Итало Кальвино - Замок скрещенных судеб Страница 19

Маленькие черно-белые иллюстрации по тексту основываются на изысканных миниатюрах Бембо, но, конечно же, не претендуют на то, чтобы заменить их. Некоторые карты из колоды Бембо утрачены, включая две, весьма важные для моих историй: Дьявол и Башня. В тех местах, где упоминаются эти карты, я не мог поместить соответствующие иллюстрации на полях.

В «Замке» карты, заключающие в себе ту или иную историю, организованы в двойные колонки, горизонтальные или вертикальные, и перекрещены еще тремя двойными рядами карт (горизонтальными или вертикальными), составляющими последующие истории. В результате предстает общая мозаика, в которой можно «прочитать» три повести горизонтально и три повести вертикально, и в придачу каждая из этих последовательностей карт может также быть прочитана в обратном порядке, как другая история. Таким образом, всего получается двенадцать историй.

Центральные оси этой мозаики представляют собою эпизоды, источником вдохновения для которых послужил «Orlando Furioso» Лодовико («Повесть о Роланде, одержимом любовью» и «Повесть об Астольфо на Луне»). Поэма «Orlando Furioso» была написана в первой половине XVI века, почти полвека спустя после миниатюр Бембо, но она была рождена той же придворной куртуазной цивилизацией итальянского Ренессанса.

Вторая половина книги, 'Трактир», составлена подобным же образом на основе широко распространенных популярных печатных карт, все еще продающихся сегодня во Франции. Это «Ancien Tarot de Marseille» фирмы «Grimaud», воспроизводящие колоду, оттиснутую в XVIII веке (но, без сомнения, основывающуюся на рисунках предыдущего столетия). В отличие от рисованных карт таро, эти карты оказались сведены к упрощенным типографским репродукциям, не утеряв, однако, ни одной из своих дополнительных составляющих, кроме цвета.

Марсельские карты особенно широко используются для картомантии во Франции. Они получили значительное литературное признание, в особенности во времена расцвета сюрреализма. Весьма похожи на Марсельскую колоду карты таро, используемые в Италии, как на Севере, так и на Юге, в качестве народных игральных карт.

Существуют некоторые различия между французскими и итальянскими названиями карт. La Maison-Dieu является таинственным французским названием карты, именуемой в Италии La Torre (Башня); Le Jugement (Страшный Суд) известна как L'Angelo (Ангел). L'Amoureux может называться LAmore (Любови или же Gli Amanti (Любовники). От единственного числа L'Etoile (Звезда) название варьирует до множественного Le Stelle (Звезды). Я следовал той терминологии, которая больше отвечала ситуации. Первая карта таро имеет несколько непонятное название в обоих языках: Le Bateleur , Il Bagatto. Как правило, она переводится как Фокусник или Маг.

В «Трактире» последовательности карт таро также создают истории, и семьдесят восемь карт, разложенных на столе, образовывают общий узор, в котором перекрещиваются различные рассказы. Но в то время, как в «Замке» карты находятся в четко различимых вертикальных и горизонтальных рядах, в «Трактире» они образовывают блоки с менее правильными очертаниями, накладываясь в центральной части главного узора, где сконцентрированы карты, фигурирующие в большинстве историй.

Я опубликовал эту книгу, чтобы освободиться от нее: она довлела надо мной годами. Я начинал с выстраивания карт в случайном порядке, чтобы увидеть, могу ли я что-либо вычитать в них. Возникла «Повесть непостоянного»; я принялся записывать ее; я искал иные комбинации тех же карт; я понял, что карты таро представляют собой машину для конструирования историй; я думал о книге и представил ее контур: немые рассказчики, лес, постоялый двор; я был искушен дьявольской идеей вызвать к жизни все истории, которые может содержать в себе колода карт таро.

