Ирина Волчок - Прайд окаянных феминисток Страница 19

Она смотрела на телефон возмущенно и обиженно, хмурилась, кусала губы, и даже ямочки на ее щеках выражали негодование. Как будто не сама же и проговорила все деньги или все батарейки. Или и то, и другое. Еще бы, при таком-то количестве разговоров. Прямо не воспитательница из детского сада в отпуске, а Смольный на проводе в разгар революции. Ой, какая забавная… И к тому же никто, кроме юристов, ей пока не нужен.

— Между прочим, я юрист, — скромно заметил Бэтээр, с интересом наблюдая, как яблочная кошка засовывает мертвый телефон за пазуху и опять начинает машинально трогать нетерпеливыми пальцами шрам под ключицей.

— Вы бизнесмен, — сказала она, явно думая о чем-то другом и глядя на него отсутствующим взглядом.

— Я юрист, — настойчиво повторил Бэтээр. — Я юридический окончил, у меня диплом есть. Вам же нужны юристы?

— Мне нужны юристы, — бормотнула она, глядя на него все еще отсутствующим взглядом. — Мне очень-очень-очень нужны юристы. И чтобы они все были женщинами.

Глаза ее вдруг проснулись, с интересом уставились на него, брови поднялись, губы сложились колечком, и она с недоверием спросила:

— Вы юрист?! А при чем тогда бизнес?

— Ни при чем, — нетерпеливо отмахнулся он. — Это Васькина идея. Да и какой там бизнес… Просто машины чиним. А почему все юристы должны быть женщинами?

— Как почему? — удивилась она. — Это же очевидно! Женщины гораздо ответственней, внимательней, изобретательней… Любую мелочь замечают. Никогда ничего не забывают. Самоотверженней. Великодушней. Аккуратней. В общем, как правило, гораздо профессиональней.

Она вздохнула, помолчала и с удивлением добавила:

— И денег просят меньше. Это ведь тоже очень важно в данных обстоятельствах, правильно?

— Правильно, — согласился Бэтээр. Хотел спросить о данных обстоятельствах, но почему-то вспомнил Ваську и спросил о другом: — Вы что, феминистка?

— Конечно.

Она смотрела на него честными глазами, складывала губы утиным клювиком, на миг показывала и опять прятала ямочки на щеках и склоняла голову к плечу. Бэтээр тут же сделал мужественное лицо.

— Наталья…

— Владимировна, — услужливо подсказала она и склонила голову к другому плечу.

— Гражданка Лунина, — сурово начал Бэтээр. И даже пальцем погрозил для убедительности. — Вы отдаете себе отчет в сделанном вами заявлении? Феминизм! Откуда в вас эти дремучие предрассудки? Чего доброго, вы и Пульку этим феминизмом заразите, а с ней и так никакого сладу нет!

Яблочная кошка внимательно глянула через его плечо на играющих детей и опять уставилась на него честными глазами.

— Тимур Романович!

— Бэтээр, — подсказал он.

— Хорошо, Бэтээр Романович, — согласилась она вполне всерьез. — Феминизм — это не заразно. Тем более — от женщины. Феминизм в женщине могут воспитать только мужчины. На данном этапе в Полине нет и не может быть никакого феминизма, потому что вы ее любите, уважаете, не угнетаете, признаете как личность и заботитесь как о сестре. Поэтому и она к вам относится так же. Правильно?

— Правильно, — неуверенно сказал Бэтээр, подозревая, что она опять над ним смеется. — Относится, ага … А чего орет тогда? Чуть что — и сразу орать…

— Возраст такой, — объяснила она. — Очень эмоциональная девочка, а в этом возрасте дети обычно очень неуверенны в себе. И любые, даже вполне безобидные на взгляд постороннего человека, «чуть что» воспринимают очень болезненно. Крик — это такая защитная реакция. Кричат ведь всегда от слабости, правильно?

— Пулька теперь все время повторяет это ваше «правильно», — ушел Бэтээр от ответа, с неловкостью вспомнив, как орал вчера на Пульку при этой тете Наташе, да еще и при детях. — А что значит: на данном этапе? Это что, потом Пулька тоже может феминисткой стать?

— Все зависит от того, кто рядом будет. Попадется муж такой… тиран какой-нибудь… или эгоист бездушный — тогда может и стать. И даже наверняка станет.

— У вас такой муж был, да? — ляпнул Бэтээр, не успев подумать, и тут же попытался исправить положение: — Вы его случайно не пристрелили?

Наливная яблочная кошка вдруг вспыхнула, как маков цвет, изобразила своими честными глазами негодование и возмущенно ответила:

— Как вы могли подумать?! Как же я могла стрелять в собственного мужа? Да еще при детях! К тому же и ружье не было заряжено… Я его просто немножко стукнула.

— Серьезно? — поразился Бэтээр. — Чем стукнули? Сильно?

