Елена Катасонова - Кому нужна Синяя птица Страница 19

Он отлично играл, их Саша, но зачем они выставляли его напоказ? Зачем слушал он их меланхолические беседы? Лучше бы он ходил в походы со сверстниками или безнадежно влюблялся в патлатых миниюбочных девчонок. Он не ходил в походы и не влюблялся, и сейчас, маясь на диване, Павел думал об этом с горечью, недоумением, с чувством личной утраты.

…Таня стукнула в дверь костяшками пальцев:

— Ты там не умер? Иди-ка ужинать…

— Я сплю, не трогай, — с трудом вынырнув из темных глубин мыслей, простонал он.

— Как хочешь…

В самом деле, заснуть бы: он так устал. Он не хотел больше думать, отчаялся найти выход, но сжатая горячим обручем боли, гудящая голова работала как одержимая. И думалось само, мысли летели, обгоняя друг друга… Так он добрался до сегодняшнего дня, до Гали.

Какого черта он завел себе, интересно, Галю? Неужели из-за бесконечных Татьяниных «опасных дней»? Да нет, это уж слишком просто. И слишком гадко к тому же. Нет, не только поэтому. А почему? С чего она началась, Галя? И вдруг он вспомнил тот день, когда к ним ввалились Сергей с Наткой, притащили новые, дефицитные книги и остались ужинать.

— Гляньте-ка на нее, — басил Сергей, обнимая жену за плечи. — Подстриглась моя старушка под мальчика и, черт возьми, сбросила лет десять. А, каково?

Он смеялся, влюбленно глядя на свою Натку, а она кокетливо поправляла новым, изящным движением короткие завитки волос. Натка действительно на диво похорошела, и Павел, с изумлением глядя на преобразившуюся хохотушку, сказал с нарочитым кавказским акцентом:

— Выпьем за прекрасных женщин, так говорят у нас, на Кавказе! Чтоб освещали они нашу многотрудную жизнь, возвращали нам радость бытия, радовали наш глаз…

— Ты слышишь, Татьяна? — хохотала Натка. — Радовали им глаз! А какой: правый, левый? Тоже мне — занятие… Мы уж порадуем глаз кому другому…

— Убью, — свирепо вращая глазами, рычал Сергей и хохотал вместе с Наткой.

В тот вечер Сергей с Наташкой остались у них ночевать: засиделись далеко за полночь, Павел здорово выпил и Таня не позволила отвозить их домой. Мужчинам постелили в кабинете, женщины удалились в спальню. Утром выпили кофе, и гости уехали, пригласив все семейство на воскресенье.

— Милая она женщина, — вскользь бросила Таня, протирая и просматривая на свет тонкие чашки, и Павел насторожился: наверняка ведь эти слова — только «присказка». — Жаль — бретельки грязные…

— Какие бретельки? — опешил Павел.

— У лифчика, — выискивая пыль на чашках, с удовольствием пояснила Таня. — А Валерка-то их, представь, влюблен! Нет, она все-таки дурочка: говорила совершенно серьезно, да еще просила никому не рассказывать…

— Что ж ты рассказываешь? — глядя в пол, пробормотал Павел.

Таня подняла выщипанные брови:

— Так ведь чушь! Скажите пожалуйста, Ромео!

Павел встал, сутулясь вышел из-за стола, молча ушел к себе. Натка поделилась с ней самым сокровенным, а она — бретельки… И ведь врет, врет!.. Никакие они не грязные! Хорошо же она знает своего муженька: при каждой встрече он будет видеть теперь под Наташиным платьем проклятые эти бретельки, Натка навсегда потеряет для него всякое обаяние, просто перестанет быть женщиной, никакая прическа уже ничего не изменит. Стерва!.. Павел впервые подумал так о жене — с тоской, ожесточением, с безысходной злобой.

Тогда-то подсознательно («сублимально», как бы сказал тот кретин из «Тайма») он и настроился окончательно на другую — любую! — женщину, на не-Таню. И женщина появилась.

Через неделю у них на работе был вечер. С утра скинулись по пятерке — заказать столик в их только что открытом, отремонтированном кафе. Деньги собирала секретарша Галина Сергеевна, стройная, элегантная женщина, с удивительно красивыми ногами и такими же красивыми руками с длинными тонкими пальцами. И хотя Павел видел ее тысячу раз на день, сегодня она показалась ему особенно привлекательной.

— А вы пойдете? — спросил он с неожиданным для самого себя интересом.

— Не знаю, — пожала она полными плечами. — Ем я мало, пить не люблю, а плясать будет не с кем.

— Как это не с кем? — шутливо обиделся Павел. — А я?

