Чак Паланик - Незримые твари Страница 19

- Твой отец пытается сказать, - говорит она. - Что мы осознаем, как допустили несколько ошибок в отношении твоего брата, - добавляет. - Мы всего лишь хотим, чтобы ты была вне опасности.

В носке четвертая коробка презервативов. Перри Комо поет "Пришло оно с ясных полуночных небес". Надпись на коробке гласит: "...надежные и прочные, подходят даже для продолжительного анального акта..."

- Бывает ингвинальная гранулома, - рассказывает отец матери. - И бактериальный вагиноз, - открывает ладонь и считает на пальцах, потом считает еще раз, потом говорит:

- Бывает контагиальный моллюск.

Некоторые презервативы белого цвета. Некоторые разноцветные. Некоторые с рифлением и наощупь словно зазубренные хлебные ножи, вроде того. Некоторые сверхбольших размеров. Некоторые светятся в темноте. Это льстит до безобразия. Предки, наверное, считают, что я пользуюсь огромным спросом.

Перри Комо поет "Явись, явись, о Эммануил".

- Мы не хотим тебя пугать, - говорит мама. - Но ты молода. Мы же не можем ожидать, что ночами ты будешь сидеть дома.

- Кстати, если ты когда-то не могла уснуть, - подхватывает отец. - Это могут оказаться острицы.

Мама говорит:

- Мы просто не хотим, чтобы ты кончила как твой брат, только и всего.

Мой братец мертв, но он по-прежнему получает полный подарков носок, и можно ручаться, что там не резинки. Он мертв, но можно ручаться, что сейчас он ржет до упаду.

- У остриц, - рассказывает отец. - Самки мигрируют в околоанальную зону прямой кишки и всю ночь откладывают яйца, - он продолжает. - Если подозреваешь у себя глистов, лучший способ проверить - это прижать чистую липкую ленту к внутренней стороне прямой кишки, а потом посмотреть на нее через увеличительное стекло. Глисты должны быть длиной примерно в четверть дюйма.

Мама говорит:

- Боб, хватит.

Папа склоняется ко мне и поясняет:

- Десять процентов мужчин в нашей стране могут дать тебе таких глистов, - говорит. - Просто запомни.

Почти все в моем носке - презервативы: в коробочках, в маленьких золотых круглых упаковках, в длинных полосах по сотне с перфорацией по линии отрыва. Единственные другие подарки - свисток от насильников и карманный баллончик со слезоточивым перечным раствором. Похоже, меня готовят к худшему, но спрашивать, что мне еще осталось - страшновато. Еще может быть вибратор, чтобы каждую ночь держать меня в доме и в целомудрии. Еще могут быть ротовые примочки на случай куннилинга. Пояс верности. Резиновые перчатки.

Перри Комо поет "Сходим с ума в Рождество".

Смотрю на носок Шейна, который по-прежнему топорщится от подарков, и спрашиваю:

- А Шейну вы, ребята, что купили?

Если там презервативы, то уже поздновато.

Мама и папа смотрят друг на друга. Папа говорит маме:

- Скажи ей ты.

- Там подарок брату от тебя, - говорит мама. - Возьми и посмотри.

Переключимся на то, что сейчас я смущена, как не знаю кто.

Дайте мне ясность. Дайте мне смысл. Дайте мне ответы.

Вспышка!

Лезу отвязать носок Шейна с полки, а внутри он набит смятой тисненой бумагой.

- Копай поглубже, - говорит папа.

Внутри обернутый в салфетки запечатанный конверт.

- Открой, - говорит мама.

Внутри конверта - отпечатанное письмо, подписанное сверху словами "Спасибо Вам".

- На самом деле это подарок обоим нашим детям, - говорит папа.

Поверить не могу в то, что читаю.

- Вместо того, чтобы покупать тебе большой подарок, - говорит мама. - Мы сделали пожертвование в Фонд исследований СПИДа.

Достаю из носка второе письмо.

- И вот, - говорит папа. - Подарок от Шейна тебе.

Так, это уже слишком.

Перри Комо поет "Я видел, как мамочка целует Санта-Клауса".

Говорю:

- Мой заботливый мертвый братец, как же - как же, он так печется об окружающих, - говорю. - Зря он так. Правда, честное слово, зря он так утруждался. Ему бы, пожалуй, довольно бороться и вертеться где-то поблизости, а стоит взять да и принять смерть как факт. Занялся бы лучше, не знаю, реинкарнацией, - говорю. - Его попытки до сих пор казаться живым - это нездорово.

Внутри вся просто буйствую. Что я хотела получить в нынешнем году - так это новую сумочку "Прада". Я не виновата, что какой-то баллон с лаком для волос взорвался Шейну в лицо. Бах, - и он ввалился в дверь с начинающим уже синеть и темнеть лбом. За все время долгой поездки в больницу, пока один глаз у него заплывал наглухо, а лицо вокруг продолжало набухать и набухать из-за кучи вен, порвавшихся и кровоточащих под кожу, - за все время Шейн не проронил ни слова.

