Жозе Сарамаго - Книга имен Страница 19

Ярлычок на ящике без малейших недомолвок, эксплицитно, так сказать, сообщал, что содержит Список Учеников В Алфавитном Порядке, а в других ящиках обнаружились другие двустишия: Первый Класс, Второй Класс, Третий Класс и так далее, по возрастающей, до самого последнего, выпускного. Душа сеньора Жозе профессионально возрадовалась стройной системе здешнего архива, организованной так, что к формулярам ведут два сходящихся и друг друга дополняющих пути, один — общий, второй — частный. В отдельном каталожном ящике хранились, как явствовало из надписи, карточки Учителей. Одного взгляда на него хватило, чтобы привести в движение шестеренки и маховики замечательной дедуктивной системы сеньора Жозе: Если по логике вещей получается так, подумал он, что здесь хранятся учителя действующие, то, значит, и формуляры учеников по всем правилам архивного хранения тоже должны охватывать нынешний состав, хотя всякому сразу же станет понятно, что оные формуляры за тридцать, и это еще самое малое, лет просто никогда не поместятся в полудюжину ящиков, сколь бы тонкий картон ни использовали для этой цели. И безо всякой надежды, просто для очистки совести, сеньор Жозе открыл тот ящик, где в соответствии с алфавитным порядком должен был бы найтись формуляр неизвестной женщины. Нет, он не нашелся. Сеньор Жозе задвинул ящик, огляделся по сторонам. Должен, должен где-то быть каталожный шкаф с данными на выпускников прежних лет, не может того быть, чтобы сжигали их карточки по окончании курса, это вопиющее нарушение самых основ архивного дела. Но если такой каталог существует, то находится не здесь. Предугадывая, что ничего не найдет, он принялся лихорадочно открывать дверцы шкафов, вытягивать ящики столов. Ничего, как и следовало ожидать. И голова, словно не в силах снести разочарование, разболелась еще пуще. А теперь что, спросил он себя и ответил себе: А теперь искать. Вышел из канцелярии, оглядел в оба конца длинный коридор. Классов здесь не было, значит, кроме директорского кабинета, помещения на этом этаже имели иное предназначение, и вот одно, как он сразу же заметил, было учительской, Другое служило кладовой, куда сваливали отслужившие свое школьно-письменные принадлежности, а вот третье и четвертое оказались, судя по коробкам, громоздившимся на длинных полках, именно школьным архивом. Сеньор Жозе было возликовал, но, благодаря профессиональному навыку, хотя, если рассуждать с точки зрения сию минуту утраченной надежды, за что ж тут, спрашивается, благодарить, да совершенно не за что, а пресловутый навык из достоинства становится горестным недостатком, очень скоро сумел убедиться, что и здесь нет того, что он ищет, и архив был этаким отстойником делопроизводства, храня входящие письма и копии исходящих, статистические отчеты, таблицы посещаемости, графики успеваемости, инструкции и циркуляры. Сеньор Жозе порылся раз, другой, третий, но впустую. Столько трудов и все впустую, произнес он вслух, но затем, повинуясь логике, повторил: Да нет же, это невозможно, должны где-то быть проклятые формуляры, если не сожгли служебную переписку за столько лет, никому абсолютно уже не нужную, то неужели же уничтожат личные дела учеников, ведь это же бесценный фактический материал для биографов, и я не удивлюсь, узнав, что эту школу окончили иные экспонаты моей коллекции. В иных обстоятельствах сеньора Жозе, которого некогда осенила идея обогатить свои вырезки копиями свидетельств о рождении, пожалуй, подумал бы и о том, что интересно было бы добавить к своей документации сведения о посещаемости, поведении, прилежании и успеваемости своих героев. Мог бы, но если даже и подумал, замысел так и остался несбыточной мечтой. И потому несбыточной, что одно дело — когда все у тебя под рукой, в Главном Архиве, и совсем другое — когда придется ходить по городу да вламываться по ночам в школы для того лишь, чтобы узнать, что у такой-то по математике в четвертом классе было столько-то, а имярек и вправду был таким сорванцом, как заявляет об этом в интервью. Ну а если надо будет претерпевать те же муки, что и сегодня, то уж лучше сидеть дома, в тепле и уюте, смиренно согласившись познавать мир лишь в той его части, до которой можно дотянуться, не выходя за порог, то бишь в словах, образах да иллюзиях.

