Виктор Пономарев - Записки рецидивиста Страница 19

Он в ответ:

— Кто ты такой, чтобы мне указывать, что мне делать в камере, что не делать.

— Смотри, Валентин, достукаешься, жопу красной сделаю тебе, — шутил я.

Раз в неделю к нему приезжал следователь. От него Валентин приходил весь заряженный анашой и омнопоном. На пару с Генкой они смолили анашу. Генка тоже стал безбожно курить, сильно переживал пребывание на «киче». Я понимал его, все пропало в жизни у парня: и спорт, и слава, осталась одна тюрьма. Как мог, его подбадривал. Скоро и он ушел на этап.

В камеру кинули старика Васю, на вид лет семьдесят, а оказалось, ему всего сорок девять. Лег он на нижние нары под Валентином. Когда познакомились, он рассказал, что дали ему два года по 206-й статье. Раньше работал в городе Янгиабаде, это за Ангреном, на урановой шахте. Город закрытый, так просто туда не попадешь, кругом шлагбаумы, солдаты и милиция. Люди там живут очень хорошо, как при коммунизме: в каждом доме машина первоклассная, обстановка люкс, в магазинах всего навалом. Но все это достается тяжелейшим трудом. Работают по пояс в воде, случаются электрические дуги. Что это значит: был человек — стала головешка обгоревшая. У многих силикоз и облучение радиацией. Вася страдает силикозом, легкие забетонированы, жить осталось совсем немного, может быть, считанные дни. И действительно, спал Вася только днем, ночью не мог, сильно задыхался и хрипел. А тут еще духота, вонища от параши — одно угробление для Василия.

Как-то днем Вася уснул, а Валентин сидел на «решке», базарил с другими камерами. Потом как сиганет на нары, те ходуном, Вася проснулся, а я не выдержал, крикнул:

— Ты что, сука, в натуре, делаешь? Ты что, не видишь, человек больной спит, никакого уважения, ему жить-то осталось считанные дни.

— Да пошел ты на… Ты молод еще делать мне замечания, — ответил мне Валентин.

Кровь ударила мне в виски. Хоть я и был моложе Валентина вдвое, но я с четырнадцати, без малого десять лег, скитался по тюрьмам, и ни одна тюремная падла не смела так унизить меня. Нет, подумал я, совсем не понимает человек, надо проводить воспитательную работу. Со словами:

— Я тебя предупреждал, — я поднялся с нар и мощнейшим апперкотом врезал Валентину в челюсть.

Он взлетел над нарами, какое-то мгновение парил под потолком камеры, как бомбардировщик, словно выбирая цель, потом стал пикировать вниз, перешел в штопор и врезался в бетонный пол, головой помяв железную парашу. Я подскочил к нему, наступил ногой на горло и сказал:

— Или ты будешь сидеть в камере тихо, или я прикончу тебя.

И я бы, наверное, выполнил свое обещание, если бы не Корсунский. Он подскочил ко мне, обнял сзади, стал уговаривать:

— Дим Димыч, успокойся. Не бери грех на душу. Теперь-то он наверняка поймет, все-таки взрослый человек.

Я отошел, сел на нары. Смотрю, Валентин зашевелился, как в замедленном кино, стал подниматься, под краном обмыл кровь с головы и, ни слова не говоря, полез на свои нары. Три дня он молча пролежал на нарах, даже на прогулку ни разу не ходил. Подействовало, значит, воспитание. Да и Вася стал лучше спать, меньше задыхаться, посвежел лицом.

Вот и мне объявили на этап. Сначала должны были везти на пересылку, а уже там распределяли, кому в какой лагерь, зону. На мне были тонкий китайский свитер и синий костюм, на голове черная шляпа, на руках черные кожаные перчатки. По тюремным понятиям «прикид» на мне был отменный. Когда я залез в «воронок», там уже были люди. Я спросил:

— Есть где место?

Какие-то пожилые мужчины говорят:

— Есть, садитесь. — И тут же спрашивают: — Случайно, вы не Дим Димыч?

— Он самый, — ответил я. Пригляделся — евреи.

— Мы лежали в тюремной больнице и много слышали о вас от Корсунского. Он ведь с вами сидел в одной камере, — сказал седой еврей. — Вы извините, пожалуйста, нас, но мы хотим с вами поделиться продуктами. К нам сегодня приходили на свидание, и мы получили передачи. А, как нам известно, вы из детдома, к вам никто не приезжает.

И они отдали мне один мешок, полный продуктов. Я говорю им:

— Не надо. Оставьте себе.

— У нас есть. Приедем на пересылку, нам опять принесут. Так что, Дим Димыч, берите это из нашего уважения к вам и ничего не говорите.

Ничего у меня не было, теперь сидор появился, да еще полный продуктов.

Глава 4

ПЕРЕСЫЛЬНАЯ ТЮРЬМА

Приехали в пересыльную тюрьму, нас раскидали по камерам, я попал в четырнадцатую. Камера длинная, узкая, человек на семьдесят. Все ждут своих этапов на зоны, некоторые зеки «идут по блоку» — едут из одних зон в другие.