Галина Сергеевна подняла на него обведенные черным глаза:

— Вы? Ну что ж, посмотрим…

Он так и не понял, на что она хотела смотреть, но был приятно взволнован: это «посмотрим» звучало как обещание. Вечером они уже сидели вместе за столиком, и Павел старался быть демократичным и милым, подчеркнуто ухаживал за дамами, и особенно — за Галиной Сергеевной.

Он повез ее домой — выпито было много, к концу вечера они были уже на «ты» и на имена, — ввалился вслед за нею в прихожую и стал целовать тут же, не сняв пальто и берета. А она, помолодевшая и счастливая, расстегивала ему пальто и повторяла чуть задыхаясь:

— Сейчас, сейчас, не надо спешить…

Она оказалась смелой и опытной, их скромница Галина Сергеевна, и довела его до того, что он начисто забыл и про дом, и про Таню, и про то, что супружнице ничего не стоит узнать, когда кончился вечер.

— Тебе пора, — сказала потом Галя, счастливо улыбаясь и откидываясь на подушку.

Она закурила белый с золотым обрезом «Кент» и, глубоко затянувшись, протянула сигарету Павлу, значительно глядя в глаза. Он вспомнил: вместе выкуренная сигарета сближает (Галя толковала ему об этом весь вечер) — и докурил, улыбаясь.

— Трудно от тебя уходить…

Галя проводила его до дверей, мягко, заговорщически улыбнулась:

— До завтра…

Черт возьми, плохо, что они вместе работают. Но Павел подавил тревогу, заставил ее отступить. Он мужчина, и ему нужна женщина. С Татьяной все кончено — в ее подачках он не нуждается.

Он ехал по пустым улицам, выжимая сто километров в час, хмель прошел, голова была ясной. Он думал о Гале. Ну что ж, умна, скромна, искусна в любви. Такая связь может длиться годами: Галя свободна, старше его, а потому, конечно, не будет претензий. Кажется, у нее взрослый сын, живет отдельно. А на работе надо поаккуратней: на «вы» и на имя-отчество.

…Так он тогда рассчитал, все, в общем, предусмотрел, все у него получилось, и все оказалось ненужным.

Их связь длилась второй год. Галя ничего не требовала, не устраивала сцен, при встречах больше молчала, а если и говорила, то, не в пример Тане, мало и тихо.

Но вечерами он должен был отвозить ее с работы домой, а если не отвозил, чувствовал себя почти преступником. Он должен был звонить, когда она болела, и всегда он не знал, что сказать. Он должен был дарить ей какой-нибудь пустячок к Новому году и Восьмому марта и что-нибудь посолиднее — ко дню рождения. Он должен был слушать ее рассказы о сыне, которого никогда не видел и о котором ничего не хотел знать. И каждый день — господи, каждый день! — он лицезрел ее на работе, за столиком с машинкой — подтянутую, холеную, умело подкрашенную.

А дома молчала Таня. Как она догадалась? Этого он не знал. Но она догадалась, это уж точно, и замкнулась в безмолвном презрении.

Таня уже защитилась, преподавала в техникуме, печаталась в «Вопросах истории». Сергея она называла «неудачником», хотя он тоже наконец стал кандидатом, Павлу мстительно напоминала о «никогда не кончающейся монографии» и о «серьезном» беседовала только с Сашкой. А Сашка, дурачок, несмотря на свои метр семьдесят, басок и пробивающиеся усики, принимал все всерьез, горячо спорил с матерью, не догадываясь, что все эти споры — для Павла, ему назло, что сам Сашка — только орудие давней глухой вражды. Потом он, кажется, стал понимать, прислушиваться к телефонным звонкам, усмехаться знакомой Таниной усмешкой. Иногда Павлу казалось, что сын его дразнит (а может, копирует?), когда небрежно роняет:

— А, ерунда… Что мы все можем сделать: эра мыслителей и революций давно позади. Теперь так: хочешь жить — умей вертеться…

Впрочем, когда приходили гости, все было по-прежнему. Острила Таня, демонстрировал свои трубки Павел, играл на гитаре сын. Таня умела находить интересных людей, приводила их в дом. Как-то они целый вечер слушали филолога, знатока древних языков, красивого седоватого мужчину с лицом проповедника и звучным баритоном оратора.

Филолог пугал мистическими предчувствиями, многозначительно сопоставлял стихийные бедствия с библейскими пророчествами, намекал на грядущие катаклизмы, говорил о телепатии и ясновидении. Он не курил и не пил, попросил подать ему постное и вообще вел себя по-хозяйски. Сашка восхищенно глазел на гостя, и Павел, перехватив этот завороженный взгляд, вдруг обозлился.

— Ну ладно, — оборвал он наслаждающийся собой баритон. — Хватит стращать. А тебе, Александр, пора на боковую: завтра контрольная.

Таня воззрилась на Павла с таким изумлением, что он поперхнулся и замолчал. А знаток языков и пророчеств с достоинством откланялся и удалился.