Маргарита Хемлин - Дознаватель Страница 19

Штадлер пропустил вперед себя Зуселя, потом втерся в дверь сам.

Я закрыл дверь и показал рукой, чтоб шли на кухню. Как раз у меня был ужин. По-холостяцки. Холодная вареная картошка, сало, луковица, хлеб с улицы Пушкина, наш, не завозной. Конечно, чай.

Обратился к обоим:

— Что случилось? Диверсанты в синагоге? — Шутка хоть и невеселая, но как-то начать надо, чтоб они сразу узнали свое место. — Докладывайте быстренько. Времени у меня нету. Устал. Ну?

Зусель молчал, крутил головой, как всегда, в грязном картузе. Хоть я немедленно отметил в его образе участие женской заботы. Пиджак с туго пришитыми пуговицами, штаны приглаженные, ботинки на честном слове, а со шнурками. Малка — ясно.

Штадлер из кармана брюк достал тетрадочку, точеный химический карандашик, слюнить по своему обыкновению не стал, выписывал насухо.

«Я есть свидетель при Зуселе Табачнике и при вашей дальнейшей беседе. Я ни при чем. Инициатива Зуселя. Слушать будете или уходить? Мое мнение — лучше б вам послушать».

И зачем-то подписался полной фамилией. Вроде мне предстояло эту бумажку подшивать к делу. Листок вырвал ровно. Значит, не нервничал. Гад.

Я нарочно читал медленно, хоть сразу охватил полностью все слова и смысл.

Дочитал. Бумажку положил на стол, под тарелку с салом и луком.

Штадлер хотел забрать, но я не разрешил.

Своими начальными словами адресовался к Зуселю.

— Гражданин Табачник, что вы мне имеете сообщить, лучше сообщите завтра на моем рабочем месте под протокол. У меня не артель кустаря-надомника. У меня милиция и закон один для всех. Понятно?

Зусель поправил картуз и посмотрел на Штадлера.

Штадлер замахал руками.

Я понял — немедленно и бесповоротно надо послушать.

Так я и собирался, но милицию и закон упомянуть был обязан. Действует на людей.

Сел за стол. Пригласил и посетителей присаживаться. Спросил, будут ли пить чай.

Штадлер кивнул. Зусель отрицательно помотал головой.

— Понимаю, кошер. Уважаю ваши религиозные чувства, гражданин Табачник. Главное, чтоб в свое мракобесие вы не втягивали молодое поколение. Так? Так. Ну, слушаю.

Штадлер опять достал тетрадку и показал жестом, что может записывать. От записи я отказался.

— Если что стоящее — успеется.

Тут я осознал, что допустил промашку. Не спросил, по какому делу. Вроде заранее знал, по какому именно.

Ошибку тут же исправил.

— По какому делу? Может, личное? Или общественное? Или уголовное?

Штадлер спешно замотал руками, вроде не имеет понятия.

Зусель прошамкал:

— Дело важное. Оно все вместе. Кубло. Чистое кубло.

Зусель показал следующее.

Он себя делегировал ко мне с целью избавить от неприятностей Довида Басина. Басин от горя и невзгод, вызванных безвременной смертью зятя — Евсея Гутина — и болезнью дочери — Бэлки, — дошел до полного нервного изнеможения. Так, Басин Довид Срулевич утверждает, что в смерти его зятя виноват товарищ Цупкой Михаил Иванович. А Бэлку в больнице для психических тоже силой удерживает тот же товарищ Цупкой. Товарищ Цупкой же взял в свой дом младшенького внука по имени Иосиф в виде заложника, прикрываясь усыновлением. Чтоб Басин молчал как рыба. Цель нарушений социалистической законности и всех ужасов, которые совершил капитан милиции товарищ Цупкой, — сокрытие еще одного доселе неизвестного преступления, о чем Басин пока молчит, но без остановки многозначительно намекает окружающим. Общественность Остра возмущена его поведением. Всякому народному терпению, тем более жалости к убитому горем пожилому человеку, приходит конец. Наступил конец и в Остре. Некоторые из соседей прямо говорили Зуселю как старожилу данной местности, что им трудно закрывать глаза на брехню Басина. И они сообщат куда надо, что старик порочит честного сотрудника милиции. В Остре должность товарища Цупкого стала известна благодаря подробным наветам Басина.

Зусель задает вопрос: можно сделать скидку на возраст и состояние Басина, который воспитывает двоих малолетних внуков в своем доме? Скидка необходима в том случае, если Басин, как грозился, сочинил и отправил подробное письмо в партийные органы Чернигова насчет товарища Цупкого. И товарищ Цупкой должен скидку и снисхождение Басину обеспечить по блату. Потому что у товарища Цупкого, как ни крути, воспитывается внук Басина Иосиф. На почве которого дед окончательно повернулся.

Зусель проговорил эту белиберду четко и ясно. Видно, заучивал речь долго.

