Вячеслав Пьецух - Левая сторона Страница 18

— А то, понимаешь, какую моду взяли! То они калмыков переселяют, то крымских татар, а теперь и за нас взялись, за среднюю полосу! Что за древнеегипетские приемы?!

Надо заметить, что шебалинские издавна были в обиде на районные власти и за метафизический трудодень, и за налоги на яблони, и за двойной план по мясу, поэтому народу прочно легли на душу Пестелевы слова. В сомнении остался один Степан Умывакин, старый пораженец и пессимист.

— Ничего у нас не получится, — сказал он. — Потому что против лома нет приема. Вот ужо нагонят ребят в черных шинелях, так сразу как миленькие в Петропавловское побежите! В ОГПУ наших шуток не понимают, это я, граждане, знаю не понаслышке.

— Ты что, Умывакин, осатанел?! — сказал ему Иван Соколов. — Все-таки сейчас не сорок шестой год, а семьдесят девятый — предельно ты допился, старик, как я погляжу.

На это Умывакин только махнул рукой, давая понять, что между сорок шестым и семьдесят девятым годами он принципиальной разницы не усматривает.

Как бы там ни было, сход сочинил протест, все шебалинские его подписали, кроме Умывакина да малолетнего Сорокина, который писать еще не умел, и Пестель самолично доставил протест в район.

Заместитель предисполкома Меньшиков выслушал Пестеля, прочитал протест, посмотрел в окно, постучал ногтями по какой-то зеленой папке, потом сказал:

— Давай считать так: вы эту бумагу не писали, а я ее не читал. Иначе вы, товарищи, жизни будете не рады — это я официально вам говорю.

— Ну уж нет, товарищ Меньшиков, — заявил Пестель. — Мы бумагу писали, а вы — читали!

— Смотрите, мужики, как бы горючими слезами вам не умываться.

— А ты нас не пугай!

— А я вас и не пугаю.

— А ты нас не пугай!

— А я вас и не пугаю. Просто-напросто посадим мы вашу шоблу за групповщину со взломом, и все дела.

— Не мели чепухи — такой и статьи-то нету.

— Ничего, мы вас без статьи посадим.

Так впоследствии и случилось, с некоторыми отклонениями от этого обещания, но прежде произошел ряд грозных событий, настолько необыкновенных для здешнего захолустья, что о них даже районная газета вынуждена была глухо упомянуть. На другой день после разговора Пестеля в исполкоме Шебалино посетила группа товарищей из района во главе с начальником милиции майором Петелиным, удаленным из самой Москвы в связи с неполным служебным соответствием, а проще говоря, за какие-то архаровские проделки. С группой товарищей у шебалинских вышел тяжелый разговор у дальнего колодца — стороны остались друг другом крайне недовольны и разошлись решительными противниками. Причем Петелин предупредил:

— Не хотите по-хорошему, будет по-плохому.

— По-плохому — это как? — спросил его Умывакин, который в присутствии майора вдруг чего-то остервенел.

— А так: бульдозерами вас выкорчевывать будем, как социально чуждую поросль, чтобы другим неповадно было.

Поскольку в районе знали, что Петелин на ветер слов не бросает, вечером все шебалинские мужики, числом семеро, сошлись в баньке у Пестеля на совет; даже малолетний Сорокин явился на него с рогаткой в кармане, но его педагогично провозгласили сыном полка и выставили за дверь.

— Значит, положение наше такое, — открыл совет Пестель — либо мы идем на поводу у Петелина с Меньшиковым, и тогда опять мы выходим белые рабы, либо мы отстаиваем деревню до последнего издыхания.

— Я предлагаю бороться до последнего издыхания, — сказал Иван Соколов. — Все равно на эту жизнь глаза мои не глядят, а так хоть потешимся напоследок. А посадят — отсидим, тоже для нас не новость.

Сергей Соколов добавил:

— Тем более что на зоне, братцы, ничего страшного нет. Я же сидел и знаю. Сыт, обут, одет да еще работаешь восемь часов, как в городе, а не полный световой день, как у нас в полеводстве, да еще реальная зарплата тебе идет!..

— Тогда будем голосовать, — предложил Пестель и сделал какое-то историческое лицо. — Кто за то, чтобы отстаивать Шебалино до последнего издыхания?

Шесть правых предплечий, трогательно подпертых левыми ладонями, одновременно взлетели вверх. Против был единственно Умывакин.

— Я что, психический, — сказал он, — чтобы идти на неминуемую погибель?! Я и в войну с голыми руками не хаживал против «тигров»…

— А зачем с голыми руками? — заметил Кравченко Валентин. — Ружье у нас на что?..

