Игорь Ефимов - Седьмая жена Страница 18

– Так-так. Это уже лучше.

– Но нам не собрать такую кучу денег.

– Начинается. Дешевеет родительская любовь. Неходкий товар. На все цены ползут вверх, только на это вниз. Вы что, не понимаете, что мне придется возвращать аванс? И что заказчик будет очень-очень сердит? Давайте устроим аукцион. В вашем рассвободном, пресвободном мире это ведь любимая игра. Вы привозите пятьдесят тысяч, мой заказчик дает шестьдесят. Вы добавляете еще пятнадцать, а мой заказчик перекрывает еще пятью… Законы рынка, спрос и предложение, ваша святая святых… Выиграете – ваше счастье. Проиграете – мы передаем вашу дочь неизвестному заморскому жениху. Под венец или под чадру.

– Как вас зовут?

– Педро. Или Пабло. Вообще – не ваше дело. Не морочьте мне голову.

– Я только хотел сказать, что… Не знаю, слыхали вы уже или нет. Тут они в вашем штате, говорят, недавно приняли новый закон. Просто варварский. Я не хотел верить поначалу, но говорят, что об этом было в газетах.

– К чему вы клоните?

– Не подумайте, что я хочу вас запугать. Мы все выполним, как вы сказали. Но этот закон… Мне кажется, справедливость требует, чтобы вы были в курсе.

– Ох, не тяните резину.

– Называется «заключение под окошком». Закон о смертной казни этим извергам не протащить, они это знают, поэтому додумались до такой замены. «Преступный индивидуум, – заявляют они, – отчуждает себя от общества, сознательно становится его врагом. Поэтому общество имеет право прекратить защищать этого индивидуума от других индивидуумов». И вот осужденного, скажем, за убийство, сажают в камеру, в потолке которой есть окошко. Оно заделано решеткой, но стекла нет. Вроде вентиляции. Зато снаружи так устроено, что в комнату над камерой, к этому окошку, может подойти любой желающий. И охрана тюрьмы обязана пропустить его, не спрашивая имени, не обыскивая. Это может быть просто любопытный зевака, но может быть и родственник убитого, может быть и просто посторонний маньяк. Разрешается иметь при себе оружие. Даже незарегистрированное. Даже чужое, одолженное. Понимаете, на что они рассчитывают?

– Ловко, ловко. Жестокое, изуверское и необычное наказание. Но конституции ведь для того и пишутся, чтобы их обходить.

– Представляете себе состояние осужденного? День за днем, каждую минуту ждать выстрела. Ложиться спать, смотреть на это окно над собой и не знать, суждено ли тебе проснуться. Родственники погибших часто бывают так мстительны. И все эти психопаты, которые что ни день – как мы читаем в газетах – палят по незнакомым людям, хотя знают, что их почти наверняка арестуют. А тут – безнаказанно! Да на такое дело будут съезжаться за тысячу миль.

– Опять же конституция. Разрешается погоня за счастьем. А если для него нет большего счастья, чем пострелять через «окошко»?

– Они как бы умывают руки. «Смертной казни нет, казним не мы, а какие-то отбросы общества совершают очередное преступление. Мы же остаемся чистенькими и незапятнанными». А представляете, как плохо стреляют нетренированные люди? Они ведь, прежде чем убить, двадцать раз ранят тебя, искалечат. Раздробленное колено – это, говорят, адская боль. Так же, как простреленная челюсть. Но хуже всего – рана в живот. Люди кричат не своим голосом. А эти лицемеры ведь тут же подхватят несчастного, уволокут его в больницу, подлечат и положат обратно «под окошко».

– Нет, все же мне кажется, что вы пытаетесь меня запугать.

– Ничуть. Просто среди преступлений, наказываемых «заключением под окошком», упоминается и похищение.

– Я уже догадался. Но это неправильный подход. Нам предстоит серьезное дело. Мы должны сотрудничать, должны быть партнерами. На вас лежит огромная ответственность. Один неверный шаг, и… Даже когда Голда уже будет плыть к вам в лодке… Если я замечу полицию, все может случиться. Взрыв, столб пара… Зачем мне оставлять свидетелей? Все будет зависеть от вас.

– Я понимаю. Никакой полиции. Но можно мне хотя бы поговорить с ней?

– Еще чего.

– Но как же я узнаю, что она у вас? Что жива и здорова?

– Например, если я скажу, что на левой ступне у нее родимое пятно в форме дубового листа? И что мать в детстве – она сама мне рассказала – забыла ее спящую на автобусном вокзале?

– Да-да, теперь я вижу…

– Значит, в кафе «Ольга». В пять вечера. Мне нужно время, чтобы все подготовить. Езды вам будет около часу, потому что маршрутик я залеплю извилистый. И очень, очень прошу: без глупостей. А то мне порой кажется, что жизнь вашей дочери нам дороже, чем вам.

