Лия Флеминг - Забытые письма Страница 19

Безмятежные времена, затишье перед бурей, как называют поэты такие передышки. Сейчас я уже не очень-то способна наслаждаться едой, различать запахи, но в памяти сцена так и стоит перед глазами, словно это было вчера: Ньют и Фрэнк на четвереньках остервенело скребут пол, а я оттираю решетку на плите и пытаюсь скрыть следы преступления. Но тщетно. Мне так досталось от мамы за то, что извела драгоценный сахар и что мы так и не смогли положить им в походные рюкзаки немного ромовых тянучек. И до сих пор сердце разрывается при мысли, как же не готовы мы все оказались к тому, что ждало нас впереди.

Глава 6

1916

Хестер довольно улыбнулась. Густой бульон на бараньей кости, перловая крупа, мелко порубленные овощи и от души поперчить и посолить. Они готовили благотворительный обед в церковном холле по случаю открытия Женского института. К своему удивлению, она искренне увлеклась и с радостью суетилась в длинном белом переднике и с кружевной наколкой на волосах. Вайолет Хант тем временем почти не закрывала рта, перечисляя множество способов, какими этот институт сможет помогать фронту.

– Нужно избрать комитет. Леди Хестер, вы, конечно же, возглавите его! По всей округе собираются группы, все хотят помогать. Ах, это так интересно!

Вайолет становилась надежным союзником, к тому же придерживалась весьма либеральных – для супруги викария – воззрений. Она-то и предложила пригласить женщин из общины сектантов-нонконформистов. В конце концов, это же не религиозное собрание, институт открыт всем дамам: замужним и одиноким. Объединившись, мы сможем собрать все разрозненные усилия в один мощнейший кулак. Вместо того чтобы проводить тысячу мелких встреч, разъясняя новые директивы правительства – экономить топливо, еду, оборудование, – мы сможем обмениваться советами, полезным опытом. А жены солдат получат возможность чем-то занять себя вечерами, и тосковать будут меньше, и времени на неуместный флирт с командированными военными не останется.

Помешивая суп, Хестер втягивала носом аппетитный запах. Кто бы мог подумать еще год назад, что она будет своими руками готовить еду, прибирать комнату, иногда даже чинить белье и – совсем уж невероятно – выучится ездить на велосипеде!

Прицепив корзину, она разъезжала по магазинам, и эти прогулки необычайно ее освежали. Пару раз солнечным днем она решилась отъехать еще дальше от дома, даже юбки укоротила, чтобы не путались в цепи. Иногда среди зеленых холмов, расчерченных каменными изгородями, наблюдая за резвящимися ягнятами и слушая крики кроншнепов, она почти забывала о войне. Мир казался таким спокойным, таким безмятежным. Невозможно было представить, что в пятистах милях отсюда гибнут люди.

Она постепенно привыкала к тому, что сыновей нет дома, и верила словам Чарльза: их не отправят через Ла-Манш, пока они не пройдут необходимой подготовки. Они присылали ей письма – коротенькие жизнерадостные записочки о мире, который она едва ли себе представляла. В ответ она подробно описывала, как война изменила их домашний уклад и как жители деревни скорбят, получая горестные известия о тех, кто уже никогда не вернется домой. Рассказала им о новой идее Вайолет открыть Женский институт по подобию тех, что есть в Канаде, как раз в таком состоит ее сестра.

И все же надолго забыть о списках убитых и раненых не удавалось. Чарльз намекнул, что, когда погода немного улучшится, готовится большое наступление и что в этом наступлении обязательно будут участвовать и их сыновья. «Французы терпят сокрушительное поражение, с трудом удерживая укрепления под Верденом, из последних сил отбивая значительно превосходящие силы противника, подвергаясь жесточайшим бомбардировкам», – так говорилось в газете.

Не позволяй себе сидеть без дела и не думай слишком много – вот ее девиз теперь. Находи занятия, хватайся за все подряд, а в промежутках придумывай новые. Сад превратился в необъятный огород, картофель высадили, как и положено в этих краях, аккуратно к девятому апреля. Хестер – уже бывалый садовод – вместе с остальными на четвереньках прошла каждый рядочек. Перекопали всё, осталась только ее любимая клумба с розами.

И все же, вздохнула она, возвращаясь к себе, краски должны быть, нужна же хоть какая-то надежда на будущее. На дорожке, ведущей к дому, показался велосипед почтальона. Увидев, что он достает из сумки телеграмму, Хестер похолодела и поспешила ему навстречу.

Как могла, старалась казаться непринужденной. Но куда ей провести старого Коулфорда – так и замахал на нее листком бумаги, едва она появилась на дорожке.