Я думал о создании чего-то вроде кроссворда, составленного из карт таро вместо букв, пиктографических историй вместо слов. Я хотел, чтобы каждая из историй имела самостоятельный смысл и чтобы они доставили мне удовольствие писать их – или переписывать их, если они уже стали классическими сюжетами. Я воспользовался колодой карт таро Висконти, поскольку первоначально сконструировал повести о Роланде и Астольфо, а в остальных историях я удовлетворился составлением их вместе так, как они получались в процессе раскладывания карт. Я мог бы последовать идентичному методу и с Марсельской колодой карт таро, но не желал приносить в жертву ни одной из повествовательных возможностей, предлагаемых этими картами, такими простыми и загадочными. Карты таро Марсельской колоды продолжали поставлять мне идеи, и каждая повесть была склонна захватить для себя все карты. Я уже написал «Непостоянного», потребовавшего множество карт; я держал в уме подражание шекспировским Гамлету, Макбету, Королю Лиру; я не желал терять Фауста, Парсифаля, Эдипа и множество других знаменитых сюжетов, возникающих и исчезающих, как я видел, среди карт, но также и тех, что пришли мне в голову случайно: но все они упирались в одни и те же карты, наиболее драматические и важные.

Таким образом, целыми днями я собирал и разбирал мою головоломку; я изобретал новые правила игры, я создал тысячи узоров, квадратных, ромбовидных, звездообразных; но главнейших карт всегда недоставало, а ничтожные всегда оказывались под руками, в центре. Узоры стали столь замысловатыми (они перешли в третье измерение, становясь кубами, многогранниками), что я и сам потерялся в них.

Чтобы выбраться из этого тупика, я отказался от выкладывания узоров и вновь стал писать истории, уже имевшие форму, не беспокоясь о том, найдут ли они место среди других. Но я чувствовал, что игра имеет смысл только в том случае, если управляется железными правилами; требовалась жесткая решетка конструкции, обусловливающая вставку одной истории в другие. Без этого вся затея становилась безнадежной.

Существовала и другая проблема: не все истории, которые мне удалось создать визуально, давали хорошие результаты, когда я принимался записывать их. Были такие, что не высекали искры в повествовании, и мне пришлось выбросить их, чтобы не снизить напряжения стиля. Но были и другие, прошедшие испытание и немедленно требовавшие скрепления словом, которое, раз написанное, уже не вырубишь топором.

Неожиданно я решил отказаться от этой затеи; я занялся другими делами. Было бессмысленно тратить время на операцию, прикладные возможности которой я к тому времени исследовал полностью, операцию, имеющую смысл исключительно как теоретическая гипотеза. Прошел месяц, а возможно даже целый год, и я больше не думал о ней. Затем вдруг мне пришло в голову, что я могу попытаться еще раз, по-другому, гораздо проще и быстрее, с гарантированным успехом. Я начал вновь создавать узоры, исправляя и усложняя их. И я опять попался в эти зыбучие пески, одержимый маниакальной идеей. Ночами я просыпался, чтобы записать исправление, которое затем приводило к цепи бесчисленных перемещений. В иные ночи я ложился спать убежденный, что нашел великолепную формулу; а на следующее утро, проснувшись, я все уничтожал. Лаже сейчас, когда книга уже сверстана, я продолжаю над ней работать, разбирая ее, переписывая. Я надеюсь, что когда она будет напечатана, я избавлюсь от нее раз и навсегда. Но случится ли это когда-нибудь?

Я хотел бы добавить, что какое-то время я намеревался написать также третью часть этой книги. Вначале я хотел найти третью колоду таро, совершенно отличную от тех двух. Но затем, вместо того, чтобы продолжать неистовствовать над теми же ренессансными символами, я подумал о создании разительного контраста, повторении аналогичной операции с современным материалом. Но что есть нынешний эквивалент карт таро как не отражение коллективного бессознательного ума? Я подумывал о комиксах, о наиболее драматических, приключенческих, пугающих: гангстеры, запуганные женщины, космический корабль, вампиры, войны в космосе, сумасшедшие ученые. Я подумывал о дополнении «Замка» и «Трактира» подобной конструкцией: «Мотель скрещенных судеб». Какие-то люди, пережившие таинственную катастрофу, останавливаются в полуразрушенном мотеле, в котором находят скомканную газетную страницу с комиксами. Уцелевшие, но онемевшие от испуга, рассказывают они свои повести, указывая на рисунки, но не следуя порядку каждой строчки, а перемещаясь от одной строчки к другой в вертикальных и диагональных рядах.

Я не продвинулся далее формулировки идеи в том виде, в каком я ее только что описал. Мои теоретические и писательские интересы ушли далеко в ином направлении. Я всегда ощущал необходимость заменять один тип писательства другим, полностью противоположным, чтобы начинать вновь, как будто я никогда и не писал раньше.