Александар Хемон - Проект "Лазарь" Страница 19

Дорогая мамочка, твое последнее письмо нас очень обрадовало. У нас все прекрасно: я получила новую работу — секретаря в адвокатской конторе, а Лазарь работает репортером в газете «Еврейское слово». Он подумывает о женитьбе.

Зачем же выбрасывать сухой хлеб? Его можно разогреть на пару. Но есть она не будет. Еле уловимый запах тления пропитал всю комнату. Как же здесь пусто без Лазаря! Вещи как стояли, так и стоят, живут своей, не зависимой от Ольги и ее горя, жизнью: порожний таз, шаль на спинке стула, бесстрастный кувшин с водой, швейная машинка, приводной ремень которой иногда потрескивает. Ольга не может себя заставить к ним прикоснуться; всматривается в их очертания, словно ждет, что они расколются и тогда откроется бездна горя внутри каждой проклятой вещи. В этой самой комнате, где когда-то сидел Лазарь Авербах, девятнадцатилетний мальчик. Здесь он уплетал кашу, большим пальцем выковыривая из левого глаза засохший гной, время от времени по-кошачьи широко зевал, показывая десны и резцы. Здесь он со стуком ставил алюминиевую миску в раковину. Здесь пришпилил на стенку фотографию из «Дейли ньюс»: толпа еврейских девушек занимается гимнастикой на крыше какого-то здания, их руки тянутся к небу.

Интересно, обыскивала ли полиция туалет во дворе?

Ольга несется вниз по лестнице, пробегает мимо лениво развалившегося на стуле в подъезде полицейского. Тот даже бровью не повел. Она идет навстречу ветру по жидкой грязи заднего двора, заливающейся в открытые туфли; поскальзывается, но не падает; по волосам стекают струи дождя. Наклонившись, отодвигает булыжник, припирающий дверь сортира, и рывком распахивает ее настежь. В ноздри ударяет невыносимая вонь: из-за дождя уровень дерьма в выгребной яме поднялся, а вместе с ним — и миазмы. Где-то здесь должен быть англо-русский словарь, который Лазарь любил брать с собой в туалет. Ольга ищет словарь, натыкается на его твердый корешок, выступающий, словно миниатюрный горный хребет. Сколько раз она ругала брата за то, что сидит и читает на холоде, да разве же он слушал. Придет, бывало домой, расчихается и раскашляется… На прошлой неделе она высморкала ему нос, так он морщился и хныкал как маленький. Книга на ощупь теплая, будто Лазарь только что выпустил ее из рук, будто из нее течет его жизненная энергия. Ноги у Ольги подкашиваются и, чтобы не упасть, она, всхлипывая, плюхается на край сиденья, левая ягодица зависает над дыркой. «Лазарь, — плачет Ольга, прижимая словарь к груди, — братик мой родненький». Столько было надежд… Ни одной уже не сбыться. Она помогала ему учить язык: диктовала английские слова, а он должен был перевести их на русский. В прошлый вторник они как раз проходили букву Л:

ложь

локомотив

ломать

ломоть

лопата

лотерея

лохмотья

лошадь

луг

лужа

лук

луна

луч

лучший

Зачем ей теперь эти чужие слова? Что они могут ей сказать? Она стонет, раскачивается взад-вперед, будто молится, будто бесследно растворяется в пустоте.

любезный

любимый

любить

любоваться

любовник

любовь

любопытный

люди

люк

лягушка

Господи, что я делаю?!

— Ольга, это ты? Ольга?

Ольга вскрикивает от ужаса, съеживается, защищая важную книгу и свое сердце от неведомой напасти. Непонятно откуда взявшийся хриплый голос накатывает на нее из темноты. Опять полыхают молнии; ноги у нее совсем заледенели. От мысли, что она, возможно, тронулась, ей становится невыносимо легко на душе.

Дорогая мамочка, Лазарь умер, а я сошла с ума. В остальном все хорошо, мы про тебя постоянно думаем.

— Ольга, это я, Исидор, — доносится до нее голос. — Я тут, в яме.

И правда, снизу доносится плеск.

— Исидор?

— Да, это я, Ольга. Внизу, в дерьме. Я погибаю.

— Ради всего святого, что ты там делаешь?

— Я обожаю плавать в говне. А ты что подумала?! За мной охотятся по всему городу.

Ольга заглядывает в черную вонючую дырку, к горлу подкатывает тошнота, ее выворачивает.

— Откуда ты знаешь, что тебя ищут? Как ты сюда попал?

— Я шел к тебе, но тут приехала полиция, и я спрятался. Добрые люди посоветовали держаться от полицейских подальше.

— Если ты ничего плохого не сделал, тебе и бояться нечего, — говорит Ольга без особой уверенности.

— Мне все объяснили: я — курчавый соучастник преступления, — говорит Исидор. — Да вот только не курчавый я и никакого преступления не совершал.

— Ты хотел убить Шиппи?

