кивнул, хотя сказку помнил смутно. Лера рассказала про пятый класс, потом про Олимпийское лето, про таблетки пенициллина и лепесток садовой ромашки.

– Они с Поручиком еще несколько месяцев встречались, - сказала она, - и вообще с тех пор у Женьки все с мужиками было хорошо… в смысле, нормально. Как у всех, одним словом.

Лера погасила сигарету и добавила:

– Ну, насколько я помню, третье желание было про Володьку Сидорова, это уже в институте… мы тогда меньше общались. Ну, очевидно, потом еще три, а это - как раз последнее. Ты же помнишь, она еще стишок читала: лети, лети, лепесток, через запад на восток…

– Не, я не слышал, - сказал Антон, - я в ушах был… в смысле, музыку слушал. А с чего вы, кстати, взяли, что это была марка с кислотой? От кислоты еще никто не умирал. Может, там как раз и был пенициллин?

Сейчас, в пустой квартире, дверь за дверью открывая запертые комнаты прошлого, Горский каждый раз удивлялся, попадая в узловую точку, в то место, где все могло повернуться не так, к иному финалу, к другому сегодняшнему дню. Сколько было таких узлов? Семь? Или меньше?

Почему тем вечером Антон обронил небрежно от кислоты еще никто не умирал? Хотелось ли ему разобраться, что же случилось в усадьбе Сидора, куда исчезла красота безмолвного балета, что разрушило очарование этого мгновения? Или он не знал, что сказать, когда рядом с тобой, закутавшись в простыню, сидит взрослая, тридцатилетняя женщина, только что из Лондона, танцевала в "Гасиенде", знает много умных слов на двух языках, да еще и феминистка? И вот Антон говорит может, там как раз и был пенициллин? - и невидимые шестеренки скрежещут, механизм приходит в движение, будущее создается заново, прямо в этот момент, с возмущенного Лериного монолога - откуда это Антон может знать, что от кислоты никто не умирает, от экстази уже десять человек в Англии кинулись, такой был скандал, может, у Женьки была индивидуальная непереносимость… она говорит, говорит не останавливаясь, курит одну сигарету за другой, и с каждым словом все яснее понимает, что напугана, да, напугана, потому что, если Антон прав, значит, это не просто несчастный случай, это убийство, Женька убита, и убил ее кто-то из своих, из тех, кто был тогда с ними, их одноклассник, человек, которого они знали всю жизнь. Она думает об этом и говорит, говорит, прикуривая сигарету за сигаретой, говорит - и Антон смотрит и думает, что Костя нашел бы, что сказать, и уж во всяком случае не молчал бы глупо, не повторял бы беззвучно детский стишок про лепесток, облетающий землю, пытаясь вспомнить, где же он совсем недавно его слышал или, может, читал…

Коридор со множеством дверей - это как Запретный Город в Пекине, думал Антон, шагая следом за невысокой, чуть полноватой секретаршей Сидора. Она открывала дверь за дверью, шла анфиладой комнат, на паркете каблучки цокали, на ковре - затихали. Пекин, думал Антон, или русская матрешка. Впрочем, матрешка - тоже восточное изобретение, разница невелика. А еще коридор смахивает на многоступенчатый галлюциноз, с каждой новой дверью норовящий обернуться бэд-трипом. Всплыло в памяти знакомое по рассказам Горского словечко "шизокитай".

Они пришли. Секретарша сказала в интерком Владимир Сергеевич, к вам посетитель и уселась за компьютер играть в тетрис. Интересно, подумал Антон, а у Кости есть свой кабинет и секретарша? Надо позвонить ему, повидаемся, если он в Москве сейчас.

На журнальном столике лежала стопка буклетов клуба "Ржевский". Сам не зная зачем, Антон сунул один из них в рюкзак и развернул последний номер "Коммерсанта". Антон до сих пор имел слабое представление о том, кто такой Черномырдин, считал: достаточно, что он узнаёт Ельцина на фотографиях - и потому, читая газету, каждый раз изумлялся: есть же люди, которые знают, о ком идет речь, и даже помнят, что было с героями в предыдущих выпусках.

– Пусть заходит, - сказал Сидор в интерком.

Кабинет не напоминал ни о Китае, ни о матрешке - обычный советский кабинет, со столами буквой Т.

– Садись, - сказал Сидор, и Антон сразу же попался в геометрическую ловушку: заняв место за длинным столом, он оказался боком к собеседнику - разговаривать было неудобно.

– Так ты говоришь, от ЛСД нельзя умереть? - спросил Сидор. - Мне Поручик сказал, ему Лерка звонила.

