Александр Зиновьев - Желтый дом. Том 2 Страница 19

Суждения Ивана Васильевича серьезнее, можно сказать — несколько научнее. Что вы тут все твердите о Западе, говорит он. На Западе то же самое, что и у нас может быть, и похуже. Жрут лучше. Одеваются приличнее. Чище немного. Вежливее. Болтать могут, не опасаясь посадки. Вот и все! Вы что думаете, там только и делают, что по музеям импрессионистов и произносят свободолюбивые речи? Там работают. И за каждую копеечку трясутся. И цену себе всячески набивают. А на проблемы им наплевать. На Западе тоже властвует обыватель, а обыватель везде мразь. Наш обыватель даже лучше, поскольку наша неустроенность заставляет его быть чуточку необывателем. Люди везде одинаковы. Законы человеческой жизни везде одни и те же.

Костя возражает совсем «по-научному». Я и не утверждаю, говорит он, что на Западе рай. Я же о другом. Я беру общество в целом. Вот вы говорили, что масса посредственностей и на Западе стремится помешать пробиться настоящему гению. А каковы возможности уцелеть и пробиться гению там, на Западе, и у нас? Где они больше? У них, вы с этим не спорите. А почему? Потому что у них климат лучше? Культура древнее? Нет, конечно. Очевидно, у них помимо одинаковых с нами социальных законов действуют какие-то другие, отличающие их тип общества от нашего. Какие? Ну, например, наличие независимых друг от друга конкурирующих объединений людей, возможность выбора, зависимость производителя от потребителя и т.п.

Отдельные суждения, высказываемые в нашем сарае на такого рода темы, весьма любопытны. И я решил их записывать. Ну а ты что думаешь по поводу этой животрепещущей проблемы? — спросил я у МНС. Я о Западе вообще не думаю, ответил он. Значит, ты думаешь лишь о нас? — спросил я. Нет, сказал он, о нас я тоже не думаю. О чем же ты думаешь? — настаивал я. Я думаю ни о чем, ответил он. Это невозможно, говорю я. Ну, о себе, говорит он. Какая разница?

Когда со мной Секретарь партбюро беседовал о МНС, я сказал, что присматривать за МНС вообще бессмысленно, ибо он вообще ничего не делает и не говорит. Секретарь на это сказал мне, что молчать тоже можно по-разному, что в тихом омуте черти водятся, что важно знать, что у этого парня на уме. А разговоры всякие — это ничего не значит. Поговорить мы все мастера. Присматриваясь к МНС, я понял, насколько был мудр Секретарь. В молчании МНС я заметил больше смысла, чем в бесконечных разговорах остальных обитателей нашего сарая. Меня оно заинтересовало, и я решил во что бы то ни сталоо узнать, о чем он молчит.

Иван Васильевич

Все надеются на нечто вне самих себя, говорит Иван Васильевич. Одни — на народ, другие — на передовой класс, третьи — на умное руководство, четвертые — на диссидентов. Но это всего лишь иллюзии. Такой силы, которая сделает все без тебя и для тебя, нет. Сила только в тебе самом. Ты и есть эта единственная сила. Ты не действуешь — не надейся на действия других. Таков печальный итог моих многолетних размышлений. А пока я размышлял, у меня пропала охота к действию. Не беда, говорю я. Другие будут действовать. Вон диссиденты уже действуют. Это не то, говорит ИВ. Они не имеют никакого представления о сути нашей жизни. И думают они больше о себе, чем об обществе. Это — бизнес, а не бескорыстная жертва. Или озлобление, отчаяние, тщеславие, шизофрения. Тут совсем другое нужно. О диссидентах, говорю я, вы напрасно так говорите. Но если даже вы правы, какое это имеет значение? Люди всегда сражались за свои личные и групповые цели, а делали это в форме борьбы за благо народа, страны, человечества и прочих ложных идей и учений. Мы не исключение из общего правила. Может быть, так лучше. Может быть, соглашается ИВ, не спорю. Но я не об этом. У моего отца был друг еще с Гражданской войны. Бывший комдив. Он часто бывал у нас со всей семьей. Свою маленькую дочку он прочил мне в невесты. И мы часто гостили у них, обычно на даче, — Комдив к этому времени стал крупной шишкой в Совнаркоме. Однажды отец приехал домой далеко за полночь. Мрачный, осунувшийся. Сказал, что Комдива взяли. Так и сказал: «взяли». Эту ночь мы не спали. Ждали. Чего ждали, об этом не было сказано ни слова. Но мы и без слов знали, чего именно. Мы (я и мать) были уверены, что отец — безукоризненно честный человек, верный коммунист, способный всем пожертвовать за Партию и Сталина. И все же мы знали... заметьте, знали!.. что его могут в любое время взять. За что? Ни за что. Взять, и все тут. И Комдива мы ведь тоже знали. И все-таки... Что это такое? Вы можете объяснить? Я — нет.

