Сюсаку Эндо - Скандал Страница 19

– Не могли бы вы включить свет? – попросил он водителя.

Раскрыв письмо незнакомого человека, он понял, что оно от того юноши, который просил пожать ему руку после презентации в магазине. На конверте стояла печать города, где располагался интернат.

«В прошлое воскресенье я, как и обещал, принял крещение. После церемонии, впервые вкусив от благословенного хлеба – святого тела, я задумался о том, что привело меня к этому. И понял: самое главное – Ваши книги. Читая Ваши произведения, я шаг за шагом приближался к Церкви… Теперь я понимаю, что через Ваше творчество ко мне обращался Бог. Так пусть же и впредь Бог благословляет Ваши труды…»

Защемило в груди. Было стыдно, что он врал этому юноше, слепо верящему в написанное им, и не только ему одному, но и всем другим бесчисленным читателям. Подмывало сказать: «Не набивайте мне цену! Я и с собой-то никак не разберусь, так не взваливайте на меня бремя ответственности за вашу жизнь!» В те давние времена, когда они собирались в кабаке со старой бамбуковой шторой на окне, Кано и иже с ним, прочитав первые литературные опыты Сугуро, безапелляционно объявили: «Во всем этом есть что-то сомнительное!», и это была правда. Прошло больше тридцати лет, а стыд, однажды засев в душе, так и остался с ним.

– Не набивайте мне цену! – забывшись, сказал он вслух.

– Что? – Водитель удивленно обернулся. – Что вы сказали?

– Нет, ничего, извините.

Покраснев, он потупился и незаметно разорвал письмо. На две половины. Затем еще на две. Точно раздирая в клочья лицо юноши с потными руками.

Наконец открыл третье письмо. Оно было убористо написано на тонкой бумаге красивым женским почерком. Не иначе, эта тоже вообразила его не писателем, а каким-то религиозным проповедником!..

«После некоторых колебаний все же решилась написать Вам это письмо…

В тот вечер в китайском ресторане Вы сказали, что хотели бы узнать мое второе «я»…

Во избежание недоразумений, я не поставила свое имя на конверте, но думаю, Вы уже догадались, кто я…»

Строчки замелькали перед глазами. Это было письмо от Нарусэ.

IV

«Когда в больнице я играла с детьми и вдруг заметила Вас в дверях, мне стало стыдно, как будто Вы увидели меня спящей, а когда Вы пригласили меня в ресторан, я совсем потеряла голову от счастья, так что не удивлюсь, если Вы приняли меня за довольно бесцеремонную особу.

После некоторых колебаний все же решилась написать Вам это письмо. Приукрашивать себя, прикидываться не такой, какая я есть – обманывать, было бы с моей стороны не только бессмысленно, но в подлинном смысле оскорбительно по отношению к Вам, писателю. В тот вечер в китайском ресторане Вы сказали, что хотели бы узнать мое второе «я». Поскольку я никому до сих пор не говорила об этом, я не нашла в себе смелости рассказать, но потом подумала – кто, как не Вы, сможет меня понять, во всяком случае, я уверена, Вы не истолкуете мои слова превратно, больше того, не свидетельствует ли Ваш столь необычный интерес ко мне о том, что Вы, как и я, что-то прячете внутри себя?

Вот причины, побудившие меня послать Вам это письмо. Во избежание недоразумений я не поставила свое имя на конверте, но думаю, Вы уже догадались, кто я.

Доверяя Вам тайну моих отношений с покойным мужем, прошу Вас по прочтении принять меры к тому чтобы письмо не попало в чужие руки.

Мой муж был моим дальним родственником, одного возраста с Вами. Он преподавал в университете П., и возможно, Вы слышали его имя – Тосио Нарусэ. Я в этом мало смыслю, но, кажется, он снискал известность в научных кругах своими многочисленными трудами по экономической истории.

Не знаю, как Вы, но на втором курсе университета он был призван в армию, в сухопутные войска, и до конца войны находился в Китае.

В студенческие годы он жил в общежитии студентов-христиан в районе Синано-мати, недалеко от железнодорожной станции, и я, в то время школьница, была там несколько раз вместе с мамой. Несмотря на дальность родства, мама хорошо знала Тосио с малых лет и, когда он приехал из Окаямы на учебу в университет, всячески опекала его. Студенческое общежитие находилось под надзором профессора Ю., преподававшего на кафедре философии Токийского университета, и мой будущий муж проникся к нему большим уважением, записался в его группу и одно время, находясь под его влиянием, даже подумывал креститься. Позже он говорил, что только с разрешения профессора Ю. его поселили в общежитии, предназначенном для верующих христиан.