— Да ничего не сильно, — недовольно сказала она. — Я ж говорю — немножко. Прикладом. Он даже сознание не потерял… Да это все не очень интересно. Но я потом расскажу, если вы хотите. Действительно, пустили в дом незнакомых людей… Я все о нас расскажу, вы не беспокойтесь. А сейчас, наверное, возвращаться пора. Любочка устала, кажется, опять хромать начала. Я позову девочек, чтобы уже собирали все, правильно?

— Женщины! — надменно фыркнул Бэтээр. — Что они умеют? Они тут насобирают, как же… И женское ли это дело — собирать мусор, оставшийся после ужина на лоне природы? Женское дело — это тактично и умело руководить сильными мужчинами, которые действительно умеют собирать мусор…

Наливная яблочная кошка все-таки засмеялась. Захохотала, зажмурив свои честные глаза, сверкая белыми зубами и запрокинув к небу лицо с прилепленной на носу бумажкой. Сегодня на бумажке было написано «6 %». Завтра в пять часов утра, когда Любочка проснется и придет к нему, чтобы прислониться, а яблочная кошка придет за ней, он спросит, что эти шесть процентов означают, а она будет старательно и серьезно вспоминать, а потом вспомнит и начнет ему рассказывать почти у самого уха теплым и душистым шепотом.

Но до этого она еще расскажет о себе, она обещала. А телефон вечером надо просто отключить.

Когда они приехали домой, он так и сделал. Пока Вера-Надя купали и укладывали Любочку, Пулька мыла кастрюлю из-под тушеной картошки и миску из-под салата, а яблочная кошка сидела за Пулькиным компьютером, Бэтээр быстренько обзвонил ментов и своих ребят, поспрашивал о новостях, предупредил, чтобы в случае чего звонили только ему и только на сотовый, и потихоньку отключил домашний телефон, надеясь, что никто не заметит. Но яблочная кошка заметила — всегда все замечает, вот ведь беда! — и принялась извиняться:

— Тимур Романович, я понимаю, как вам все это надоело… Но мне после двадцати ноль-ноль звонить никто не должен, вы не беспокойтесь, я всех предупредила. А если вам вдруг по делу позвонят? Или мать… А никто не отвечает! Она ведь беспокоиться будет, правильно?

— По делу мне на сотовый звонят, — сухо сказал Бэтээр, страшно смущенный ее виноватым тоном. — А мать… Я и выключил, чтобы она не звонила.

Заметил, как дрогнули ее брови и затревожились глаза, вздохнул, взял с тумбочки в прихожей большой пакет — ценная бандероль, он еще до обеда на почту за ней заезжал, — и позвал яблочную кошку в кухню, где Пулька все еще возилась, наводя порядок и попутно готовя последний вечерний чай. Бэтээр кинул пакет на стол, отодвинул Пульку от плиты, сам занялся порядком и чаем, а Пульке сказал строгим голосом:

— Проверь посылочку на содержание холеры и сибирской язвы. Тете Наташе, может быть, тоже интересно будет.

— А чего это сразу я? — недовольно буркнула Пулька. — Как, какая холера — так сразу мне проверять!

Но посылкой все-таки занялась, большим кухонным ножом ломая сургучные печати и небрежно кромсая многочисленные обертки, раздраженно пофыркивая и бормоча вполголоса:

— Ишь ты, ценная… С описью вложения, подумать только… Коробочка какая-то… Бэтээр, это конфеты! Не может быть! А, ну да, я ж и говорю — не может быть… Пакетик в пленочке, запаянный, чтобы, значит, не промок случайно… Да нет, никакой холеры. Все та же чума. И письмо еще. Это я не разберу. Тетя Наташа, вы такой почерк разберете? Бэтээр, будешь читать?

Он оглянулся от плиты — яблочная кошка сидела, неловко вжавшись в кресло, и с растерянностью, если не с испугом, таращилась на пачку фотографий, которые Пулька вытряхнула на стол из большой нарядной коробки от конфет, а сама вертела в руках листок желтой бумаги, исписанный крупной вязью не существующего на Земле языка. К тому же неземное создание писало чернилами неземного же цвета — что-то золотисто-бронзовое, зеркально сверкающее под светом и местами вроде бы пропадающее на желтом фоне. Бэтээр вынул из Пулькиных рук желтый листок и, как всегда, со смешанным чувством раздражения, брезгливости и жалости, стал с трудом разбирать неземные письмена:

— «Милыи маи детатчеки… ваша бедная мама пренисла балшойе горе»… Господи помилуй, это кому же она большое горе принесла? А, нет, это, наверное, перенесла большое горе… «Н.И. с канчалс…» Не понял… Понял: скончался. «Я асталас нестщем…» Ага, осталась ни с чем… «Вы ни при ставляити какэта тижжило»… Пулька, глань, это что может значить? Единица минус «отчиство»…