Валерий Сегаль - Десять лет спустя Страница 18

— Судя по вашему акценту, вы — немец? — высказал предположение наследник престола.

— Русские, немцы — всё одно, — сказал Кирхнер, заговорщически улыбаясь. — Важно, что не еврей.

— Вот как? — сухо произнес Ульянов.

— Да, г-н Бздилевич, — тяжело вздохнул Кирхнер, наливая себе и Ульянову по рюмке шнапса. — В наше смутное время, когда мужик распоясался не на шутку, евреи опасны вдвойне. Христиан мы еще можем призвать к смирению…

Отто Кирхнер вылил шнапс себе в глотку и снова уткнулся в жаркое.

Закипая от гнева, Ульянов сказал:

— Когда вы угнетаете мужика, вы призываете его к христианскому смирению; когда же он бьет вам морду, вы не уповаете на бога, а вызываете войска и полицию.

— Вы еще очень молоды, г-н Бздилевич, — снисходительно улыбнулся Кирхнер. — Ваш социализм идет от вашей неопытности. Собственно говоря, это даже не социализм, а юношеский максимализм.

Ульянов сжал кулаки. Александра посматривала на Кирхнера с отвращением, а на Ульянова с тревогой. Она чувствовала, что Ульянов вот-вот сорвется. Кирхнер ничего не чувствовал. Не переставая жевать, он вновь заговорил:

— Разумеется и я во многом не согласен с политикой правительства, но это еще не значит, что нужно выступать против самих основ нашей государственности или оправдывать бастующих дармоедов.

— А позвольте поинтересоваться, г-н Кирхнер, — с подчеркнутой вежливостью произнес Ульянов, — с чем именно вы не согласны?

— Например с тем, что государь император слишком благоволит к евреям, — с победной улыбкой изрек фабрикант.

Отто Кирхнер имел все основания быть довольным собой. Уж теперь-то они с г-ном Бздилевичем найдут общий язык. В конце концов, г-н Бздилевич — весьма симпатичный молодой человек. Пусть в чем-то их взгляды и расходятся, в главном они сойдутся.

Что же касается Ульянова, то он уже не раз слышал подобные разговоры и прекрасно знал, что за этим последует.

— Многие ошибочно полагают, — продолжал Кирхнер, — что эта политика исходит не от государя императора, что она в значительной степени результат влияния крупной буржуазии…

— А чем, собственно, вы недовольны? — спросил Ульянов.

— Ну… как? — Кирхнер недоуменно развел руками и подозрительно посмотрел на своего собеседника.

— Что именно вам не нравится? — повторил свой вопрос Ульянов.

— Прежде всего — процентная политика! — с лихорадочным возбуждением начал Кирхнер. Видно было, что он оседлал своего любимого конька. — Эта политика наносит непоправимый ущерб российской промышленности.

— Каким образом? — осведомился Ульянов.

— Сегодня наши университеты обязаны принимать определенный процент этих выпускников хедеров из самых темных и отсталых окраин. Прежде ряды отечественных инженеров пополнялись за счет наиболее одаренных представителей русской молодежи, а теперь в эти ряды проникают совершенно никчемные люди, способные лишь на воровство. А там, глядишь, завтра меня вынудят нанять к себе в качестве управляющего такого вот пейсатого «специалиста»…

— А известно ли вам, г-н Кирхнер, — спросил Ульянов, одновременно медленно приподнимаясь со стула, — что передовая европейская мысль осуждает антисемитизм, равно как и другие расовые и национальные предрассудки?

— Да помилуйте, г-н Бздилевич, я вовсе не антисемит! Я стою за справедливость и переживаю за российскую экономику. Ведь за державу обидно!..

Внезапно Ульянов выбросил вперед правую руку, схватил фабриканта за волосы и ткнул его мордой в миску с горячей и жирной подливкой. Александра и появившаяся в гостиной Анжелика с интересом следили за развитием событий. Взвыв от боли и ярости, Кирхнер вскочил и начал кружиться по комнате, беспорядочно размахивая жирными конечностями. В эту минуту он был похож на каратиста, только кружился слишком неуклюже, да в движениях рук и ног не чувствовалось никакой системы. Ярость Ульянова уже улеглась. Скорее в целях самозащиты он сделал короткий шаг вперед и небрежно, почти не целясь, ударил Кирхнера ногой по яйцам…

Ежедневно, в два часа пополудни, генерал Барсукевич имел обыкновение пить чай. По воскресеньям он занимался этим в кругу семьи, в собственной гостиной, а по будним дням — в своем служебном кабинете. Подавать генералу чай, а заодно и свежий выпуск «Нового времени», входило в обязанности дежурного по отделению.

