Айрис Мердок - Генри и Катон Страница 19

— Он в ярости.

— И куда ты пойдешь?

— Не знаю.

— Что это за место? Твой француз назвал его Миссией. Обращаете в свою веру?

— Не сказал бы! Просто занимаемся социальной работой.

— Не попробуешь обратить меня?

— Такого циника, как ты?

— Значит, помогаешь людям? Это хорошо. Знаешь, в какой-то степени я завидую тебе.

— А ты чем собираешься заняться? Станешь помещиком, похоронишь себя в деревне?

— Нечего насмехаться.

— Я не насмехаюсь. Почему бы не заняться поместьем, оно требует хозяйской руки. Что ты поделывал все эти годы? Я даже не знаю, куда ты отправился после Стэнфорда.

— Да в захолустье на Среднем Западе. Преподавал безмозглым американским недорослям историю искусства.

— Еще не женился, Генри?

— Нет. Жил a trois[21] с американской женатой парой. Я тебя шокирую? Полагаю, священников ничто не способно шокировать. Знаешь, не могу видеть тебя в этом черном балахоне. Я думал, ваш брат ходит в приличном костюме.

— Большинство так и делает. Я оригинал. Написал какие-нибудь книги?

— Книги? С чем это едят? Ладно, пишу одну. О художнике по имени Макс Бекман. Ты о таком и не слыхивал, это в порядке вещей. Название будет «Вопль или зевота», есть такой ранний рисунок… это знать не обязательно. Так, значит, ты священник.

— Ты никогда не увлекался живописью.

— Я изменился. Это все Америка. Тебе не кажется, что я стал говорить с акцентом?

— С американским? Ну, если только с легким…

— Мать так сказала… Она ответила на твое письмо?

— Нет, но Люций ответил.

— Люций. Господи! Не обращай внимания. Вообще-то я ненавижу живопись, всех великих старых мастеров — это такая самонадеянность, такое довольство собой; работы Бекмана покончили с этим, зевота превратилась в вопль. Мне нравится присутствовать при конце, нравится картина разрухи — вроде той, что тут у тебя за углом. Я — сокол, наблюдающий за всем этим. Катон, я так рад, что нашел тебя, совершенно не с кем было поговорить. Не выразить, какой кошмар дома, сущий кошмар…

— Да… скорбь твоей матери…

— А еще ко всему… ох, этот проклятый нахлебник Люций Лэм… и поместье… слишком оно большое… меня тошнит с момента возвращения, тошнит…

— Давно ты вернулся?

— Три-четыре дня назад. Она ждет, что я буду делать. Думаю, хочет, чтобы я уехал обратно в Америку.

— Не может этого быть.

— Я ей отвратителен, такой живой и такая противоположность Сэнди.

— Она любит тебя, ты наверняка ей ужасно нужен.

— Что ж, тем хуже.

— Генри… прости, что спрашиваю… но что ты действительно чувствуешь… к Сэнди?

Генри помолчал. Потом ответил:

— Я счастлив, абсолютно счастлив.

— Генри, нельзя же…

— Только без поповских штучек, пожалуйста.

— Ради себя самого и…

— Откуда мне знать, что я чувствую? Я мог бы сказать, что впервые в жизни ощутил себя свободным, но что, черт возьми, это значит? Конечно, я доволен. Но это даже не важно. Я готов взорваться, совершить насилие, что-нибудь уничтожить. Я убил Сэнди. Кого я убью следующего?

— Тебе нужно время, — сказал Катон. — Ты еще не оправился от потрясения. Наверняка есть масса практических дел. Ты должен утешить мать и плюнь на переживания.

— О'кей, плюну. Но утешить ее нелегко. Мы даже не разговариваем.

— Но ты останешься там? Ты мог бы пойти преподавать…

— Здесь меня никогда не возьмут на преподавательскую работу, ни малейшего шанса, я не гожусь для этого. Остается сидеть в библиотеке дома в Лэкслиндене и мыслить. Только и мыслитель из меня никакой.

— У тебя есть твоя книга.

— Да. Только вот… в действительности это не книга, а художник, и даже не художник, а человек, и он давным-давно умер. Я — ничто.

— Это начало мудрости[22].

— Твоей мудрости, не моей. Я вроде того парня у Достоевского, который сказал: «Если Бога нет, то какой же я после этого капитан?»[23] А я даже не капитан. Но, скажи, ты действительно веришь в Воскресение и Деву Марию? Это как оказаться в прошлом.

На лестнице послышались мягкие шаги, и дверь приоткрылась. Это был Красавчик Джо.

Катон вспыхнул, вскочил на ноги.

— Заходи, это… Заходи… Это Джо Беккет, один из моих… Знакомьтесь: Джозеф Беккет, мистер Маршалсон.

— Здравствуйте, сэр, — поздоровался Джо с видом скромным и почтительным.

— Привет, — с улыбкой сказал Генри, оценив манеры паренька.