Отец дома почти не появлялся. Пиджак на нем обвис. А мать... впрочем, это и так ясно. Так продолжалось две недели. Наконец отец неожиданно заехал домой рано вечером, веселый, выбритый. Сказал, что их группу принимал сам Сталин. Их всех наградили орденами. Мы от радости чуть не рехнулись. Вскоре после этого я как-то сидел дома, занимался, мать возилась на кухне. В дверь позвонили. Я открыл и оторопел: жена Комдива. Я так растерялся, что даже не поздоровался и не пригласил войти. Побежал за матерью. Я не слышал, что говорила жена Комдива матери. Услышал лишь резкий голос матери и звук захлопнувшейся двери. После вручения отцу ордена устроили банкет по сему поводу. Отец рассказал гостям, какой коварный враг скрывался под личиной нашего человека в лице Комдива. Хотя те две недели ожидания кончились для нас благополучно, они оставили в наших душах неизгладимый след. После этого мы уже не переставали ждать. Я и сейчас еще жду. Вот среди ночи раздастся звонок, войдут Они и прикажут следовать за Ними. И я не удивлюсь даже этому. Не буду протестовать и возмущаться. Я всю свою последующую жизнь прожил как человек, которого почему-то не взяли тогда, случайно не взяли, не успели взять, оставили с какой-то коварной целью. Попробуйте разберитесь в этом с психологической точки зрения.

А не кажется ли вам, спросил я, что тут все гораздо проще. Вы самым банальным образом держались за свое благополучие и спасали свою шкуру. Почему «кажется», сказал ИВ. Это так без всякого «кажется». Но дело-то не в этом. Мы боролись за рай, а сами падали в ад. Мы видели и понимали это, а остановиться не могли, ибо этот ад и был тем самым обещанным раем. К тому же в роли бандита и насильника тогда выступала сама глубинная линия истории. И не на что было надеяться. И некому было жаловаться.

Матренадура о Западе

На Западе, говорит Матренадура, тоже много всякой ерунды делают. Не меньше нашего. Правда, делают они ее аккуратно, этого у них не отнимешь.

Еще одна теодицея

Поразительный факт: сейчас утонченные интеллигенты стремятся к религии, а пожилые люди вроде нашей Матренадуры даже слышать не хотят ни о каком Боге. Токарь, например, развивает хитроумные религиозные теории. Матренадура над ним издевается. Бог нужен, говорит она, пока мерзости всякие есть. А если их нет, на что нам Бог? Значит, говорит Токарь, сейчас есть мерзости, и потому Бог нужен. Так? Так, говорит Магренадура. Значит, говорит Токарь, при коммунизме, когда все будет хорошо и не будет плохого, не нужен будет и Бог. Так? Так, соглашается Магренадура. Но если нет плохого, не унимается Токарь, то как определить, что то, что есть, хорошее? Неужели вы, Матрена Ивановна, думаете, что люди будут всем довольны? Я так не думаю, отвечает Матренадура. Наш народ такой: что ему ни дай, все мало и плохо. Так, значит, все равно будет плохо? — спрашивает Токарь. И значит, опять-таки нужен будет Бог? Не пудри мне мозги, говорит Матренадура. Видала я эти твои интеллигентские выдумки в гробу в белых тапочках.

Что происходит? — спросил я МНС. Невежественная баба отвергает Бога, а образованный интеллигент мучительно ищет его. Ничего в этом удивительного нет, сказал МНС. Религию в свое время изобретали самые добрые и умные люди. Христос для своего времени был интеллигентом.

Постановка проблемы

Итак, у меня пробудился теоретический интерес к проблеме сна. Произошло это при таких обстоятельствах. Было очередное партийное собрание. Не то об успехах, не то о недостатках. Секретарь читал обычный в таких случаях нудный доклад. Я, конечно, спал. Во сне я видел аппетитную сотрудницу из реферативного отдела. Не думайте, что я сексуальный маньяк. Просто я на партийных собраниях обычно вижу сны на сексуальные темы. А это не так уж часто — в месяц одно общее собрание, одно собрание отдела, одно в секторе, одно в группе. На производственных совещаниях я вижу обычно сны военного содержания, на ученых советах, семинарах, симпозиумах и коллоквиумах — сны социального содержания. А на партийных собраниях — только сексуальные. Установилось это у меня с первого же дня пребывания в партии: как только меня приняли в кандидаты, я тут же уснул и увидел во сне посудомойку из столовой. И в каком виде! Вот и на сей раз, уже будучи старым коммунистом и ветераном, я видел хорошенькую сотрудницу из реферативного отдела в том же самом виде, то есть в чем мать родила и в подходящей позе. И сам я был одет почти так же. При всей моей скромности и моральной выдержанности в быту, как пишут в моих официальных характеристиках, я устоять не мог. И уже почти добился своего, но... Вы знаете, в таких случаях обычно всегда появляется какое-то досадное «но».