– Да не беспокойтесь, ваша светлость! Все в порядке! Это от вашего сына…

От облегчения у нее чуть не подкосились ноги. Не было сил даже выхватить бумагу у него из пальцев, она стояла и лишь бессмысленно кивала.

– Благодарю вас, Коулфорд, – выдохнула она наконец, превозмогая себя, отошла к скамейке у южной стены дома и трясущимися руками надорвала краешек: «Встречай меня на станции. Поезд в четыре. Э.».

Какое счастье. Боже, какое счастье… Энгус возвращается домой на побывку!

И она завертелась бешеной юлой – срезать цветов в вазы, передать Бивену, кучеру, список срочных поручений, отменить встречи, отправить наверх горничную, чтобы проветрила его комнату и постель. Да еще успеть в магазин за едой! Энгус возвращается домой. И все теперь будет просто прекрасно!

Поезд опаздывал, а она так торопилась приехать заранее, что теперь оставалась уйма времени. Для скорости Бивен привез ее в двуколке, понимая, как ей не терпится скорей очутиться на платформе и глядеть, как медленно, попыхивая паром, на станцию прибывает поезд. Рядом нерешительно переминался носильщик, начальник станции сновал туда-сюда, то и дело поднося к носу часы на цепочке.

Но вот двери распахнулись, и, привычно придерживая заплечные мешки, на перрон повалили измотанные солдаты – небритые, усталые, в заляпанном грязью обмундировании. Мальчишки добирались несколько дней, только чтобы провести дома хоть несколько часов. Некоторые тут же падали в объятия измученной ожиданием женской половины домочадцев. И те и другие казались совершенно выпотрошенными.

Тут она увидела Энгуса – тот медленно выходил из купе первого класса. Но одет он почему-то был как обычно – в длинном твидовом пальто, с чемоданчиком в руке. Военной формы на нем не было. Как странно. Он пробирался сквозь толпу, словно старик, и, к ужасу Хестер, опирался на тросточку.

– Энгус, дорогой мой! Как я рада! – вспорхнула она ему навстречу.

– Подожди, мам, не сейчас. Давай выберемся отсюда, – ответил он, не глядя ей в лицо, и заторопился через железнодорожный мост к выходу со станции, где ждала их повозка. Мягкую фетровую шляпу он надвинул чуть ли не на нос. Всю дорогу до дома он не проронил ни слова и лишь угрюмо глядел на тающие в сумерках холмы.

Насмерть перепуганная Хестер едва дышала. Боже милостивый, да что же стряслось?!

Дома Энгус, все так же не глядя по сторонам, бросил чемодан в холле и сразу поднялся к себе. Хестер медленно пошла за ним, подозревая самое худшее. Выгнали из армии со скандалом? Провалил экзамен? Не подчинился командиру? Что же Энгус натворил и почему Чарльз не предупредил ее о его позоре?

Хестер открыла дверь. Сын, скрючившись, сидел на кровати и отчаянно, безудержно рыдал, точно маленький мальчик.

– Энгус! Ну-ка соберись и потрудись объяснить мне, что происходит, – жестко приказала она, понимая, что сочувственное размусоливание лишь усугубит ситуацию и только трезвый рассудок поможет ему преодолеть этот детский всплеск эмоций.

– У меня снова случился этот мерзкий припадок, у всех на виду, прямо на параде, когда мы стояли по стойке «смирно». Я услышал этот запах… металлический, железные опилки так пахнут, и вспыхивали огни, как фейерверк. А больше ничего не помню. Очнулся в больничной палате, доктора меня вовсю ощупывают, простукивают, расспрашивают. Снова выставил себя полным идиотом. Ну почему?! Подумать только, мы как раз должны были отправляться во Францию! Чудовищно несправедливо! И я все пропущу, все-все, из-за дурацких медицинских показаний. Я не пригоден к службе! – выкрикнул он, скорчив гримасу. – Всё отобрали! Всё, о чем я мечтал! Я никчемный, бесполезный. А ведь у меня ничегошеньки не болит! Даже раной не смогу похвастаться… Как я буду людям в глаза смотреть? Они будут думать, я трус или дезертир! – И он привалился к стене. – Оставь меня, я хочу побыть один.

Хестер не знала, что сказать ему в утешение, но саму ее переполняло чувство облегчения: слава богу, хоть один из ее мальчиков не попадет в эту мясорубку. Когда-нибудь он будет благодарить их за то, что спасли ему жизнь. Но пока что в своем отчаянии сын ничего не слышит…