Как-то раз, когда мы с мамой навестили его в общежитии, мама спросила:

– Не мог бы ты помочь Марико в учебе?

– Конечно, если вы уверены, что я справлюсь. – Взглянув на меня, он, одетый в дешевое темно-синее кимоно, засмеялся, показав белые зубы. В то время многие студенты – как Вы, наверно, помните – носили такие кимоно.

Я была совсем маленькой девочкой, но меня не оставили равнодушной его смех и излучавшие здоровье ослепительно белые зубы. Теперь я понимаю, что это стало началом нашей связи.

Мне нравилось учиться, поэтому я с радостью ждала его прихода каждую среду. Он тоже был доволен, поскольку после занятий и проверки заданий мог в нашем доме вдоволь «подкрепиться».

До обеда мы успевали о многом поговорить. Несмотря на то, что Тосио учился на экономическом факультете, он хорошо знал литературу, и я до сих пор с ностальгией вспоминаю, как он мне тогда пересказывал «Путешествия Гулливера» и сказку про Ивана-царевича Льва Толстого.

– Знаешь ли ты, что представляет из себя человеческая душа? – как-то раз неожиданно спросил он меня. Для меня, маленькой девочки, это был трудный вопрос. – Душа человека состоит из множества комнат. И в самой дальней комнате, как у вас дома в чулане, скапливаются самые разные вещи. Но как только наступает ночь, эти запертые, позабытые вещи оживают.

Я вспомнила, что в нашем чулане вместе с сундуками и пыльным граммофоном лежат куклы моей старшей, замужней сестры. И среди них кукла с русыми волосами, которую когда-то давно папа купил в Германии и которую я не любила – ее большие глаза казались мне не столько красивыми, сколько жуткими, – поэтому она и отправилась в чулан. Я тотчас вообразила, как ночью, когда мы спим, эта кукла оживает…

– Значит, кукла, которая в душе, тоже по ночам оживает?

– Кукла в душе? Да! Она оживает и танцует. И является нам в наших снах.

От этого странного разговора мне стало не по себе. Я представила, что в моей душе прячется кукла со страшно вытаращенными глазами, днем о ней ни слуху ни духу, но как только наступает ночь, она оживает и начинает кружиться в танце…

В то время Тосио изучал теологию. Именно поэтому, объяснял мне, смеясь, уже после женитьбы, он с таким жаром пускался в разговоры о комнатах в глубине души, – надо признать, слишком сложные для меня. «Но ты слушала, буквально впившись в меня глазами!»

Вам, наверно, скучно читать об этих детских пустяках, но не зря я о них пишу. Я бессчетное число раз перебирала в уме эти ностальгические воспоминания, и сейчас мне кажется, что тот разговор стал поворотным моментом в моей судьбе. Поистине, в человеческой жизни нет ничего бессмысленного и случайного. Скоро вы поймете, почему рассказы Тосио оказали на меня такое определяющее влияние.

Через год после того, как Тосио стал моим домашним учителем, его призвали в армию. Даже я, ребенок, смутно понимала, что в то время чаша весов начала склоняться не в пользу нашей страны, вокруг царило мрачное настроение, и уже по тому, что на фронт отправляют студентов, можно было догадаться, что Япония проигрывает войну. Я не преминула спросить об этом маму, но она только вздохнула: «Даже студентов…»

Помните дождливый день, когда в парке «Сингу гайэн» состоялся парад? Да и сейчас иногда можно увидеть в кадрах хроники этих солдат, марширующих под дождем. И среди студентов в фуражках, с ружьями на плече, топающих по лужам, можно разглядеть Нарусэ.

Тосио зачислили в воинскую часть, расквартированную в Тибе. Через три месяца я вместе с мамой, старшей сестрой и с его приехавшим в столицу отцом побывала в казарме. Руки Тосио, одетого в какую-то безразмерную униформу, были обморожены, потрескались и сильно опухли. Помню, как жадно он ел приготовленные мамой суси, обхватив коробку этими опухшими руками. Но когда старшая сестра передала ему сборник стихов, о котором он просил, точно солнце выглянуло из-за туч – его лицо засияло от радости. Видно было, как он изголодался по печатному слову.

Нам разрешили еще три раза увидеться с ним, после чего его часть отправили в Китай. Честно говоря, когда в первый раз из Китая пришла открытка с печатью военной цензуры, я подпрыгнула от радости. Радовало то, что его не послали на южные острова в Тихом океане, где шли серьезные бои. Все знали, что Япония уже обессилена и на островах в Тихом океане американские войска начали яростное контрнаступление, а вот в Китае, как объяснил нам отец, обстановка поспокойнее. Появилась надежда, что Тосио в конце концов вернется здоровым и невредимым.