Розамунда Пилчер - Сентябрь Страница 19

Глаженье было закончено. Эди выключила утюг, убрала гладильную доску. Но Генри не отставал с расспросами.

— А до Алексы ты нянчила папу, да?

— Нянчила. До того самого дня, когда ему исполнилось восемь лет и он уехал в интернат.

— Я не хочу уезжать в интернат, — сказал Генри.

— Не придумывай, Генри! — твердо сказала Эди. Надо было сразу же остановить его, а то еще в слезы ударится. — Почему это ты не хочешь? Там много твоих сверстников, и там очень весело, каждый день играют в футбол, в крокет.

— Не хочу никаких сверстников, и друзей мне тоже не надо. И мне не позволят взять туда с собой Му.

Про Му Эди все было известно — это был кусок старого одеяльца Генри с детской кровати. Му жил под подушкой и помогал Генри засыпать. Без Му он не мог заснуть. Му был для него очень важен.

— Да, Му ты не сможешь взять с собой, — согласилась Эди. — Но никто не будет возражать, если ты возьмешь с собой плюшевого мишку.

— Мишка мне не помогает. Да к тому же Хэмиш Блэр говорит, что только малыши берут с собой плюшевых мишек.

— Хэмиш Блэр говорит много глупостей.

— И тебя там не будет, а кто меня накормит?

Голос у Эди смягчился. Она протянула руку и взъерошила мальчугану волосы.

— Ты мой малыш! Но всем приходится становиться старше и куда-то уезжать. Земной шар перестал бы крутиться, если бы мы все оставались на одном и том же месте. — Эди взглянула на часы. — Знаешь что, Генри, тебе пора отправляться домой. Я обещала твоей маме, что к шести ты вернешься. Пойдешь один или мне проводить тебя?

— Не провожай, — сказал Генри. — Я пойду один.

6

Эдмунду Эрду было под сорок, когда он женился второй раз, а его второй жене Вирджинии двадцать три года. Родилась она не в Шотландии, а в семье отставного офицера Девонского и Дорсетского полка. Получив в наследство большой земельный участок между Дартмуром и Атлантическим океаном, ее отец оставил службу и занялся сельским хозяйством. Большую часть года Вирджиния проводила в Девоне, но мать у нее была американка, и каждое лето мать и дочка пересекали океан, чтобы провести жаркие месяцы, июль и август, в старом семейном доме матери. Он был в Лиспорте, на южном берегу Лонг-Айленда, в поселке, смотревшем через Большой Южный залив на дюны Огненного острова.

Это был старый деревянный дом, просторный, полный воздуха. Морские бризы продували его насквозь, развевая легкие занавески и наполняя ароматом цветов. Сад был большой, от тихой, затененной деревьями улицы его отгораживал забор из штакетника. Широкие веранды были затянуты сеткой от комаров и прочей летающей нечисти. Но главная прелесть дома была в том, что прямо к нему примыкали теннисные корты, площадка для гольфа, рестораны, бары и огромный, с бирюзовой водой, бассейн местного клуба. Молодежь проводила там время с утра до вечера.

Дождливый, туманный Девон отступил куда-то на край света. Здесь был совсем другой мир, сияющий и веселый. Заморские каникулы отшлифовывали Вирджинию, она явно выделялась в кругу своих английских подруг. Ее наряды, купленные на Пятой авеню, отличались изысканностью и отвечали всем последним требованиям моды. Она унаследовала протяжный выговор своей матери, что придавало особую прелесть ее голосу. Длинноногая блондинка с модной прической, она вызывала восхищение, ну, а где восхищение, там и зависть, одного без другого не бывает. Вирджиния рано научилась не придавать особого значения ни тому, ни другому.

Не слишком склонная к наукам, она любила спорт, загородные прогулки и прочие развлечения на свежем воздухе. На Лонг-Айленде играла в теннис, гребла и плавала, в Девоне каталась верхом на лошадях, а зимой принимала участие в охоте на лис. По мере того как она взрослела, в ее свите появлялось все больше молодых людей. Те, кто хоть раз видел Вирджинию верхом на быстром скакуне, в охотничьем костюме или наблюдал, как уверенно она отбивает мячи, летая по теннисному корту в белой юбочке, которая едва прикрывала попку, теряли голову и следовали за ней неотступно. На рождественских танцах, согласно известной поговорке, кавалеры липли к ней, как к горшку с медом. Если Вирджиния была дома, телефон не умолкал ни на минуту, и все звонки адресовались ей. Отец Вирджинии роптал, но в глубине души гордился своей дочкой. Со временем он установил второй аппарат и перестал роптать.