– Умереть можно от чего угодно, - ответил Антон, - но вообще-то ЛСД считается безопасным наркотиком. От героина умереть проще простого, от кокса тоже, в общем, можно кинуться… амфетамины вроде сердце сажают и обезвоживание опять-таки… - Антон понял, что для драг-юзера со стажем он непозволительно мало знает о медицинских эффектах различных веществ. - Но про ЛСД Хофманн писал. Типа, от него не умирают.

– Он, небось, на содержании у наркомафии был, этот Хофманн, - заметил Сидор.

– Он был на содержании швейцарской фирмы "Сандоз", - ответил Антон. - А наркомафии, я думаю, вообще не существует.

– Завидую твоей наивности.

– Словом, чистая кислота абсолютно безопасна, - сказал Антон. - В марках могут быть всякие примеси…

– В каких марках? - Сидор смотрел непонимающе.

– Ну, то, что Женя приняла… кусочек бумажки такой. Его называют маркой или еще промокашкой. Обычно это большой лист бумаги, с определенным рисунком, поделенный на квадратики… вот такого размера. - Антон показал ноготь мизинца. - Технология следующая: берется раствор кислоты, то есть ЛСД, иногда туда еще добавляют чего-нибудь, ну, по вкусу - амфетаминов обычно или еще чего, - потом опускают в раствор лист фильтровальной бумаги, он впитывает все это дело, его сушат, а потом продают кусочками или целиком. Обычно производят где-нибудь в Голландии, а сюда уже потом привозят. ЛСД в России никто не делает, по-моему. Если не считать питерской кислой, но ее в марках не бывает, да и вообще это пи-си-пи, а не ЛСД, ну, совсем кранты то есть.

– Может, в той марке была какая-то опасная примесь?

– Я же объяснил, - сказал Антон. - Если бы там была опасная примесь, то еще марок сто таких же ходило бы по Москве… я бы давно знал. Так что проще предположить: кто-то специально изготовил для нее эту марку… взял раствор пенициллина и…

– А ты сам откуда все это знаешь? Сам, небось, балуешься? - спросил Владимир.

У него был тон вызывающего на откровенность учителя, но Антон ответил с достоинством:

– Я не балуюсь, я употребляю.

Психоделики не выносят баловства, а требуют ответственного подхода. Цель приема кислоты, грибов или калипсола - не банальный кайф, о котором так любили писать газеты и журналы еще в перестройку, а прорыв за грань реальности. Обретение Истины с большой буквы, сокровенного смысла бытия.

Когда вы смотрите кино или читаете книги о наркоманах, вы думаете, что наркоман - это человек, все интересы которого сосредоточены на приеме веществ; опустившийся тип, готовый убить ради дозы, обкурившийся торчок, несущий веселую чушь, нетвердо стоя на ногах и тряся дредами под музыку Боба Марли; кокаиновый аддикт - зрачки в поллица, трясущиеся руки, приступы беспричинной паранойи; потерявший разум психонавт, нырнувший слишком глубоко и так и не вернувшийся на поверхность. Вы думаете, что это люди, не узнающие своих близких, порвавшие все связи с обществом, потерянные для мира, для жизни, для любви.

Вы не догадываетесь, что преуспевающий клерк каждый вечер набивает себе косяк, что простой служащий по выходным отправляется на рейв, закинувшись таблеткой "экстази", что удачливый бизнесмен отмечает дорожкой-другой успешную сделку. Десять лет назад вещества были достоянием маргиналов, доморощенных волосатых хиппи, блатных уголовников. Но теперь курить траву, есть кислоту, колоться калипсолом - это еще один лайф-стайл, образ жизни, почти такой же, как ходить в церковь или, скажем, в синагогу: важный для того, кто следует этому пути, но не мешающий его социальной жизни. Вы не догадываетесь об этом.

И еще вы не догадываетесь, что правда - и то, и другое. Они даже покупают стафф у одних и тех же дилеров: обкурившийся торчок и преуспевающий клерк. Они существуют бок о бок.

Наркотики разрушают нашу жизнь.

Наркотики придают нашей жизни смысл.

Тут нет противоречия; чтобы придать жизни смысл, надо ее разрушить. Возможно, Лера назовет такое разрушение деконструкцией, я не знаю.

Но что нам делать со смыслом, который принесен извне? Со смыслом, цена которого - двадцать пять долларов за дозу? Неужели бывает смысл по таким низким расценкам? Тем более в наше время, когда все стоит денег…