— Можно еще сделать несколько бутылок с зажигательной смесью, — предложил Петр Соколов. — Я в школе делал, тем более что у меня пятерка была по химии.

— Ну, это ты уже хватил, — сказал ему Пестель. — Может, мы еще авиацию подключим? Нет, ребята, обойдемся одними ружьями, да еще упаси господь целиться в человека; бьем только по скатам и в воздух, так сказать, для острастки.

После того как все решения были приняты, мужики разошлись по своим дворам и занялись боевыми приготовлениями: они чистили ружья, снаряжали жаканами патроны и подыскивали одежку защитного образца. Дети, предчувствовавшие праздник, путались под ногами, женщины сидели где-нибудь в стороне, злыми глазами следили за боевыми приготовлениями мужей, но прекословить пока не смели.

Утром следующего дня все шебалинские женщины отправились в поле, где завершалась уборка кормового картофеля, а мужики сошлись у околицы, уселись на корточки, закурили и стали неприятеля поджидать; Петр Соколов притащил-таки бутылку с зажигательной смесью, и она грозно торчала у него из кармана прорезиненного плаща. Около десяти часов утра за перелеском, начинавшимся возле пруда, послышалось тарахтение тракторного движка, и шебалинские моментально заняли еще загодя намеченную позицию, то есть они залегли поперек деревенской улицы в том месте, где когда-то была поскотина, а теперь только торчали колья.

И сразу сделалось как-то тихо, хотя трактор по-прежнему тарахтел. Денек был хороший: уже установилась прохлада, тонко пах нувшая первым прелым листом, квело светило солнце, а небо было блекло-голубым, как бы застиранным или как будто оно выгорело за лето.

— Прямо мы, ребята, как эти… ну, которые на Сенатской площади бунтовали! — сказал Иван Соколов и делано засмеялся.

— Вот-вот, — откликнулся Кравченко Валентин. — Как декабристы и погорим!

Сергей Соколов сказал:

— Я в книжке читал: из них только пятеро по-настоящему погорели. Остальные — год тюрьмы, пять лет каторги и это… по-нашему будет химия, бесконвой. Сейчас такие срока дают, если, например, грабануть какую-нибудь палатку.

Из-за перелеска показался бульдозер — позади него на первой скорости тащился милицейский автомобиль.

— И Петелин, хищник, пожаловал! — сказал Пестель.

— То-то и оно! — произнес кто-то рядом, и Еремей обернулся посмотреть — кто.

В двух шагах от него лежал с ружьем Умывакин.

— А ты чего тут? — спросил его Пестель.

— Петелина встречаю.

— А ружье на что?

— Для отдания почетного караула.

— Ну-ну, — одобрительно произнес Пестель и отвернулся. Из милицейского автомобиля действительно вылез майор Петелин в сопровождении двух младших чинов и сказал что-то бульдозеристу. Тот ему тоже что-то сказал, и бульдозер медленно пополз в сторону древней риги, которая стояла еще со времен помещика Коновалова.

— Начали, что ли? — обратился вполголоса к Пестелю кто-то из Соколовых.

— Погодим маленько, — ответил Пестель. — Пускай он первый ударит, чтобы мы, значит, вроде как отбивались.

Бульдозер тем временем был уже возле риги; на минуту он стал, точно задумался о чем-то механическом, о своем, но потом, поддав газу, рванулся вперед и свернул ножом угол. После этого машина сдала назад и застыла, попыхивая дымком; видимо, далее того, чтобы припугнуть шебалинских, планы Петелина все же не заходили.

Тогда Пестель скомандовал:

— Огонь! — И первые выстрелы загремели. Милиция залегла, бульдозерист как ошпаренный выскочил из кабины и бросился наутек. Вдруг из-за риги мелькнула узнаваемая фигура Петра Соколова, и в бульдозер, матово сверкнув на солнце, полетела зажигательная бутылка; машина вспыхнула мгновенно и вся — не зря у Петра была пятерка по химии.

— Кравченко! — закричал Пестель. — Не подпускай ментов к газику — рация у них там, как бы они не вызвали на подмогу!

Это Пестель как в воду смотрел: Петелин, согнувшись в три погибели, уже крался к автомобилю. Кравченко Валентин дал залп из обоих стволов, метрах в двух впереди Петелина задымились фонтанчики рыжей пыли, и майор затих, как если бы нечаянно прикорнул. Но тут нижние чины открыли беглый, немного панический огонь из макаровских пистолетов, и Петелин стал отползать назад, что было видно по колыханию подсохших зарослей иван-чая.

Когда выстрелы смолкли, раздался голос Сергея Соколова, надтреснутый от обиды: