Юй Хуа - Жить Страница 19

— А они над нами не смеются?

— Что смешного, когда я собственную жену таскаю на закорках?

Цзячжэнь полюбила вспоминать, где гуляла Фэнся, где играл Юцин…

У околицы она вспоминала, как я вернулся с войны. Когда она в поле услышала, как кто-то зовет Фэнся и Юцина, она сначала не поверила, что это я. На этом месте она начинала плакать и говорила:

— С тех пор как ты вернулся, все пошло на лад.

По обычаю, мы с Фэнся могли увидеться только через месяц. Но не прошло и двух недель со свадьбы, как она вернулась. В ужин к нам прибежал сосед и закричал:

— Фугуй, твой зятек пожаловал!

Я не поверил: уж больно рано. Наверное, деревенские над нами шутят, они же знают, как мы скучаем по дочке. Но Цзячжэнь велела мне побыстрее сбегать и проверить. Оказалось, правда. Они с Фэнся держались за руки. Деревенские над ними смеялись: тогда так не ходили. Я им объяснил:

— Эрси из города, у них там нравы заграничные.

Эрси принес нам целый мешок сластей. Цзячжэнь наглядеться не могла на Фэнся, все приговаривала, что она потолстела. Разве может человек потолстеть за две недели? Я сказал Эрси:

— И не думали, что вы так скоро придете, ничего не приготовили.

Он ухмыльнулся:

— Я сам не думал, что сюда приду.

Оказалось, они пошли гулять, и Фэнся привела его к нам.

После этого я плюнул на все обычаи и стал бегать в город чуть не каждый день, как в молодости. Только теперь ходил там совсем в другое место.

Однажды я возился на огороде — срезал им овощи в подарок — и испачкал новые тапки. Цзячжэнь велела мне почиститься. Я сказал:

— Какая разница, чистые у старика тапки или грязные?

Она ответила:

— Старик — тоже человек. Должен быть опрятным.

За собой она очень следила: хотя и не вставала с постели, но каждый день тщательно расчесывалась.

Деревенские спрашивали меня:

— Опять в город? Зять тебя не прогонит?

— Эрси не такой!

Городские соседи любили Фэнся: и умная она, и работящая. Подметает не только у своего дома, но и у чужих. Однажды чуть не всю улицу подмела. Соседка увидела, что она умаялась, подошла, похлопала по плечу, остановила.

Фэнся не умела вязать: мы были бедные, шерстяных кофт не носили. А тут она увидела, как другие женщины вяжут во дворе, принесла скамеечку, села и засмотрелась. Тогда соседки решили ее учить. И наша Фэнся в несколько дней выучилась вязать не хуже, чем они. А потом стала вязать лучше всех. Управится с уборкой, стряпней, сядет у ворот и вяжет. Ей приносила шерсть вся улица. Фэнся уставала, но, когда отдавала работу и ей показывали большой палец, она радовалась как маленькая. Соседки говорили:

— Эх, если бы она не была глухонемой…

Они ее жалели.

Я думал: в городе люди лучше, чем в деревне. У нас не дождешься, чтобы тебя так хвалили! Эрси, когда увидел, как все любят Фэнся, сам еще крепче полюбил ее.

Цзячжэнь ворчала, что я слишком долго не возвращаюсь. И правда: легко ли ей было лежать одной и меня дожидаться? Я говорил:

— Увидел Фэнся и забыл о времени!

Цзячжэнь обо всем меня расспрашивала: что у них в доме, что на дворе, во что Фэнся одета, не износила ли тапки. Я ей уже по три раза все рассказывал, пока язык не отваливался, а она хотела еще и еще. Деревня уже поужинала и легла спать, а мы, бывало, все о Фэнся беседуем.

Но мне и этого было мало: я и в поле болтал о Фэнся. Лучше всех вяжет, все ее любят. Некоторые люди мне стали говорить:

— Она на всех работает, а они ей что? Или она совсем за бесплатно?

Деревенские только и думают, где бы что отхватить. А я сам два раза слышал, как соседки говорили Эрси:

— Купи Фэнся кило шерсти, пусть и себе что-нибудь свяжет!

Эрси им молча улыбался, а мне наедине сказал:

— Отец, я ей куплю шерсти, когда долги верну.

Он ведь тогда меня послушал, потратился на свадьбу.

В городе тогда совсем с катушек слетели с этой культурной революцией. Все улицы оклеили стенгазетами во много слоев, им было лень обдирать старые, получались некрасивые пузыри. У Эрси и Фэнся лозунги красовались и на двери, и на умывальном тазу. Они даже спали на словах председателя Мао. На наволочке было написано «Ни в коем случае не забывайте о классовой борьбе!», а на простыне — «Вперед сквозь ветер и волны!».