Я не виновата, что как только ребята из сферы социального обслуживания увидели разок лицо Шейна, они сразу обеими ногами стали на горло моему отцу. Подозрение в издевательстве над ребенком. Преступная небрежность. Вмешательство в дела семьи. Я не виновата ни в чем из этого. В полицейском дознании. В следователе, который шлялся вокруг да около и опрашивал наших соседей, наших друзей по школе, учителей, пока все знакомые семьи не стали обращаться ко мне в духе "ах ты наша смелая бедняжечка".

И вот я сижу здесь в рождественское утро со всеми подарками, которыми не насладиться без члена, а никто не знает и половины всего, что было.

Даже когда полицейское расследование было закончено, даже когда ничего не доказали, даже после этого наша семья была разбита. И все по-прежнему думают, что это я выбросила баллон лака для волос. А раз я все начала - значит, все это моя вина. Взрыв. Полиция. Бегство Шейна. Его смерть.

А это была не моя вина.

- В самом деле, - продолжаю. - Если бы Шейн правда захотел подарить мне подарок, ему бы взять да восстать из мертвых, да купить мне новую одежду, которую он должен. Вот тогда это было бы счастливое Рождество. Вот тогда я и правда сказала бы - "спасибо вам".

Тишина.

Пока выуживаю второй конверт, мама говорит:

- Мы официально тебя исключаем.

- Во имя твоего брата, - говорит папа. - Мы купили тебе членство в ДиРМе.

- В дерьме? - спрашиваю.

- Друзья и Родственники Меньшинств, - говорит мама.

Перри Комо поет "В праздники нет места лучше дома".

Тишина.

Моя мать встает из кресла и объявляет:

- Сбегаю, принесу эти бананы, - говорит. - Просто, чтобы быть с легким сердцем, мы с твоим отцом очень хотим, чтобы ты попробовала их на каких-нибудь из подарков.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Перенесемся во время около полуночи в доме Эви, когда я ловлю Сэта Томаса за попыткой меня убить.

Поскольку в моем лице не хватает челюсти, глотка у меня заканчивается чем-то вроде дыры, из которой свисает язык. Вокруг дыры почти вся кожа - рубцовая ткань: темно-красные блестящие шрамы, будто вымазанное в вишневый пирог лицо на соревновании по их поеданию. Если я вывалю язык полностью, можно будет разглядеть небо, розовое и гладкое как спинка краба изнутри, а из неба подковой белых позвонков торчат остатки верхних зубов. Есть время носить вуаль, а есть время ее не носить. Так или иначе, я ошарашена, когда встречаю Сэта Томаса, который в полночь вламывается в особняк Эви.

Сэт видит ни что иное, как меня, которая спускается по полукруглой лестнице в фойе Эви, одетая в один из персиковых пеньюарных наборов Эви, разделенный на косые части. Халат Эви - эдакий персиковый тип ретро в стиле "За-За", который прячет меня от глаз, как целлофан - замороженную индейку. На запястьях и спереди халата озоновая дымка страусовых перьев персикового цвета, точь-в-точь совпадающих с перьями на тапочках, в которые я обута.

Сэт молча застыл у подножья большой полукруглой лестницы Эви, сжимая в руках лучший из шестнадцатидюймовых разделочных ножей Эви. Пару облегающих колготок Эви Сэт натянул на голову. Видно, как промежность Эви из гигиеничного хлопка обтягивает Сэтово лицо. Штанины колготок болтаются как уши коккер-спаниэля на фоне его армейского ансамбля в духе коллекции мод.

А я - видение. Спускающееся шаг за шагом навстречу кончику разделочного ножа, неторопливыми "шажок-стоп-шажок", как делают девочки в больших вегасских ревю.

О, я так легендарна. Я такая секс-обстановочка.

Сэт стоит, глядя вверх, переживая этот миг, напугавшись первый раз за свою жизнь, потому что я держу ружье Эви. Приклад прижимаю к плечу, а ствол торчит у меня впереди, охваченный обеими руками. Мушка нацелена точно в центр хлопковой промежности Эви. В фойе лишь Сэт иже с ним, посреди окон с витражами, - одно на парадной двери разбито, - и люстра Эви из австрийского хрусталя, которая, искрясь, более всего напоминает некое костюмное украшение для дома. Единственная вещь кроме - маленький столик, оформленный тем самым французским белым и золотым.

На французском столике стоит телефон "трэ-о-ла-ла", трубка его напоминает размерами золотистый саксофон и лежит на золотой колыбели, наверху коробочки слоновой кости, а по центру кнопочного номеронаборника камея. Какой шик, наверное считает Эви.