Трубка щелкнула, грохнула, перешла на писк. Антон все сидел, прижав ее к уху. Муж-1-3 вошел в комнату, волоча за собой провод второго аппарата.

– И с такими она тоже водилась, – сказал он. – Такой и правда может взорвать. Глазом не моргнет.

Телефон зазвонил снова.

– Мистер Себеж? Говорит сержант Варне. Неплохо вы его заболтали. Но, как и следовало ожидать, он тоже не дурак. Звонил из телефона-автомата.

– Откуда?

– Из Брайтона. С бензоколонки «Саноко». Это полчаса езды на север.

– Нельзя ли послать туда кого-нибудь? Известить тамошнюю полицию?

– Думаете, он стоит там, дожидается? Кроме того, он же сказал вам: никакой полиции.

– Что же теперь?

– Делайте так, как он вам сказал. В пять часов приходите в кафе «Ольга». Он, наверно, будет за вами наблюдать. Но и мы тоже.

– Это мне не нравится.

– Он упомянул лодку. Значит, обмен планируется на озере. У нас будет достаточно времени, чтобы все приготовить на берегу.

– Я знаю двадцать озер в получасе езды от «Ольги». На каком из них вы собираетесь готовить свою засаду?

– Давайте договоримся: пусть каждый выполняет вою часть, о'кей? Вы свою, мы свою.

– Взрывать будут мою дочь, не вашу.

– Никто никого не взорвет. Мы подложим в чемодан с деньгами канистрочку со снотворным газом. Без цвета, без запаха. Он откроет, а ему – в рожу. Действует мгновенно.

– У него могут быть сообщники. Такие, которые тоже действуют мгновенно. То есть не рассуждая. И на всех вашего газа не хватит.

– Вы хотите, чтобы мы помогли вам? Хотите или нет?

– Конечно хочу. Но разве нельзя…

– Нет, нельзя. Положитесь на нас. Кстати, этот закон, про который вы ему рассказывали, – в каком штате он введен? Еще ни в каком?… Фантазия?… Взяли из собственной радиопередачи? Очень плодотворная мысль. Не пришлете ли нам текст? Я уверен, что наш босс заинтересуется. Очень, очень эффективная затея. Мы вас используем в будущем. Нам такие нужны…

Муж-1-3 осторожно взял трубку-спиннинг из рук застывшего Антона, щелкнул выключателем. Они посидели рядом молча, словно пассажиры, вошедшие в вагон, исподволь готовящие себя к тому, чтобы отдаться целиком на волю чужих, невидимых машинистов, которые повезут их по невидимым рельсам, то замедляя, то разгоняя по своей прихоти, и, дай Бог, доставят невредимыми куда им надо. Знать бы только – куда надо.

Антон подумал, что со времен Большого несчастья он не видел Горемыкала так близко – лицом к лицу. «А-а, ты вообразил, что с тебя уже нечего взять, поуспокоился, – говорил знакомый усмешливый оскал. – Забыл, что ли, что живому от меня не уйти. Потому что всякая жизнь, даже такая жалкая, как у тебя, – это боль. Разной длины, толщины, цвета. Этакий полевой букет из больших и маленьких цветочков боли. Завернутый в листья страха».

– …А однажды, – говорил муж-1-3, – Голдина компания до того меня своими насмешками довела, что я пошел в бар и напился. И встретил там механика из моей типографии. Чарли Сиртаки. Из греков. Говорю ему: «Чарли, скажи правду – кровосос я или нет? Настоящий я эксплуататор или не самый еще худший обдирала?» А он мне говорит: «Да уж, Харви, мы давно хотели с тобой обсудить это. С хваткой у тебя плохо. Не умеешь ты нас брать за горло и за все другие места. Если так пойдет, мы ведь разорим твою типографию и сами без работы останемся. Есть же, наверное, какие-нибудь вечерние курсы усовершенствования эксплуататоров. Ты бы пошел подучился. А то быть беде».

– Я, пожалуй, съезжу в Брайтон, – сказал Антон.

– Не сходи с ума, – сказал муж-1-3.

– Оле не говори, когда она проснется. И сержанту Барнсу тоже.

– Ты все завалишь. Спугнешь их или, того хуже, доведешь до истерики.

– Скорее всего я и не найду там ничего. Не станет же он действительно ждать у телефона.

– Гляди – загубишь дочь.

– Времени ведь еще полно. Не сидеть же до вечера сложа руки. Да и не верю я в то, что их снотворный газ сработает. Им небось просто хочется новую игрушку испытать.

– Правду, видать, Ольга про тебя говорила.

– Какую машину мне можно взять – «додж» или «тойоту»?

– Она говорила, что в тебе есть какая-то стена, как в Китае, и если ты за нее зайдешь, тебя уже никакими словами оттуда не достать.

– Голда в детстве однажды заперлась в уборной и как-то так повернула замок, что не могла открыть. А мы как раз куда-то вышли. Она так там вопила и билась, что соседи услыхали и прибежали ломать дверь. Она не выносит быть взаперти.