Александра Яки - Грусть улыбается искренне Страница 18

В отделении было слишком душно, даже жарко. Или просто не по сезону тёплые штаны, согревали лучше, чем надо. Витька понимал, что завтра же нужно будет переступить через все принципы да позвонить отцу, чтобы он принёс лёгкий спортивный костюм.

Золушкин с Тарасовной и ещё трое незнакомых людей горячо что-то обсуждали, то и дело бросая взгляды на запертые двери игровой комнаты. Маленьких детей в коридоре уже почти не было: видать, лежали все давно в постельках и слушали мамины сказки. От этого отделение виделось непривычно тихим, безжизненным, пространство вокруг — белёсо-зелёным, слишком спокойным.

Виктор встретил по пути Ингу.

— Пошли пошляемся? — предложил он, равнодушно глядя вперёд.

Они вышли в холл, где в открытую форточку залетал ночной прохладный сквозняк. Чёрной дырой рядом дремала выложенная коричневым кафелем лестничная площадка. Синеватый неоновый свет ламп точно дрожал, боясь простыть от проникающего в больничные стены воздуха с улицы.

— Город-то как светится, — невзначай сказал Виктор.

Инга спокойно кивнула, наверное, она это уже миллион раз видела. Парень прочертил пальцем на запотевшем стекле неправильную фигуру, похожую на эллипс, а потом сделал на ней несколько штрихов — получилось нечто вроде ряби на воде. На миг он вспомнил дачу Лешкиной бабушки: маленький домик у озера, сад, хоть и бедненький, но свой, ухоженный. Большое кострище на другом берегу, где они жарили шашлыки, и старый сарай, на котором можно было целый день валяться, поедая фрукты. Парень быстро нарисовал домик и пару яблонь рядом.

— Здорово, — глядя с вожделением, прокомментировала Инга.

— А то! Три года парился в художке. — Витя горделиво хмыкнул и с ещё большим рвением стал вырисовывать мелкие листочки на деревьях.

— Почему бросил? — спросила девушка, присев на подоконник.

— Та заколебало, — отмахнулся Витька. — Рисовать научился, а остальное на фиг надо? У меня дела поважнее появились.

— Жалко, — Инга пожала плечами. — Хорошо ведь получается.

— Ну мало ли! У меня и математика в пятом классе получалась. Понимаешь, вся эта живопись, эти выставки в галереях — ну не моё оно. А вот полученные навыки мы с ребятами используем и поныне, но на более клёвую шнягу, на граффити. — Виктор закончил малевать и повернулся к собеседнице. — Набираем баллончиков и айда вечерком к серым заборам.

— Тоже дело, — девчонка посмотрела на рисунок и довольно заулыбалась. — Туда бы сейчас.

— Да сам бы хотел, — лёгким движением Витя пририсовал подымающийся из трубы дымок. — Мы с пацанами так зажигали. Кстати, ждал я их сегодня. Не пришли. Занятые, блин. Хоть бы позвонили.

— Да чего ты? Они просто не хотят тебя расстраивать, напоминать, что они ТАМ, а ты в больнице. Не дуйся на них, — добродушно глядя усталыми, но всё такими же синими глазами, посоветовала девушка.

Виктору хотелось ей поверить, но досада и тоска по друзьям и былой жизни слишком сильно давили на мозги. Он нахмурил брови и опустил взгляд. На пальце, которым он стукнулся о тарелку с картошкой, вырисовывался большой синяк, хотя ударился мальчишка совсем не сильно.

— Инг, — обратился он грустным голосом. — У меня синяки на руке почти без причины. Это что, тромбоциты упали, как у тебя?

Она осторожно взяла его руку в обе свои маленькие ладошки.

— Скорее всего, — девушка мягко улыбнулась. — Но ты не переживай, Золушкин лекарства нужные посоветует, и проблемы не будет.

— Тебе он уже посоветовал…

Инга смутилась, вспомнив недавнюю сцену.

— Я не ты… Ты без происшествий справишься. Я уверена, — пообещала она тихо.

— Куда уж. Чувствую-то я себя немощью столетней, чахлым, как один мой однокашник, Аркашка. Как тут без происшествий?!

— Ты ведь из-за этого и с отцом поругался, да? — предположила девушка нерадостным тоном.

— Да… Вечно он ути-пути. Не пять же мне лет.

— Если ты на этом так заостряешь внимание, то, видимо, пять.

— Ща как дам больно! — перебил Витька, но девушка спокойно продолжила.

— Ути-пути по сути дела просто проявление нежности. Ты что ж, выходит, не хочешь, чтобы к тебе тепло относились? Когда они сюсюкают, ты чувствуешь себя слабаком, что ли? Я не понимаю, — Инга изучающее уставилась на парнишку. — Или ты просто боишься, что и в самом деле превратишься в такого, как этот твой пресловутый Аркадий?