— Не говори глупостей. С чего вдруг мне бы это понадобилось?

— А ему что понадобилось в доме Шиппи?

— Я не знаю. Слушай, мне надо отсюда выбраться. Я замерз и умираю от голода. И дерьмо вдобавок поднимается.

— Это все ты со своими анархистскими бреднями и подстрекательскими речами. Чем уж так была плоха его жизнь?

— Мы всего лишь мечтали, чтобы мир изменился к лучшему. Читали и обсуждали, вот и все. Ольга, я здесь сдохну.

— Врешь, Исидор. Это ты его подговорил.

— Ольга, ты ведь меня знаешь. Я ел и пил у тебя в доме. Он был мне как брат. А ты как сестра.

— Я тебе не сестра. У меня был брат, но ты его угробил.

— Он был взрослым самостоятельным человеком. Его никто не заставлял.

— Ты таскал его слушать эту Голдманиху, всех этих красных смутьянов; ты отравил его душу ненавистью. Пусть твои сестры-анархистки вытаскивают тебя из дерьма.

Разглядеть Исидора в темноте она не может, не видно, насколько глубоко он сидит. Она никогда не смотрела внутрь и при дневном-то свете. Все перевернулось с ног на голову. Исидор всего-навсего любил трепать языком, а теперь за ним, как за главным анархистом, гоняется полиция.

— Вокруг полно полицейских, один сидит у нас внизу, — говорит она. — Поджидает тебя. Если я здесь задержусь, они заподозрят неладное.

— Я не ел уже два дня. По мне шныряют крысы. Мне скоро конец. А я не хочу умирать.

— Я могу сказать полицейским, и они тебя вытащат.

Исидор молчит; гроза уходит. В двери туалета окошечко в форме сердца; сквозняк шевелит стопку газетных листов. У Ольги под мокрыми волосами чешется голова.

— Назови хоть одну причину, почему нельзя вызвать полицию.

— Лазарь был невиновен, но полицейские его застрелили. Я тоже невиновен, и меня тоже убьют. Вот тебе уже две причины. Если надо больше, то я покопаюсь в дерьме и, будь уверена, найду еще парочку.

Пальцы на ногах и руках у Ольги совсем закоченели, сердце превращается в ледышку. А почему бы ей здесь не остаться? Заснуть и покончить со всем раз и навсегда? Тогда мученьям сразу придет конец. Господи, почему ты бросил меня одну в темной чащобе?

— Ольга, умоляю. Помоги мне выбраться из ямы и принеси одеяло и чего-нибудь поесть.

— Тебе все равно нельзя здесь оставаться.

— Мне только ночь пересидеть. Потом мы что-нибудь придумаем.

— Я тебя ненавижу, Исидор. Тебя и твои идеи. Он, видите ли, собрался изменить мир. Высокие мечты. Ты витаешь в облаках. Почему ты не оставил нас в покое?

— Я хотел только одного: иметь достойную жизнь. Помоги мне, Ольга. Пожалуйста.

Она кладет словарь и протягивает руку в темноту. Исидор скользкими пальцами с такой силой в нее вцепляется, что чуть не стаскивает Ольгу вниз.

— Будь ты проклят, Исидор. Ты и тебе подобные, — говорит Ольга. Словарь падает в дырку, ударяет Исидора по лицу и с всплеском утопает в дерьме.

— Что это было? — вскрикивает Исидор.

Лежа в кровати, Ольга укрывается с головой, стараясь отгородиться от холода и запаха фекалий, хотя понимает: ей никогда не избавиться от вони и холода; чудом будет, если она не заболеет воспалением мозга. Она отнесла Исидору одеяло и кусок черствого хлеба, спрятав их под платьем. «Что, понос разобрал?» — фыркает полицейский с брезгливой гримасой. Он, похоже, не блещет умом, но Ольгу тревожит, как бы он не собрался пойти в туалет. «Не волнуйся, они не срут там, где евреи», — успокоил ее Исидор.

Теперь Исидор восседает на толчке, как повелитель дерьма на троне, закутавшись в тонкое одеяло, и размышляет о свободном мире, где во всех домах есть канализация. «Надеюсь, в туалет мне в ближайшее время не приспичит», — пытается он шутить, но Ольге не до смеха. Она больше не будет смеяться, никогда. Она помылась в тазу, чуть ли не час терла руки, но без толку, запах фекалий, похоже, впитался во все поры.

В памяти всплывает картина: Лазарь возвращается домой с Исидором, несет три дюжины яиц в кульке из газеты, все целехоньки, ни одно не разбилось. Они осторожно выкладывают яйца в миску, продолжая спорить об услышанном на лекции Голдманихи: Исидор с нарочитым пафосом воздевает руки, Лазарь рядом с ним — вылитый только что оперившийся неуклюжий птенец.

Исидор в туалете; везде вокруг полицейские; Лазарь мертв; от меня несет говном и скорбью; гроза никак не закончится; я потерялась в чужой стране. В общем, жизнь как жизнь.