Генри Саттон - Детские шалости Страница 19

У него нет никого, кроме Николь, и больше ему не с кем делиться, у него нет ни брата, ни отца, ни близких друзей. В прошлом он пережил достаточно, чтобы понять, что невозможно закрыться ото всех, что всегда должен быть человек, на которого можно положиться. Точно так же, как тогда, думает он, когда он угонял машины, в этом всегда были замешаны по крайней мере двое. И те ночные кражи со взломом, в которых он тоже участвовал — это всегда совершалось командой. Как ему кажется, многочисленность значит безопасность. Сила в количестве. Когда Марк один, он пугается. Он абсолютный размазня — они были правы, эти дети в школе много лет назад. Видели его насквозь.

— Спасибо, что ты специально ушла с работы, чтобы поехать со мной, — говорит он, ослабляя объятия Николь. — Ты же знаешь, я без тебя никуда не гожусь. И спасибо, что так прекрасно рассказала Джем о Лили. Я бы с этим не справился. Особенно после этой попытки рассказать маме. Это действительно взбаламутило во мне все дерьмо.

— Тебе нужно самостоятельно учиться смотреть в глаза реальности. Я не могу быть с тобой все время, — говорит она. — Я не могу говорить все за тебя.

— Почему нет? — спрашивает Марк. — У женщин гораздо лучше получается говорить, чем у мужчин. Во всяком случае, им не становится так плохо, как мне. Вот поэтому я всегда проигрываю споры.

— Нет, не проигрываешь, — говорит Николь.

— Не в тех случаях, когда я начинаю драться, — говорит он, смеясь, привставая на цыпочки и притворяясь, что ударяет ее головой. — Но это другое. Это не считается.

Глава 6

Поскольку поезд задерживается еще на пять минут, Марк осознает, что им нужно взять еще один талон на оплату парковки. Он купил талон всего лишь на час и ни в коем случае не будет рисковать своей машиной, не позволит, чтобы ее вскрыл какой-нибудь идиот, поломал бы его ступицы и шестимесячной давности плоские Contis. Но до того, как он успевает сказать Николь, что идет покупать новый талон, она выхватывает из его рук ключи, сказав, что сама разберется с этим, и оставляет его одного на платформе, номер которой наконец-то объявили вместе с оповещениями об опозданиях остальных поездов, словно это могло его утешить. Он мог бы догнать Николь, но не хочет потерять свое место у ограды платформы, за которое так отчаянно бился и толкался, и теперь он оказался во главе толпы иностранных студентов в этих огромных, колышущихся над головами шляпах, и вот наконец из далекого клубка мерцающих путей и железнодорожных нагромождений медленно выползает поезд.

Кажется, этот поезд будет тащиться к станции целую вечность, будет постоянно тормозить, вибрируя, и в тот момент, когда он останавливается, иностранные студенты со всей толпой пассажиров просочились у него за спиной, игнорируя увещевания служащего — который в самый последний момент возник из ниоткуда, — проломились через ограждения и понеслись по платформе, чтобы занять место, как только выйдут прибывшие пассажиры. Марк проходит немного вперед по платформе, но не хочет упустить Лили и останавливается, пытаясь с того места, на котором стоит, разглядеть, кто сходит с поезда и кто садится, не зная, каким ебаным образом он вычислит эту тощую девчонку в замызганной одежде, с отвисшими до плеч волосами. Хотя он при этом не хочет подавать вид, что слишком взволнован, и пытается оставаться спокойным и не сходить с места, но все время оборачивается, оглядывается через плечо, ища глазами Николь. Марк и представить себе не может, что путь до парковки и обратно может занимать столько времени. «Какого хуя она там делает так долго?» — вопрошает он самого себя.

И вот толпа на платформе начинает редеть, и с поезда сходит все меньше и меньше людей, а студенты в своих глупых шляпах уже погрузились, и теперь он уже точно не может ее упустить, и он с тревогой начинает думать, что ее вообще не было в поезде. Что, может, она так и не села в этот поезд, а может, с ней что-то случилось в пути. Он был действительно озабочен тем, что Лили предстоит проделать весь этот путь в одиночку, если брать во внимание ее возраст и ее привычку выпивать, Марк все это сказал Ким — он сказал это прямым текстом, поведав ей о том, что Лили неуемно пила Bacardi Breezer, и курила, и вероятно, у нее проблемы с наркотиками — но Ким просто проигнорировала это, сказав, что Лили вполне благоразумна и понимает, что к чему, и давно уже не ребенок. И что она привыкла путешествовать на длинные расстояния в одиночку.

Марк начинает воображать себе, что могло с ней произойти. Что она могла напиться и к ней мог пристать незнакомец, который потом силой снял ее с поезда, допустим, в Ипсвише, и изнасиловал в нищенской комнатушке — приставив нож к горлу, срезав с нее эти изгвазданные штаны, раскинув в стороны ее тощие ноги, заглушив ее крики. Марк знает, кого обвинять в том, что такое могло произойти, — ее, Ким. Он не знает, как получилось, что она оказалась настолько глупа, предложив Лили поехать самостоятельно на поезде, ведь именно Ким впутала ее в это говно — его тринадцатилетнюю дочь. Она по-прежнему всего лишь ребенок, думает он, что бы ни говорила Ким. Ранимый, невинный ребенок. Его ребенок. Этого ничто не изменит.

