Гийом Мюссо - Здесь и сейчас Страница 19

Я уточнил номер квартиры по почтовому ящику и позвонил в дверь Лизы.

Молодая женщина, открывшая мне, весело улыбнулась. Лизу было не узнать. В последний раз я видел ее в коме на больничной койке, она была на пороге смерти, а теперь цвела, как роза, была радостна и свежа. На ней были только мужская рубашка и ботинки, так что можно было разглядеть ее хорошенькие ножки. В руках она держала зубную щетку.

— Отлично, что пришел, — заявила она, словно мы с ней сто лет дружили.

В квартире вкусно пахло кофе.

— Боже мой! Где это тебя так разукрасили? — воскликнула она, разглядев мою распухшую физиономию.

— Три подонка в метро отдубасили. И обокрали, — мрачно сообщил я.

— Ой-ой-ой! Идем, я тебя продезинфицирую.

Я пошел за ней в ванную вместе с котом Ремингтоном, который уже терся о мои ноги.

Намочив вату спиртом, Лиза принялась вытирать кровь с моего лица. Пока она изображала медсестру, я вдыхал ее запах, наслаждался игрой оттенков ее светлых волос, движениями маленьких грудок, которые шевелились под рубашкой в такт ее движениям.

— Салливан мне сказал, что ты уехал в Руанду с «Медициной без границ». Ужас, что там творится, да?

Я нахмурился, но спорить не стал, надеясь узнать от Лизы побольше.

— Когда вернулся?

— М-м… Сегодня ночью…

— Я очень рада, что ты зашел меня навестить, — сказала Лиза, бросив вату в корзину. — Мне хотелось поблагодарить тебя за то, что ты меня спас. И за письмо тоже.

Я не смог скрыть удивления.

— Салливан передал тебе мое письмо?

— Конечно, передал, — ответила Лиза, подняв на меня чудесные серые глаза. — Оно мне очень помогло, я часто его перечитываю.

В уголке ее рта белела паста. Ослепленный светом ее ясного лица, я на секунду представил, что целую ее.

— Слушай, — начала она, возвращаясь в комнату, — у меня сегодня сумасшедший день: занятия в академии, потом фотосъемка, потом кастинг в «Кельвин Кляйн», но мы можем увидеться вечером. Хочешь?

— Да… Хочу.

Она ушла в спальню одеваться и оставила дверь открытой. Благодаря игре зеркал я увидел ее, тоненькую, едва одетую. Похоже, стыдливость не была главной добродетелью мисс Эймс. Зеркала удваивали ее отражение, а я ее ревновал к самому себе.

— Знаешь, что я хотела бы съесть на ужин? Утиную грудку в медовом соусе!

Лиза появилась передо мной одетая, с сумочкой и в шерстяной шапочке.

— Ну-у…

— Мне так нравится, что ты будешь для меня готовить! — сообщила она, завязывая шарф. — Встречаемся здесь в восемь вечера.

— О’кей.

— Вторая связка ключей под ковриком. Ты будешь лапочкой, если накормишь кота и захлопнешь за собой дверь.

— Не… Непременно.

— До вечера! — Лиза послала мне воздушный поцелуй.

И тут же исчезла.

Все это так, шуточки, понятное дело…

Я остался в квартире один, слегка оглушенный нашей встречей и контрастом двух пережитых утром сцен. После злобного холодного насилия в метро я через несколько минут попал в тепло дружеского участия непредсказуемой девушки.

Чувствуя себя как дома, я заглянул в стенной шкаф за кошачьими сухариками.

— Хозяйка у тебя — атомная бомба, ты это знаешь? — спросил я у Ремингтона. — Есть у нее кто-нибудь сейчас, а?

Кот мяукнул мне в ответ, но я не разобрал, что именно.

Я поставил воду для кофе, включил радио и слонялся несколько минут по квартире. Заглянул в спальню Лизы и увидел там письмо, которое написал ей год назад. Оно было разорвано на четыре части, а потом склеено скотчем и теперь красовалось на пробковой панели, прикрепленное кнопками.

Больница «Белльвью»

10 мая 1994-го

Дорогая Лиза,

я знаю, что мы всерьез незнакомы, но жизнь уже дважды нас сталкивала.

В первый раз, оскорбив меня, ты плеснула мне в лицо стакан срутбиром и ушла. Но через несколько часов мужественно помогла моему деду бежать. И хотя ты уверила меня, что сделала это ради денег, мне приятнее думать, что тебя тронула история моего дедушки.

Второй раз мы встретились этой ночью. В лицо мне полетел не стакан, а кошмарное видение — вскрытые вены, ты истекаешь кровью в ванной, приняв горсть снотворного.