Вышло хорошо, даже почти не по-еврейски. Только качался со стороны в сторону и иногда всхлипывал, как привык на своих молитвах.

Его заключительные слова были такие.

Если никакой скидки, по мнению товарища Цупкого, не получится Басину за его злостную антисоветскую клевету, так он, Зусель Табачник, заявляет, что завтра утречком пойдет с повинной в милицию и напишет заявление, что Басин ни в чем не виноват, а виноват он, Зусель Табачник, и с него весь строгий и непримиримый спрос вплоть до расстрела, к чему он заранее готовый. Потому что Басина подучил он. И заставил распространять измышления он же.

Табачник высказался и упал коленями на пол. Лицом вниз. Начал молиться и дрыгать руками-ногами.

Я спокойно вылил на него стакан остывшего чая.

Говорю:

— Допустим, скидки не положено ни по какой статье, ни по каким смягчающим обстоятельствам. Ну, пойдете вы во всей своей красе завтра в милицию, накатаете заявление. Вас спросят первое: зачем вам было подучивать бедного Басина, какая ваша выгода? Дело серьезное. И выгода должна быть серьезная. Выгоду вы придумали хоть? А, гражданин Табачник?

Зусель поднял голову. Она плохо держалась на шее и мелко дрожала. Посмотрел на меня, как курица, когда ее уже зарезали, и бросил лицо в пол. Картуз слетел.

Я увидел, что голова у Зуселя абсолютно лысая, с вмятиной посередине. Видно, пробили когда-то, само срослось. Шрам белый, узловатый, с синькой. И кожа ходуном ходит. Вроде родничок у младенца.

Я знал, что трогать человека в подобном состоянии не надо. Надо ждать, пока успокоится.

Посмотрел на Штадлера. Тот замер с раскрытым ртом. Язык шевелится, обломки зубов трутся об мясо. Кое-где кровь капельками. Не сильно. Прикусил неудобно.

— А вы что думаете, Вениамин Яковлевич. Вы ж свидетель. Нравится?

Он замотал головой.

— И мне не нравится, Вениамин Яковлевич. Вы и завтра свидетелем в милицию с ним потащитесь?

Штадлер отрицательно замычал.

— Вас Зусель поставил в известность заранее, о чем состоится беседа? Нет? Так что ж вы купились? Теперь вы пристегнуты к этому делу. Нравится? И мне не нравится. Уходите. И бумажку свою заберите с подписью. Удивительно, насколько вы неумно поступили. Ладно. Забыто навек. И вы забудьте. Как не было. Приснилось. Точно вам советую — приснилось.

Штадлер потянулся к бумажке под тарелкой.

В последнюю секунду я руку перехватил и сжал.

— Нет, гражданин Штадлер. Расписка ваша все-таки останется у меня. Я с документами привык работать. А документ, тем более с подписью, — вещь на вес золота. Правильно? Идите с пустыми руками. И рот пополощите. Кровь на губах. Потом рассказывать будете, что я к вам пытки применял.

Штадлер вымученно улыбнулся и показал рукой, что он языком не болтает.

— Болтаете вы или нет, доподлинно неизвестно. Вот выйдете отсюда — и начнете разговаривать на всех языках мира.

Штадлер ушел. На выходе тетрадку достал и намеревался что-то нацарапать. Я не допустил.

Зусель меня ждал. Сидел возле стола. Но не у самого, а немножко как бы в стороне. Деликатно отставил табуретку. Намекал, что на угощение не зарится.

Но я видел по опыту: состояние его было такое, что горячий чай с сахаром нужен позарез.

Молча вскипятил чайник. Воды в чайнике как раз, чтоб быстренько. Специально проверил.

Налил в стакан заварки, кипяточку, положил три куска рафинада. Дал в руки.

Зусель брал чай медленно. Видно, раздумывал, стоит ли рядом с салом что-то кушать, тем более в некошерном доме.

Я выбора ему не дал.

— Когда выпьете, буду разговаривать. Мне вам «скорую помощь» звать нельзя. Вам же во вред. Разговоры пойдут. Согласны?

Зусель молчал. Стакан дрожал в его руках.

Первые слова выговорил такие:

— Ложку. Размешать надо.

Дал ему ложку. Он размешал сахар. Пил медленно каждый глоточек.

Я не торопил.

Пустой стакан из рук Зуселя не забирал. Оставил, чтоб тот сам пристроил на стол. С мыслью проследить движение. По движению, которым человек ставит на стол пустой стакан, многое можно сказать. Например, не просто про волнение, а про внутреннюю готовность дальше развивать отношения со следователем. Если стакан ставит и утыкается глазами в пол — плохо. Уйдет в несознанку. Если ставит и на следователя тем временем смотрит хоть как — хоть в упор, хоть искоса, — можно открывать протокол. Заговорит.