Окончив школу, Вирджиния уехала в Лондон и выучилась печатать на электрической машинке. Скучнее работы не придумаешь, но ничего другого ей не оставалось — ни талантами, ни честолюбием она не отличалась. Она поселилась с подругой в квартире в Фулеме и брала работу с тем расчетом, чтобы иметь возможность принимать все приятные приглашения и ездить, куда ей захочется. Недостатка в поклонниках по-прежнему не было, но теперь они были другими — старше, богаче и иной раз женатые. Вирджиния позволяла им тратить на нее большие деньги, приглашать на ужины и дарить подарки. А потом, когда очередной воздыхатель совсем терял голову и становился настойчивым, она без всякого предупреждения исчезала из Лондона — провести еще одно блаженное лето в старом доме на Лонг-Айленде, погостить у друзей в Ивисе, прокатиться на яхте вдоль западного берега Шотландии или провести Рождество в Девоне.

В один из таких стремительных побегов она повстречала Эдмунда Эрда. Был сентябрь, начался сезон охоты и охотничьих балов, и школьная подруга пригласила ее погостить в их поместье в Релкиркшире. Но еще до бала был дан грандиозный обед, и приезжие гости и местные знакомые собрались в огромной библиотеке.

Вирджиния пришла в библиотеку последней. На ней было светло-зеленое платье, такое светлое, что казалось почти белым, сильно декольтированное, скрепленное на одном плече атласной веткой зеленого плюща.

Она сразу увидела его. Он стоял спиной к камину, высокий, в черных волосах сквозит седина, точно у чернобурого лиса. Глаза их встретились, и оба не сразу отвели взгляд. Шотландский наряд был Вирджинии не в новинку, но она, пожалуй, впервые встретила мужчину, которому он был так к лицу и который так свободно держался в этом экзотическом одеянии — клетчатой юбке, узорчатых длинных носках и темно-зеленой куртке с серебряными пуговицами.

— …Вирджиния, дорогая, я тебя заждалась!

Это была хозяйка дома.

— Скажи мне, пожалуйста, кого ты тут знаешь и кого не знаешь?

Незнакомые лица, новые имена. Она их почти не слышала. И вот, наконец…

— …а это Эдмунд Эрд. Эдмунд, это Вирджиния, она у нас гостит. Можешь не заводить с ней разговор, за обедом вы сидите рядом, тогда вдоволь наговоритесь…

Никогда прежде она не влюблялась так мгновенно и безоглядно. Романы, конечно, были. В упоительном Лиспортском клубе они с ума сходили от романов, но больше нескольких недель увлечение, как правило, не длилось. В этот вечер все было иначе, Вирджиния точно знала, что встретила того единственного человека, с которым хотела бы прожить до конца жизни. Ей не понадобилось много времени, чтобы понять: совершается чудо, и Эдмунд чувствует то же, что и она.

Мир стал прекрасен. Ничто не должно им помешать. Ослепленная счастьем, она готова была, отбросив все условности, не медля, вверить Эдмунду свою судьбу. Если понадобится, жить с ним в глуши, на краю света, на вершине горы, в греховной связи. Ее не остановило бы никакое препятствие.

Но Эдмунд, потеряв сердце, не терял головы. Он изложил ей свои соображения. Кроме всего прочего, он директор шотландского отделения «Сэнфорд Каббен», довольно важная персона, и средства массовой информации не обделяют его своим вниманием. Эдинбург — город небольшой, у него много друзей и сослуживцев, он дорожит их уважением и доверием. Открыто пренебречь общепринятой моралью и отдать свое имя на съедение бульварным газетенкам будет не только глупо, но и опасно — это может его разорить.

К тому же он должен подумать и о своей семье.

— О твоей семье?

— Да, о семье. Я ведь уже был женат.

— Было бы странно, если бы не был.

— Моя жена погибла, ее сбил автомобиль. Но у меня есть дочь Алекса, ей десять лет. Она живет в Страткрое вместе с моей матерью.

— Я очень люблю маленьких девочек. Я буду о ней заботиться.

Но имелись и другие препятствия, надо было смотреть правде в глаза.

— Вирджиния, я на семнадцать лет старше тебя. Скажи, сорок лет — это уже старость?

— Твой возраст не имеет для меня ровно никакого значения.

— А глухая глубинка Релкиркшир для тебя что-нибудь значит?

— Я завернусь в шотландку и воткну в шляпу перо.

Эдмунд засмеялся.

— К сожалению, веселый сентябрь это всего лишь один месяц, а зима длится бесконечно, зимой холодно и темно. Все наши друзья живут за несколько миль друг от друга. Край наш словно погружается в зимнюю спячку. Боюсь, такая жизнь тебе быстро наскучит.