Катон никогда прежде не слышал, чтобы Джо называл кого-нибудь сэром. Возможно, это была шутка.

— Джо, не мог бы ты подождать внизу? Мистер Маршалсон сейчас уходит и…

— Конечно, отец, — Джо спокойно отступил назад, закрыл за собой дверь и тихо спустился по лестнице.

— Приятно вернуться туда, где молодежь вежлива, — сказал Генри, — Все это так чертовски знакомо.

— Вежливостью тут не пахнет. Этот парень — падшее создание.

— Такой милый мальчик? Как так?

— Преступность. Это профессия. Это целый мир. Он уже в нем.

— Но он слишком юн…

— Генри, ты ничего не знаешь…

— Я заинтригован. В Америке хорошие парни и плохие парни принадлежат к разным социальным слоям, они не сталкиваются, по крайней мере, люди вроде меня не сталкиваются. Но ты пытаешься помочь ему, спасти от…

— Да, но не получается. Добрая воля здесь бессильна, нужны деньги. Я не могу по-настоящему помочь никому из них.

— Деньги? — спросил Генри, — Деньги я могу дать.

— Нет-нет, я не имел в виду…

— Разумеется, не имел, но почему нет? Теперь, когда ты упомянул об этом, все настолько очевидно. Катон, дорогой, я под таким впечатлением от увиденного, я не иронизирую, от этого места, от этой кошмарной комнатушки с разбитым окном, от твоей бедности, твоей, извини, совершенно мерзкой старой сутаны, оттого, что ты пытаешься сделать для этих людей. Я хочу помогать тебе. Ты уходишь отсюда, и, вероятно, тебя пошлют в другое место вроде этого. Нельзя ли мне пойти с тобой, чтобы нам трудиться вместе? Почему нет? Или Бог будет против?

У Катона глаза расширились от удивления. Потом он засмеялся.

— Бог не будет против. Но ты не вынесешь. Это отвратительно. Люди часто отвратительны. А еще скучны. Ты действительно желаешь навещать стариков пенсионеров?

— Никогда не пробовал. В свое время мне пришлось преподавать скучным ученикам. Думаю, ты несправедлив к этим людям…

— Ты прав. Но работа тяжелая и…

— Уж не духовная ли гордыня в тебе говорит? Или я не способен делать то, что ты делаешь?

— Я не делаю.

— Но ты… А, понимаю, Бог делает.

— Нет, я не это имел в виду. Пожалуй, мне просто требуется перерыв.

— Безусловно… Но разве ты не собираешься открыть другую Миссию?

— У нас… у нас не выйдет получить другой дом… мы получили этот…

— Я куплю тебе дом. Катон, я говорю серьезно.

— Дело не только в этом… Не уверен, что я…

— Конечно, я не верю в Бога, но так замечательно, что ты веришь! Не могу выразить… как ужасно… как невыносимо… сейчас все… передо мной как будто огромная черная стена… Что-то, что я должен разбить… Ах, да, да, ты хочешь, чтобы я ушел. Мне все равно нужно идти. Расскажу тебе об этих ужасах в другой раз. Ты будешь дома?

— Нет, не буду…

— Ладно, приду сюда или узнаю, где ты. А теперь мне надо бежать, чтобы успеть на поезд. Подумай над моим предложением, и мы составим план.

Генри выскочил из комнаты и сбежал по лестнице вниз. Уже стемнело. Катон задернул шторы и включил свет. Он намеренно ввернул лампочку послабей. В ее тусклом свете бесшумно материализовался Красавчик Джо.

— Что это был за парень?

— Богатый человек.

— Голубой?

— Нет, конечно нет.

— Он так посмотрел на меня. Я бы не прочь, чтобы меня полюбил богатый гомик. Хотя не выношу их. Гитлер правильно делал, что убивал гомосексуалистов и цыган. Только что меня на улице остановила цыганка, хотела всучить букетик вереска. Я плюнул ей в лицо. Как она ругалась!

— Хорошо бы тебе научиться быть добрей, — сказал Катон.

— Цыгане выглядят грязными. А эта положила свою руку на мою. Не выношу, когда меня трогают.

— Я бы хотел научить тебя.

— Вы учите, — Джо сел на стул; Катон остался стоять, — Вы учите меня. Но моя жизнь была такая поганая. Люди вроде меня всегда трудные.

— Твоя жизнь не была поганой, — возразил Катон, — Хорошо бы, ты говорил правду, ты достаточно разумен для этого. Прилично учился в школе. У тебя образованная мать и пристойный дом…

— Вы хотите сказать — чистый. Все, что вы заметили, — это скатерть на столе. Меня убили. Жизнь — это пуля «дум-дум». Вот еще одна попсовая песенка, которую я собираюсь написать.

— Почему ты не пойдешь учиться, не приобретешь профессию, не поумнеешь, это ведь способ зарабатывать деньги и стать знаменитым, раз уж тебе этого хочется!