Но все же сеньор Жозе решился довести дело до конца и снова вошел в архив. Если существует на свете логика, формуляры эти должны находиться именно здесь, и нигде больше, сказал он себе. И полки в первой комнате были от и до, корешок за корешком, формуляр за формуляром прочесаны частым гребнем, каковое выражение уходит корнями в те времена, когда люди в самом деле применяли именно этот инструмент, именовавшийся также вошеловкой, дабы уловить живность, которую обычная расческа пропускала мимо зубьев, — но опять же ничего не обнаружил, формуляров не нашлось. То есть нет, были, были они, лежали, сваленные как попало в большой короб, но лишь за последние пять лет. И убедившись, что все остальные наверняка уничтожены, разорваны, выброшены на помойку, а то и сожжены, вступил сеньор Жозе уже без упований, но с безразличием человека, всего лишь исполняющего постылую и ненужную обязанность, во вторую комнату. Однако глаза его сжалились над ним, если позволительно употребить здесь этот глагол, ибо не сыщешь, как ни ищи, другого объяснения тому, что, едва лишь ступил он за порог, они вдруг представили ему узкую дверь меж двух стеллажей, и так представили, будто заведомо и заблаговременно знали, что дверь найдется. И сеньор Жозе уверовал, что вот оно, завершение его трудов, вот он, венец его усилий, признаем, впрочем, что всякое иное было бы недопустимой жестокостью судьбы, и должны же быть какие-то основания у народа утверждать с таким упорством и несмотря на все неприятные житейские обстоятельства, что не всегда невезуха за дверью караулит, ибо, по крайней мере, вот за этой вот лежит, словно в старых сказках, клад, пусть даже для обладания им и придется схватиться с драконом. Его пасть не опенена яростью, ноздри не выдыхают дым и пламя, из груди не рвется громоподобный рев, от которого содрогается земля, это всего лишь застывшая в ожидании темнота, плотная и беззвучная, как на дне морском, и многие из тех, кто слывет храбрецами, и шагу бы отсюда не ступили, а многие и вовсе убежали бы прочь в ужасе перед мерзким чудищем, которое сграбастает и проглотит. Но сеньор Жозе, хоть на него и нельзя указать как на образец отваги, все же за долгие годы службы в Главном Архиве так близко познакомился с ночью, с мраком, с тьмою, что отчасти сумел компенсировать природное малодушие, а потому и смог сейчас без излишнего трепета сунуть руку в самую глубь драконьей пасти, чтобы нащупать выключатель. Нашел, привел его в действие, но свет не зажегся. Опасаясь споткнуться, а потому волоча ноги, сеньор Жозе продвинулся еще немного и ударился правой лодыжкой обо что-то твердое. Нагнулся, ощупал препону и одновременно с тем, как понял, что это металлическая ступенька, почувствовал в кармане округлую тяжесть фонарика, о котором в вихре стольких и столь многообразных эмоций совсем было запамятовал. Перед ним возникла винтовая лестница, уходившая куда-то во тьму, и эта тьма, склубясь еще гуще и плотней той, что царила у порога, поглотила слабый лучик света прежде, чем тот успел указать путь наверх. Лестница оказалась без перил, то есть была идеальнейшим образом противопоказана лицам, страдающим головокружениями, так что на пятой примерно ступени сеньор Жозе должен был бы утерять представление о том, на какую высоту он возносится, затем почувствовать, что сейчас сверзится, а затем и в самом деле сверзиться. Но нет, ничего подобного не произошло. Сеньор Жозе выставляет себя на посмешище, но это не имеет никакого значения, ибо он один знает, в какой же немыслимой степени нелепо он ведет себя, и никто не видит, как, уподобляясь ящерице, недавно и еще не вполне очнувшейся от спячки, ползет он вверх, ползет, отчаянно цепляясь за каждую ступеньку поочередно, пытаясь повторить движениями всего тела спиралеобразный изгиб лестницы, которой вроде бы не будет конца, и колени его уже истерзаны вновь. Когда же руки сеньора Жозе наконец нащупали гладкую поверхность чердачного пола, ослабелая плоть его давно уже проиграла битву со смятенным духом, а потому, даже не в силах сразу подняться, он лежит грудью и лицом в густой пыли, ногами стоя еще на последней ступеньке, да, подумать страшно, на какие страдания обрекает себя человек, отринувший покой домашнего очага и ввязавшийся в безумные авантюры.