Виктора передёрнуло. Он вздрогнул и отшатнулся. Захотелось развернуться, уйти или показать проницательной девице средний палец. Но он переборол себя.

— Возможно, и так, — нехотя, как будто боясь и стесняясь, ответил парень.

— А что так печально? — обратилась Инга добродушно. — Страх — это просто эмоция перед реальностью или воображаемой ситуацией. Твои траурные мысли — как раз лишь игра воображения. Перестань об этом думать, зацикливаться на страхе, и он уйдёт.

Витя смерил её скептическим взглядом.

— Ишь ты, психолог. Забить на всё предлагаешь?

Инга безнадёжно вздохнула.

— На совесть свою не забивай, главное. А то когда ты злишься и скандалишь, окружающие только укореняются в мысли, что ты псих. Не надо. Веди себя так же, как и раньше. Ты ведь просто заболел. Больше ничего не случилось. Это мелочи.

Виктор спрыгнул с подоконника.

— Попробую, — кивнул он без энтузиазма. — А теперь пойдём обратно. А то Золушкин кипешевать будет.

За спиной остался нарисованный домик у озера. Очередной день в больнице подходил к концу. О выписке, конечно, рано было даже мечтать. Но жизнь Витьке больше не казалась чёрной полосой: он и улыбался, и смеялся, и шутил, и грустил. Инга вселяла уйму уверенности и подлинно обещала, что всё будет хорошо. Пусть она и не просила держаться, не вешать нос, Виктор почему-то, хотя и не подавая виду, ей верил даже без этих дежурных фразочек.

Что такое нах?

Новый день приходит по привычному сценарию: вы чувствуете солнечный лучик, пригревшийся на щеке, открываете глаза, оскорбляете будильник, нехотя поднимаетесь… А вот в больнице у Виктора Южакова был несколько иной расклад. Приход нового дня он чувствовал по характерному звону алюминия и шарканью швабры, ведь уборщица приходила обычно раньше всех: будила дежурную медсестру, главврача, с охотой рассказывала им о жизни за стенами больницы.

Потом к Вите в палату обязательно кто-то являлся с термометром, и он, засунув его под мышку, нехотя вставал с кровати. Парень часто усаживался возле окна и наблюдал, как солнце медленно выползает из-за многоэтажек и бетон окрашивается розовым цветом, по небу начинают сновать ранние птицы, а с крыши слышится привычное «угу-уху» диких голубей.

Медсестра по утрам приходила обычно с парой-тройкой таблеток, которые нужно было выпить натощак. Потом она оценивающе глядела на градусник и в зависимости от показателя температуры улыбалась или качала головой.

Как только на небе гасла последняя звезда и голуби прилетали на подоконник Витькиной палаты, он, даже не глядя на часы, понимал, что вот-вот появится Золушкин или Тим-Тим с обходом. Выслушав внимательно рассказ о самочувствии, врач (если это, конечно, Золушкин) приободрит, пошутит… или буркнет что-то недоброе (если это Тимофей), а засим удалится к другим пациентам. Витёк же, пожимаясь от утренней прохлады, пойдёт умываться, мысленно осыпая последними ругательствами разбитое стекло в WC.

Постель он заправлял тщательно — сегодня смена Тим-Тима: если этот монстр углядит бардак, незадачливому лентяю влетит по полной программе. Не то чтоб Тимофей Тимофеевич любил покричать, помахать руками — нет, он действовал иначе: запоминал чужие огрехи, а потом рассказывал о них всем кому ни попадя, да ещё и по пятьсот раз. Шпала выл волком, оттого что дотошный доктор растрепал всей больнице, как Саня, накалякав на стене туалета плохие слова, не позаботился об «уликах» и по-детски глупо забыл на «месте преступления» свою мыльницу. Самое забавное, что Тимофей даже не ругал в тот день Шпалу. Но парень тем не менее с охотой выпросил у технички тряпку с порошком и всё отмыл, потому что Тим-Тим каждые пять минут, ещё и при посторонних, приставал к нему с вопросами вроде: «Что тебя подвигло на написание этих фраз?» или «Какова высокая цель таковой деятельности?»

Виктор, хоть и пробыл в стенах сего отделения не так много, уже ясно понимал, что лучше сразу делать всё, как требует Тимофеевич, иначе потом будет хуже. Подушку мальчишка поставил уголочком, аккуратно, поверх ровно постеленного покрывала. На тумбочке прибрал, чтобы было почти как в армии. Подойдя к окну, шикнул на голубей: «Нет ничего сейчас, ни крошки. После обеда прилетайте!» Правда, через стекло птицы его не услышали и продолжали топтаться по подоконнику.

«Ну ничего, — зловредно подумал Витька, причёсывая взъерошенную шевелюру. — Сейчас Тамара заглянет, она вас быстрёхонько погонит отсюда…»