В городе я никогда не ходил туда, где собиралась толпа. Там каждый день кого-нибудь избивали. Несколько раз я видел, как люди не могли подняться на ноги. Бригадир — так вообще сидел в деревне, прогуливал собрания коммуны. Тайком он нам говорил: «Я оттуда живым не вернусь». Через несколько месяцев за ним пришли. Явился отряд хунвейбинов с красным флагом. Мы работали в поле. Бригадир вжал голову в плечи и шепнул мне: «Неужели они за мной?» Девочка лет шестнадцати, которая стояла впереди отряда, спросила:

— Кто тут бригадир?

Бригадир бросил мотыгу и поклонился:

— Я, товарищ командир.

— Ну и где лозунги? Где стенгазеты?

— Есть два лозунга, товарищ командир, вон за тем домом.

Девочка на него и не взглянула, только махнула паре помощников, которые держали ведра с краской. Они бросились малевать лозунги. Девочка крикнула:

— Собери всю деревню!

Бригадир дунул в свисток, и с других полей сбежался народ. Девочка спросила:

— Кто тут у вас помещик?

Все посмотрели на меня. У меня подкосились ноги. Хорошо, бригадир ответил:

— Расстреляли сразу после Освобождения.

— А кулаки?

— Был один, в позапрошлом году помер.

— А идущие по пути капитализма?

— У нас тут деревенька, откуда взяться капиталистам?

— А ты кто?

— Бригадир.

— Ты и есть идущий по капиталистическому пути!

— Нет, я по нему не ходил!

Но девочка пропустила его слова мимо ушей и закричала:

— Товарищи крестьяне! Этот капиталист захватил власть, угнетал вас и осуществлял белый террор! Вы должны восстать против гнета и уничтожить его и его прислужников!

Мы все стояли ошарашенные. Бригадир всегда был такой важный, мы его слушались, а теперь он кланяется и просит пощады. Он попросил нас:

— Скажите, что я вас не угнетал!

Мы пробормотали:

— Бригадир нас не обижал. Он хороший…

Девочка нахмурилась:

— Мы с ним покончим! Увести!

Бригадиру связали руки за спиной и повели прочь из деревни. Он причитал:

— Земляки, спасите! Город для меня что могила!

Но никто не посмел и пикнуть.

Мы думали, его в городе если и не убьют, то покалечат. Но через три дня он вернулся в целости и сохранности, только весь в синяках. Когда его окликнули, он приоткрыл глаза, но ничего не ответил. Пошел к себе в дом и спал там два дня, а на третий вышел с мотыгой в поле. Синяки побледнели. Его наперебой стали спрашивать, как дела, больно ли били. Он сказал:

— Что били больно, не беда, главное — спать не давали.

И заплакал.

— Я вас берег как детей родных, а вы меня не защитили!

Мы опустили головы.

Бригадира били всего три дня, а вот Чуньшэну пришлось хуже. Однажды в городе я увидел, как ведут толпу капиталистов в дурацких колпаках и с табличками на шее. Впереди шел Чуньшэн. Вдруг он крикнул:

— Да здравствует председатель Мао!

К нему подбежали парни с красными повязками:

— Да как ты смеешь, капиталистическое отродье!

Они набросились на него и стали избивать руками и ногами. Он не кричал, только голова колотилась об землю. Я подошел, дернул одного из них за рукав и попросил:

— Не бейте его!

Он так меня толкнул, что я упал.

— Ты знаешь, что это бывший начальник уезда, капиталист?

— Нет, я только знаю, что это Чуньшэн.

Я их отвлек — они перестали бить Чуньшэна и велели ему подняться на ноги. Я ему помог. Он узнал меня и сказал:

— Фугуй, беги отсюда.

Дома я все рассказал Цзячжэнь и добавил:

— Не надо тогда было выгонять его из дома.

Она хотя и промолчала, но я видел, что в душе согласна.

Через месяц он пришел к нам тайком глубокой ночью. Мы проснулись от стука в дверь. При свете луны я увидел его опухшее от побоев лицо. Я позвал его в дом. Он спросил:

— А как сестрица?

Я сказал:

— Цзячжэнь, это Чуньшэн.

Она села в кровати, но промолчала. Чуньшэн не решался войти. Я повторил:

— Цзячжэнь, это Чуньшэн.

Она опять ничего не ответила. Пришлось мне набросить одежду и выйти к нему во двор. Чуньшэн остановился под нашим деревом и сказал:

— Фугуй, я пришел попрощаться.

— Куда едешь?

Он ответил сквозь зубы:

— Я не хочу жить!

— Чуньшэн, не дури! У тебя жена и ребенок!

— Они каждые день подвешивают меня и бьют.

Он поднес мою руку к своей. Она была горячая, будто вареная.

— Больно?

— Я уже не чувствую.

Я положил руку ему на плечо.

— Чуньшэн, садись. Мертвецы хотят ожить, а ты собрался помирать? Жизнь тебе дали родители, сначала спроси разрешения у них!