Лили почти падает перед ним, и только тогда до него доходит, что ее не изнасиловали в нищенской комнатушке в Ипсвише и что она наконец до него доехала. Он просто не узнал ее, когда она шла по платформе. Он не узнал эту девчонку, это дитя, своего ребенка, и она теперь улыбается той же самой знакомой хмурой улыбкой, стоя всего в нескольких дюймах от него, потому что она по-другому одета, потому что на ней блестящая тугая черная юбка и короткая розовая майка с блестящими словами Babe на груди. Потому что теперь у нее короткие яркие светлые волосы. И потому что она ковыляет зигзагом по платформе в белых туфлях на шпильках, таща за собой огромную сумку. О да, теперь он ее заметил, не мог не заметить, вероятно, она даже напомнила ему кое о ком, однако какое-то время он даже не понимал, что это Лили.

— Привет, Марк, — громко и решительно говорит она, бросая сумку к его ногам. — Ты не хочешь меня поцеловать?

Не зная, что еще сделать, абсолютно шокированный ее внешностью, он наклоняется и целует ее в щеку, вдыхает едкий запах духов, марку которых он не может определить — Марк знает только духи Николь, Romance от Ральфа Лорана, и это определенно не они — и запах сигаретного дыма, и еще алкоголя. Вероятно, Bacardi.

— Ты пила? — говорит он.

— Кто, я? — спрашивает она, обеими руками указывая на себя, указывая на надпись Babe на своей футболке.

— Да, ты, — говорит он, замечая маленькое колечко у нее в пупке, а когда поднимает глаза, видит такое же у нее в носу, а еще у нее на лице слой косметики, губы подкрашены блеском, а глаза вымазаны синими тенями, ресницы покрыты тушью, а кожа — невероятным количеством тонального крема, хотя это не смогло замаскировать ее прыщей — ее подростковости, ее юности, думает он. Того факта, что она все еще ребенок.

— Я не пью, — говорит Лили. — Алкоголь вреден для здоровья. Где Николь? А где Джемма? Где моя маленькая сестренка? Я же буду здесь жить не только с тобой, правда? Скучный старый Марк.

— Николь пошла покупать еще один талон на парковку, — говорит он, сканируя глазами платформу и значительно опустевший зал, но своей жены он в зале не видит. — Джемма осталась с мамой Николь. Ты потом познакомишься с ней дома, не волнуйся по этому поводу. — Он снова смотрит на Лили, на то, как сильно она изменилась, размышляя, было ли все это куплено на те деньги, которые он посылал Ким, на которые предполагалось купить ей новую летнюю одежду — удобную, практичную одежду, как он представлял себе, подходящую для девочки ее возраста, — и мобильный телефон, номер которого ему пока что никто не сообщил. — Значит, ты постриглась и накупила новых вещей, — вслух подытоживает Марк.

— Ну и что, если так? — говорит она.

— Просто заметил, — отвечает он. — Должно быть, это дорого стоит — такая юбка и туфли.

— Это все не новое, если хочешь знать. Кое-что из этого мне дала подруга.

— А где ты стриглась?

— У подруги.

— Той же самой?

— Да, той же самой.

— Хорошая подруга.

— Да, — говорит она. — Мы будем стоять здесь весь день и обсуждать, как я одета? Я хочу пить. Мне нужно купить диетическую «Колу».

— Машина там, — говорит он, направляясь к главному залу вокзала, постоянно оглядываясь, чтобы убедиться, что она идет за ним, слыша, как она шаркает и глухо шлепает по земле своей сумкой. Ему приходит в голову, что, по крайней мере, он должен бы предложить понести эту сумку, но решает, что ей тринадцать и она вполне способна нести ее сама. Или могла бы нести, если бы не эти нелепо высокие каблуки, но это уже — ее проблемы. Снова заметив ее уголком глаза, пошатывающуюся под весом сумки, с грудью, обтянутой короткой и тесной майкой Babe, явно выступающей грудью, так что, похоже, у нее уже есть месячные — в ее возрасте, — он понимает, кого она напомнила ему. Когда он в первый раз увидел ее (хотя пока что не узнал) — бредущую, шатаясь, по платформе. Конечно же, она напомнила Ким. По крайней мере, ту Ким, которая существовала много лет назад, когда он впервые узнал ее — до того, как стала хиппи. Эти торчащие груди Лили и тесная, вульгарная одежда — он помнит, как в последний раз виделся со своей дочерью в Ньюбери, и тогда на ней была растянутая пурпурная кофта со слишком длинными рукавами, и казалось, что у нее нет груди, что в ней нет ничего похожего на женскую фигуру, что она больше была похожа на неряшливого мальчишку. Но теперь он понимает, что невозможно спутать ее пол, невозможно не понять, зачем она хочет так выглядеть. Будучи дочерью Ким. Несмотря на свой возраст.