По прошествии нескольких минут, по-прежнему распластанный по полу, ибо есть же предел любому безрассудству и хватает благоразумия не подниматься во весь рост в кромешной темноте, рискуя сделать неверный шаг и рухнуть с самыми гибельными последствиями в ту самую бездну, из которой он только что восстал, сеньор Жозе, немыслимым усилием изогнувшись, сумел снова извлечь фонарик, сунутый в задний карман брюк. Зажег и поводил лучом перед собой. Разбросанные кипы бумаг, картонные коробки, частью разодранные, частью целые, пыль на всем. В нескольких метрах дальше заметил что-то похожее на ножки кресла. Приподнял фонарь и убедился, что это оно и есть. Вроде бы не ломаное, в порядке, спинка цела и сиденье, а над ним свисает с низкого потолка лампа без абажура: Как у нас в Главном Архиве, подумал сеньор Жозе. Провел лучом вдоль стен, и высветились смутные очертания стеллажей, что шли вроде бы по всему периметру. Невысокие, а иными они и не могли быть из-за низкого скошенного потолка, забитые до отказа бесформенной массой картонных коробок и папок с бумагами. Где ж тут выключатель, спросил себя сеньор Жозе, и ответ был ожидаем: Вот здесь, внизу, и он не работает. При свете этого фонарика мне нипочем не найти формуляр, тем более что батарейка, похоже, вот-вот сядет. Раньше надо было думать. Может быть, есть еще выключатель. Да, если даже и так, мы видим, что лампочка перегорела. Ничего мы не видим. Не перегорела бы, так зажглась. Пока нам известно лишь, что мы щелкнули выключателем, но света не появилось. Да вот же он. Это может означать и нечто другое. Что, например. Что внизу нет лампочки. Следовательно, я, как и прежде, прав, перегорела эта вот лампочка. Ни из чего не явствует, будто не может существовать двух выключателей и двух лампочек, из коих одна висит на чердаке, а другая на лестнице, и если первая гарантированно пришла в негодность, то про вторую мы ничего определенного сказать пока не можем. Если твой дедуктивный метод верен, он поможет тебе отыскать и второй выключатель. Сеньор Жозе выбрался наконец из неудобного положения, в котором пребывал все это время, и уселся на пол. Могу себе представить, на что похожа будет моя одежда, когда выйду отсюда, подумал он и направил луч на ближайшую ко входу стену: Если он есть, то должен находиться где-то здесь. И в тот самый миг, когда он почти вплотную приблизился к разочаровывающему умозаключению, что выключатель здесь только один и находится внизу, обнаружился и второй. Случайно проведя свободной рукой по стене, чтобы привалиться к ней поудобней, сеньор Жозе включил свет под потолком, кнопочный выключатель был расположен так, чтобы оказался в пределах досягаемости у каждого, кто поднимется по лестнице. Желтоватый свет едва достигал задней, дальней стены, но можно было все же разглядеть, что на пыльном полу нет отпечатков подошв. Припомнив формуляры, которые видел внизу, сеньор Жозе сказал вслух: По крайней мере лет шесть, как сюда никто не заходил. Когда смолкло эхо этих слов, он заметил, что установившаяся на чердаке тишина, полнейшая, совсем уже глухая и непроницаемая, словно бы заключена была раньше в тишине прежней, а теперь проявилась во всей слышимости и, по всей видимости, оттого, что жучки-древогрызы приостановили свою подрывную деятельность. С потолка свисали космы черной от пыли паутины, владельцы которой, надо думать, давным-давно подохли от бескормицы, ибо заблудшую муху, особенно если дверь внизу закрыта, нечем было приманить сюда, а у моли, чешуйниц, шашелей, обитающих в стропилах, не имелось решительно никаких оснований выходить во внешний мир из своих целлюлозных галерей. Сеньор Жозе поднялся, предпринял неудавшуюся попытку отряхнуть штаны и рубашку, лицо же у него, с огромным, во всю щеку, притом — одну, пятном пыли, сделалось, вероятно, как у циркача-эксцентрика. Он уселся под лампой в кресло и завел сам с собой беседу. Будем рассуждать здраво, повторял он, будем рассуждать здраво, если старые формуляры здесь, а так оно, судя по всему, и есть, это вовсе не значит, что все они разложены по порядку, по ученикам, и сомнительно, что формуляры каждого ученика за каждый год собраны вместе и можно одним взглядом окинуть всю траекторию учебного процесса, гораздо вероятней, что канцелярия в конце года собирает все формуляры в охапку и сваливает здесь и едва ли дает себе труд хотя бы сложить их в коробки, но, впрочем, не исключено, что и дает, надо будет посмотреть, и надеюсь, что в этом случае она не забыла написать на боку год, ну да, в любом случае это вопрос времени и терпения. Этот вывод немного прибавил к предпосылкам, поскольку сеньор Жозе от начала дней своих знал, что нуждается во времени, чтобы применить терпение, от младых ногтей надеялся, что ему хватит терпения, чтобы использовать время. Он поднялся и, следуя правилу, что во всякий поиск следует пускаться с определенной точки и продвигаться вперед методично и последовательно, рьяно принялся за дело, то есть начал его с крайнего стеллажа и был преисполнен решимости не оставлять ни единого листка, не убедившись, что между нижним и верхним не притаилось еще какой-нибудь случайно притаившейся бумажки. Открывал ли он коробку, развязывал ли тесемки на картонной папке — любое движение взметало тучу пыли, так что пришлось, чтобы не задохнуться, обвязать нос и рот платком, как и рекомендовалось поступать всем младшим делопроизводителям, отправляемым в покойницкий сектор Главного Архива. В считаные минуты руки сделались черны, платок утратил то немногое, что еще оставалось у него от первоначальной белизны, и стал сеньор Жозе похож на шахтера, ожидающего найти во глубине каменноугольного разреза чистейший углерод алмаза.