Не думай, что я стану извиняться за то, что нарушил твои планы. Но не сомневаюсь, что тебе было очень больно, и поэтому ты оказалась на краю.

Не буду изображать мудрого советчика. Я знаю, что у нас рядом с сердцем тикает граната. Одни никогда не срывают чеку, другие рискуют и подвергают себя опасности. Если начать дергать беду за ниточки, рискуешь вызвать толчок, который разрушит твою жизнь.

В больнице я каждый день имел дело с больными, которые делали все, лишь бы справиться с мучившей их болезнью. Людей, которые дорожили жизнью и все бы отдали за несколько лишних дней. У каждого были свои причины, чтобы вступить в сражение со смертью, каждый назначал себе свой срок: дождаться рождения внука, дожить до весны и полюбоваться цветущими вишнями, примириться с дорогим человеком, которого обидел. Случалось, они побеждали. Но чаще терпели поражение — законы природы не отменить.

Я знаю, что любовь может убивать. Знаю, что бывают смертоносные чувства. Но я слишком ценю жизнь и не согласен с решениями, которые хотят ее обрубить, даже если горизонт застилают тучи.

Позаботься о себе, Лиза.

Вцепись в жизнь.

Повторяй: колесо вертится быстро.

Было уже около одиннадцати, когда я стоял у двери Салливана. Я не спешил уехать от Лизы: принял душ, подкрепился пакетом попкорна, покопался в ее платяном шкафу, надеясь отыскать замену своей куртке. Налезло на меня только ярко-розовое манто, и я стал похож на человечка «Мишлен», которого окунули в ведро с краской.

Не имея ни доллара в кармане, я зайцем проник на первую линию метро и изну рительно долго ехал от «Морнингсайд Хейл» до «Кристофер-стрит-Шеридан-сквер».

— Салливан, откройте! Это я! — кричал я, колотя дверным молотком с головой льва.

Никакого ответа, зато к окну подошла соседка.

— Может, не надо так орать? — осведомилась она.

— Простите, мэм. Я ищу дедушку. Его что, нет дома?

— Час назад я слышала, как он уходил. Утром он часто гуляет в парке.

Я поблагодарил соседку и отправился в Вашингтон-сквер. Мне пришлось довольно долго бегать по аллеям, я обошел мраморную арку, фонтан, оглядывал каждую скамейку, но Салливан словно сквозь землю провалился.

В конце концов я все-таки его нашел — за кустами, в зоне, отведенной для любителей шахмат. В толстой замшевой куртке, в твидовой каскетке на голове, дед сидел за каменным столиком и разыгрывал партию-блиц со студентом-азиатом, поставив на кон пять долларов.

— Позволь доиграю, малыш, — бросил он мне, даже не повернув головы, вмиг учуяв мое присутствие.

Я был в бешенстве, подошел и смел с их дурацкой доски все фигурки на землю. Студентик, воспользовался ситуацией, подхватил на лету обе бумажки и был таков.

— По твоей милости я лишился пяти долларов, — вздохнул дед и наконец-то посмотрел на меня.

— А мне на это начхать, — заявил я и уселся напротив него.

Легкая улыбка тронула губы деда.

— Красивое, однако, манто. И розовое тебе идет.

На этот раз я ограничился тем, что нацелил на него указательный палец.

— Я тоже очень рад тебя видеть, — сообщил Салливан, поглаживая бороду.

Я изо всех сил старался успокоиться.

— Я очнулся в пять утра в метро, меня отколотили и забрали все документы, мои часы и…

— Мои часы, — поправил меня дед.

— Хотите, чтобы я вас треснул?

— Ну, если теперь и шутить нельзя…

Дед подозвал разносчика с тележкой и попросил два кофе.

— Это тоже часть бэд трипа, — сообщил он, протягивая мне стаканчик. — Место, где очнешься, — всегда неожиданность, иногда хорошая, иногда плохая. Один раз в поезде метро, другой в постели Джейн Рассел…

— Джейн Рассел? Да ей, я думаю, под восемьдесят.

— Но я уверен, что она и теперь хороша.

Я устало пожал плечами:

— Возможно. Если не возражаете, обсудим Джейн в следующий раз. А сейчас мне нужны ответы.

— Задай вопрос.

— У меня их множество. Первый: что вы делали на протяжении тех двадцати четырех лет, которые длилось ваше путешествие? Чем занимались между тысяча девятьсот пятьдесят четвертым и семьдесят восьмым годом?

Салливан подышал на руки, согревая их, и нахмурился.

— В последний раз, когда мы с тобой говорили, на чем я остановился?

— На тысяча девятьсот пятьдесят шестом году. Вы очнулись в такси рядом с женщиной.