Сама тюрьма очень большая, по нашему коридору пять таких длинных камер. Народу полные камеры. Тут и женщины, и малолетки, и режимы разные. Строгий режим — отдельно, общий — отдельно. Тогда еще не было усиленного режима. Его начали давать где-то в 1961 году, после денежной реформы.

В тюрьме большая «вшивобойка» (баня, прачечная), в ней же делают и «прожарку» белья. Большой прогулочный двор с туалетом. На прогулку выпускают сразу две-три камеры, во дворе скапливаются до двухсот человек и тусуются взад-вперед. Наркоманы ищут морфий, кодеин, анашу, тут же ширяются и курят. Картежники выясняют отношения, спорят, консультируются у знатоков: у того три валета, у того три дамы, тот неправильно записал рамс, записал пять в сраку, в гору… Здесь же и мордобой идет. Проигравшихся в карты и не заплативших, тех, кто «задвинул фуфло», тут же бесчестили, и они уже шли по жизни как педерасты.

За час во дворике можно было и продать кое-что из одежды, и купить, потому что некоторые зеки выходили на свободу или оставались им считанные дни.

Когда ночью нас привезли в тюрьму, то первым делом повели в баню. Здесь у одного мужика я взял пару «башей» (порций) анаши и пачку чаю. Приду, думаю, в камеру, так будет чем ребят угостить, жеванины (еды) у меня-то навалом, евреи удачно «подогрели», а вот «дряни» — голяк.

Зашел в камеру, зеки спали. Вижу, один парень ходит по камере взад-вперед, спросил:

— Где упасть можно?

— Ложись возле меня, свободно, — ответил парень и показал нары.

Я бросил мешок, снял и аккуратно сложил костюм, остался в трико и тапочках. Познакомился с парнем, зовут Толик, по фамилии Хадун, сам из Сумской области, сидит за убийство, сроку пятнадцать лет.

— Анашу будешь курить? — спросил я.

— А есть?

Я вытащил «баш», дал ему. Он забил гильзу, разбудил двух мужиков, они курнули.

— Чифирь заваривай, — сказал я Толику и дал пачку чаю. — Только «вторяк» не выбрасывай, заварим купеческий, а то я чифирь не пью.

Заварили чифирь, выварили «вторяк», попили. Я достал из мешка продукты: сыр, колбасу, яйца. Поели, поговорили. И Толик стал рассказывать о себе.

Родился я в 1941 году и жил вдвоем с матерью в Сумах. Когда подрос, стал спрашивать у матери: «Где отец? Почему с нами не живет?»

Мать постоянно отмалчивалась. Одна сердобольная соседка, ровесница матери, будучи в подпитии, рассказала мне: «Отец у тебя офицер, началась война, ушел воевать. А к нам в Сумы пришли немцы, мать твоя жила с немецким офицером, штандартенфюрер называется. Потом немцы ушли, мать осталась, наши пришли. Кончилась война, вернулся твой отец, узнал, что мать твоя жила с немецким офицером, и уехал куда-то в Среднюю Азию». Она еще много болтала, как загуливали немцы. Сама блядь была порядочная, пробы негде ставить, и ей, видимо, приятно было вспоминать.

Я уже оканчивал школу, но мысль увидеть отца меня не покидала. Мать сжалилась надо мной, дала его адрес. И вот, окончив десять классов, я поехал к отцу. Жил он в городе Чирчике, работал на заводе мастером по станкам. Встретил меня очень хорошо, познакомил с семьей, стал я жить у него. Подружился с местным парнем Юрой, вместе гуляли, ходили на танцы, где я и познакомился с девушкой Валей. Полюбили друг друга. Не забывал я и мать, часто ездил к ней. Плохо одно было: и я, и Юрка не работали, а деньжата требовались не только на кино и мороженое.

Как-то Юрка говорит:

— Есть хата хорошая на примете. Давай возьмем?

И мы взяли только деньги, пять тысяч. Хата одного бабая была. Погуляли тогда на славу, с Валей в Саларе купались, загорали, балдели, ходили на танцы, и Юрка с нами.

Как-то раз на танцах Валю пригласил парень один, крымский татарин. Валя отказала:

— У меня есть с кем танцевать.

Парень дернул Валю за руку, она вскрикнула. Я не выдержал, ударил парня, тот упал. А когда вскочил на ноги, в руках нож, ударил меня прямо в глаз и кинулся бежать. Вгорячах я выдернул нож из глаза и за ним. Добежав до дамбы, парень прыгнул на ту сторону, но не допрыгнул, ударился мордой о бетон так, что у него раскололся череп. Мой прыжок был более удачным, но я тоже вырубился. Очнулся в больнице, приезжала милиция, я рассказал все как было. Потом приехал мой отец, сказал: «Судить не будут, нет состава преступления с твоей стороны». Купил мне глаз по цвету, сейчас у меня стеклянный.