Феликс Кандель - Зона отдыха Страница 18

Вот намылились мы вечером в "Семь дорог". Ребята собрались, Серёгу в отпуск провожать. Только смена кончилась, мастер бежит, черт одноглазый – "Пусто-один". Бежит, руками встряхивает:

– Вам, ребятки, остаться! Вам, золотые, сверхурочно!

Мастер у нас – хлопотун, труженик, дурак дураком. Всё делает, и всё не так. У него образования – пять классов на троих. У него стаж – сорок лет на одном месте: хрен ты его выгонишь.

– Ребятки, оставайтесь! Золотые, сборка стоит!

– Да пошел ты, Макарыч, со своей сборкой.

– Ребятки, голову с меня снимут! Хорошие мои, не подведите!

– Снимут так снимут. Чужая беда не дерёт.

Он – к начальнику. Он – к Наум Аронычу. Бежит, руками трясет. Мы тут скорей, скорей – станок убрать да смыться вовремя.

У него смоешься.

– Снегирёв, – говорит печально, – ты куда идёшь, Снегирёв? Куда ты идёшь, Маслов?

– Домой, Наум Ароныч. Отработано.

– Отработано, Снегирёв, отработано, Маслов. Но надо еще. Еще надо. Не мне, Снегирёв. Родине, Маслов.

– Наум Ароныч, дело у нас.

– Я тебя прошу, Снегирёв. И тебя, Маслов. Два часа. Всего два часа. Сам не уйду, сидеть буду. Надо, ребята. Ей-Богу, надо.

– Наум Ароныч, да мы выпить намылились.

– Понимаю, Снегирёв, Понимаю, Маслов. Кончите работу – ко мне в кабинет. Каждому по стакану.

– По два, Наум Ароныч.

– По два, Снегирёв. Только сделайте.

И делали. Как вломим – стружка в потолок! А он тоже не уходит. Тут стоит. Беседует.

– Снегирёв, – говорит, – Снегирёв... Вот я гляжу, Снегирёв, на людей и не понимаю людоедов. Плохой у них вкус.

А Полуторка ему:

– Я дурак, Наум Ароныч. Истинно дурак. Это я пацаном умный был, а потом всё слабже головой да слабже. Идиотом, видно, помру.

– Что же нам делать, Снегирёв? Что с тобой делать? Может, Бога тебе вернуть, Снегирёв?

– Бога, Наум Ароныч, не вернешь. К Богу дорожка заросла.

– А ты протопчи, Снегирёв, ты ее протопчи.

– Без бутылки, Наум Ароныч, не протопчешь. А с бутылкой и топтать незачем: сиди – пей.

– Замкнутый круг, Снегирёв, вся наша жизнь замкнутый круг. Может, тебе, Снегирёв, хозяина вернуть?

– Хозяина, Наум Ароныч, тоже не вернешь. Он, хозяин, и сам сюда не пойдёт. Побоится. А и вернешь – мы по дурости опять скинем.

– Что же тогда будет, Снегирёв, что будет?

– А что есть, то и будет. День прошел – и ладно.

– Неладно, Снегирёв, ой, неладно. Жизнь не по резьбе пошла, Снегирёв, нитку рвем.

– Да уж порвали, Наум Ароныч, куда дальше? Голова говорит мне: возьми четвертинку. Я беру. Возьми еще, говорит. Я еще. Теперь поллитра, говорит. Беру. Теперь литр. И литр беру. Дурак, говорит голова, вот и напился.

– Я это слышал, Снегирёв. Это анекдот.

– Анекдот, Наум Ароныч. Так он про меня.

И станок выключает:

– Шабаш, Наум Ароныч, с вас причитается.

Тот побегает вокруг, побегает:

– Пошли в кабинет, Снегирёв, пошли, Маслов.

Сейф откроет, бутыль достанет, два стакана на стол.

– И вы с нами, Наум Ароныч.

– Я, Маслов, первую пропускаю. Такое у меня правило.

– Как знаете.

Первую выпили, он опять наливает.

– Хорошо тебе, Ароныч. Спирт под боком: пей – не хочу!

– А я не хочу, Снегирёв. Я, Маслов, и вторую пропускаю. Такая у меня привычка.

– Ты какой-то не наш, Ароныч.

– Наш я, Снегирёв, наш. Это я к спирту не наш.

– Я и говорю: какой-то ты не наш. Чем живешь – неясно. Помирать станешь – без бутылки и вспомнить нечего.

– Я, Снегирёв, перед смертью тебя вспомню. Мне и того достаточно.

Выпили мы по второй – и бегом, в проходную. А ребята еще там, в "Семи дорогах". Гудят на Серёгиных проводах! Мы и в цеху выпили, и со своими добавили. Вот это мужик! Хоть и не наш, а понимает! Евреи тоже разные бывают. И у курицы сердце есть. Бог и жидов манной кормил.

А через месяц – беда. Сгорел наш Полуторка. Ни на чем сгорел. Полыхнул синим пламенем. Был – и нету.

Утром приходим в цех, мастер бежит, черт одноглазый – "Пусто-один".

– Ай! Идите! Ай! К самому!

– Макарыч, а Макарыч, чего шестеришь?

– Ой, ребятки! Ой, в кадры! Срочно!

Идем. Полуторка, Серёга, Колюня с Иваном да я. Вся гопкомпания.

Заходим к начальнику. Сидит за столом будка: френч на нем, галифе, сапоги хромовые. Глаз стеклянный, зуб железный. В кармане ручек понатыкано. Хрен знает, откуда его прислали. Но дух в кабинете – портяношный.