Если за стаканом портвейна Адольф Арнольдович должен был казаться читателю человеком, в целом, приятным, то в минуты чаепития он бывал отвратительно режимен. И этот крепкий ароматный чай, и свежие сушки с маком, и вишневый пирог, и хрустальная вазочка с малиновым вареньем, и даже дорогой серебряный подстаканник — все было чинно, благопристойно и гнилостно благородно. Излишне добавлять, что и чтение этой желтой газетки взамен серьезных антирежимных размышлений отнюдь не украшало генерала.

Адольф Арнольдович расколол в кулаке сушку, отлил себе в блюдечко чайку и углубился в газету. Как царский генерал, он прекрасно знал цену газетным передовицам и политическим обзорам «Нового времени»; да и опыт старого следователя призывал его начинать просмотр газеты с раздела «Происшествия».

В тот день происшествий было не так уж много, и внимание Барсукевича сразу же привлекла следующая заметка.

ДЕБОШИР ЗАПЛАТИЛ ШТРАФ…

Как уже сообщалось, Министерство путей сообщения усиливает борьбу с хулиганством на железной дороге. Прошлой ночью в поезде, следовавшем по маршруту С.-Петербург — Ладожское озеро, органами железнодорожной полиции был задержан правонарушитель, не имевший при себе никаких документов, но представившийся полковником Бздилевичем.

Нарушитель распивал в тамбуре спиртные напитки, нецензурно выражался, грубо обращался с государственным контролером. Задержанный был освобожден после того как уплатил штраф прямо на месте происшествия.

— Гм, интересно, — пробормотал Адольф Арнольдович.

Интерес, впрочем, был собачий. Барсукевич небезосновательно считал все опасения императора сущим идиотизмом. Ну в самом деле: если даже существует самозванец, претендующий на российский престол, зачем ему величать себя полковником Бздилевичем? Разве что он такой же болван, как и ныне здравствующий император. И кто же он в таком случае? Владимир Ульянов? Но Ульянов во всяком случае не болван. Это Барсукевич знал точно. Вместе с тем, эта заметка почти неопровержимо доказывала, что кто-то выдает себя за полковника Бздилевича.

Кто же и зачем?

Адольф Арнольдович был так ошарашен, что вместо чая ему захотелось портвейна. Он подавил искушение и продолжал размышлять. Император приказывал ему предупредить всех жандармов о возможном появлении полковника Бздилевича. Барсукевич ослушался этого приказа, так как считал его нелепым и бессмысленным. Теперь это представлялось ему в ином свете. Если эта заметка попадет на глаза императору, тот сразу же поймет, что генерал проигнорировал его приказ. Было от чего забеспокоиться.

Генерал забыл про чай и даже про портвейн. Он сидел за столом, подперев обеими руками голову, и сосредоточенно размышлял.

Вдруг он поднял голову, как человек на что-то решившийся, взглянул на огромные стенные часы, только что пробившие половину третьего, и дважды дернул колокольчик.

Сразу же отворилась дверь, и на пороге показался дежурный по отделению.

— Попросите ко мне капитана Жмуду, — приказал генерал.

А где же нынче Бени?

Бени еще с утра обиделся на Ульянова, восхищенно отзывавшегося об Анжелике, и теперь сидел со своим новым приятелем Кобой в небольшом английском ресторанчике с футбольным названием «Корнер».

Ресторанчик этот, расположенный на углу Невского и Надеждинской, в советское время будет переоборудован под безымянный пивной бар, но народная молва бережно сохранит старое английское название.

Будучи вечным скитальцем, Бени тем не менее оставался приверженцем итальянской кухни, которая была достойно представлена в «Корнере» наряду с традиционной британской. Что же касается Кобы, то он любил есть и пить все, чем его угощали, причем его аппетит удваивался, если светила перспектива заложить угощающего охранке. Сам он в своей жизни натерпелся от легавых и теперь считал, что пора и другим помучиться. Поэтому, пока влюбленный и печальный Бени лениво ковырял вилкой в своей тарелке, Коба лихо уплетал спагетти и весело запивал их забористым итальянским винцом. Впрочем, по части вина Бени почти не отставал.

Заметим попутно, что Коба уже вполне оправился после утреннего разговора с генералом Барсукевичем. Теперь он находил порученное ему дело почетным и даже весьма приятным. В самом деле: ведь это совсем нетрудно — исподтишка убить человека. Ведь не в открытом же бою ему предстоит встретиться с Ульяновым. К тому же Ульянов непочтительно с ним обращался, а эта ульяновская сука гоняла Кобу за вермутом, как мальчишку.