Сидит будка за столом и не моргает. Моргнешь – враг проскочит. А на стене плакат самодельный: "Чекист начеку – шпион в тупику!"

– Здрасьте, – говорит, – граждане рабочие.

– Здорово, – говорим, – коль не шутишь.

А он:

– Граждане рабочие, у нас на заводе большое горе. Умер начальник самого первого отдела. Чуете?

– Чуем, – говорим. – Озяб начальничек.

– Не озяб, а умер.

А мы ему:

– Что так, что эдак – чужая беда не дерёт.

– Короче, – командует. – Садитесь в автобус, поезжайте на кладбище. Чтобы место было – о! Могила – о! Сам проверю.

– Может, сам и выкопаешь? – говорит Полуторка.

– Сам и ляжешь, – Серёга.

– Сам и накроешься, – Колюня.

– А мы уж тебя закопаем, – говорю я.

– Разговорчики! – кричит. – Разбаловалися! Поувольняем!

Кричи, кричи, нам-то чего? Погонялка не возилка. Мы, брат, станочники, нас везде нехватка. У тебя, вон, перед кадрами который год повешено: "Требуются станочники". Хрен к тебе кто идет.

– Ладно, – говорит. – Оплатим по среднесдельному.

Мы молчим.

– С надбавкой.

Молчим.

– С грамотой.

Мы к двери пошли.

– Граждане рабочие! – кричит. – Литр спирту!

– Два, – говорит Серёга.

– Канистру,– говорит Полуторка.

– Обопьётесь!– орет.

– Тебе-то чего? Было бы дело сделано.

А ему деваться некуда. У него в обед похороны.

Сели мы в автобус, лопаты положили, с ветерком покатили на кладбище. Солнышко светит, народ гуляет, спирт в канистре булькает. Чем плохо? Полуторка и говорит:

– Для начала ба не помешало ба...

Мы соглашаемся:

– Это точно.

Пробку отвернули, к горлу приложились, дальше поехали.

Серёга и говорит:

– Для почину бы неплохо бы...

– Неплохо.

Пробку отвернули, к горлу приложились.

– Ты ее не заворачивай, – говорит Иван. – Время терять.

На кладбище приехали – уже хороши.

Я говорю:

– В контору надо идти. Место получать.

– Иди, – говорят, – коли вызвался.

– Чего это – иди. Мне, что ли, надо?

– Успеем, – говорит Полуторка. – Сперва полежим.

Пошли по дорожке, глядь – могила выкопана. Хорошая могила, и место хорошее – куда ещё?

– Наша будет, – говорит Колюня. – Чего зря копать, когда накопано?

– Точно, – говорим.– И место нормальное: бугорок – не низинка.

Легли под кустиком возле могилки, слово за слово – канистру и опорожнили. Лежим – балдеем. На воздухе – раз. Среднесдельное – два. С надбавкой – три. Худо ли?

А Полуторка уже размяк, рассопливился, размечтался. Самые его мечты с балдения.

– Ребяты!– запел.– Володя! Серёга! Колюня! Иван! Вот ба так! Вот ба всегда! Вот ба на травке, на солнышке, на природе! Вот ба век станок не видать! Много ли нам надо, ребяты? Вовсе немного! Всего ничего! Земли кусок, да хлеба брусок, да бабу, да бутылку... Вот и всё! Всё, ребяты!

– Бутылку, – говорю, – за нее платить надо. И за хлеб. И за бабу.

– Володя! Друг! А земля-то на что? Землица наша?! Вот ба всю землю, весь шарик поделить поровну, по людям, по наделам – и живи себе! Живи, Володя! Свиней откармливай, самогонку гони, бабу брюхать, в гости ходи к соседу. В гости, Володя!..

– А пограничники? – говорит Колюня. – Хрен они тебе дадут в гости ходить, пограничники.

– Колюня! Друг! – радостно. – Нету! Нету пограничников! И границ нету! И заставы! И проволоки колючей! Твой надел, мой надел, его надел... Сам себе пограничник, Колюня! Сам себе!

– А не хватит? – говорит Серёга. – Разделим землю, а на всех мало. Что тогда?

– Серёга! Друг! Хватит! На всех хватит! Точно тебе говорю! У нас Сибирь нетронутая. У нас тундра пустует. А и не хватит– не беда. Умнемся. Потеснимся. Приживемся. Не впервой в тесноте-то, не впервой... Ты ее дай, землицу, я тебе в тундре виноград выращу. Виноград, Серёга!

– Землицу... – говорит Иван. – Тебе дай землицу – ты ее первый пропьёшь. Промотаешь, просвистишь, за бутылку спустишь.

– Ванюша! Друг! Плохо ты обо мне думаешь! А дети? Я ее детям оставлю. Внукам. Моя землица-то, моя! Свое, Ванюша, не пропьешь, а и пропьешь, так свое... Кому что за дело?

– А начальство, – говорю, – куда девать? Тоже по наделу?

– Тоже, Володя, тоже! И начальству по наделу. Нехай живеет.

– Хрен оно будет работать, твоё начальство. Ему руководить надо.

– А нечем! Нечем, Володя! Руководи, хошь, женой, курями, поросятами...

– Начальство найдёт чем, не боись.

Тут музыка заиграла, барабан застучал: несут жмурика. Впереди крышку волокут, позади сотрудники топают, нехорошим словом покойника поминают. И настроение у всех веселое! Раз – погода хорошая. Два – с работы ушли. Три – с похорон домой. Рабочий день, а вроде как праздник.