Роман Сенчин - На черной лестнице (сборник) Страница 19

Эскалатор длинный, стоять и ждать, пока спустишься на платформу, томительно. Бывает, Ташевский шагает вниз, правда, это неудобно – раньше из-за близорукости он постоянно цеплялся за стоящих справа то локтем, то портфелем, опасно оступался, боялся потерять равновесие; теперь же ориентируется куда лучше, только вот прежнее ощущение неуверенности слишком сильно, и он предпочитает стоять, держась за поручень. Разглядывать людей на соседнем эскалаторе.

Они разные, люди. Да, теперь они кажутся совершенно разными. И надо ж природе иметь столько фантазии, создавая людей. Каждого в отдельности. Бесчисленное количество комбинаций…

Два людских ручейка постоянно посылают друг другу взгляды-прикосновения. Парни обшаривают соседний ручеек, выискивая симпатичных девушек; женщины с грустинкой разглядывают, кто как одет и кто что везет; немолодые завистливо смотрят на молодых… Много откровенных, почти наглых глаз. А чего опасаться? Это не тротуар, не автобус, здесь нет опасности, что тебя спросят: «Чего уставился?» Ты защищен пространством и движением. Секунда-другая, и человек уже миновал тебя, проехал дальше, и можно разглядывать следующего, и тот тоже уплывет, на его месте появится третий…

Юрий Сергеевич вспомнил, как однажды, спускаясь к поезду, он наблюдал карабкающихся вверх. Соседний эскалатор почему-то остановился, людям пришлось подниматься самим. И те, кто плавно и благополучно спускался, смотрели на карабкающихся, неуклюжих и жалких, с подсознательным превосходством, а те, в свою очередь, на спускающихся – со злобной завистью.

«А вот если кому-нибудь язык показать… – вдруг пришло в голову Ташевскому новое дурацкое желание. – Высунуть так язык до подбородка или пальцем у виска покрутить, как отреагируют? Может, тем же ответят, а может, начнут догонять, чтоб разобраться». И тут же наткнулся на подходящее для эксперимента лицо: солидный мужчина, полный, налитый силой, глаза умные, даже какие-то ленивые от избыточного ума… Мужчина равнодушно глядит на плывущих в противоположную сторону соседей, зрачки не перескакивают с одного на другого, а просто скользят по фигурам. «Никого не видишь – да? – не замечаешь…» Юрий Сергеевич задержался на этом лице лишнее мгновение и почувствовал, что язык готов выскочить и подразнить солидного. «Ну-ка, отреагируешь?» Конечно, очнется, оглянется, чтоб рассмотреть ненормального с высунутым языком, а потом полдня будет всплывать перед ним эта странная секундная сценка… Но Ташевский удержался, стиснув зубы, заперев за ними язык. Отвел взгляд, вцепился им в спину стоящего впереди пассажира…

Уезжаешь ты,Может быть, и навсегда.Уезжаешь ты,Вот и все мои слова,

– поет почти девичьим, тонким голосом долговязый парень с несчастным лицом, подыгрывая себе на гитаре. Перед ним расстелен матерчатый футляр, где лежит несколько монеток. Глаза парня прикрыты, он будто выражает этим свое презрение к толпе или же просто стесняется, а может, и действительно страдает искренне. Юрий Сергеевич, как и все, прошел мимо парня, отыскивая на ходу свободную скамейку. Нашел, поставил на нее портфель, снял кепку и вытер лоб платком. После той чуть не случившейся выходки с языком его прошиб пот, холодный и липкий. «Неужели загриппую… – попытался обмануться Юрий Сергеевич, найти причину своего состояния. – Да не-ет, никакой это не грипп… Переутомился, что ли? Скорее всего».

Рядом остановился маленький сутуловатый старичок в мощных очках. Пушистая, темнорусая, с седыми прядями борода спускалась на отвороты пальто.

Старичок поставил сумку рядом с портфелем Ташевского, расстегнул пальто и размотал на шее шарф. На Юрия Сергеевича пахнуло ароматом одеколона, нет, не одеколона, а чего-то нежного, сладковатого, как женские духи… «От него?» – изумился и испугался Ташевский.

Спрятав шарф в сумку, старичок покопался в кармане пальто и достал часы – этакую увесистую серебряную шайбу, – щелкнул, и крышечка отскочила. Заиграла простенькая мелодия, странно знакомая Ташевскому… Старичок посмотрел на часы и осторожно опустил крышечку. Мелодия оборвалась. Он сунул часы обратно, взглянул на Юрия Сергеевича. Взгляд подозрительный, почти враждебный.

«Специально доставал, чтоб покрасоваться? – спросил себя Ташевский. – Ведь вот же часы висят». Действительно, прямо перед ними – табло с электронными часами. Даже близорукий легко увидит… «Или просто привычка: ожидая поезд, лезть в карман за часами?»

В глубине туннеля вспыхнул свет, пропал, а через секунду появился снова, стал разрастаться, и вместе с ним послышался грохот спешащего к станции поезда.

«Скорей бы», – Юрию Сергеевичу становилось все тревожней, он чувствовал, что с трудом владеет собой; в голове словно бы кипело, ему почти виделось, как лихорадочно делятся и сгорают клетки его мозга… Казалось, что окружающие присматриваются к нему, ловят каждое движение. Мраморные плиты, покрывающие стены, готовы вот-вот обвалиться все разом, колонны – рассыпаться, неподъемными глыбами завалить его, сжать, раздавить… Давным-давно, в детстве, во время какой-то тяжелой болезни было у него похожее состояние, и сейчас Юрий Сергеевич вспомнил себя маленького, одного в темной комнате, окруженного кошмарами, болтающегося между сном и явью. Но тогда, даже в бреду, он помнил, что болеет и что стоит ему вскрикнуть – прибегут родители, возьмут на руки, защитят, успокоят. А сейчас… Кажется – вскрикнешь, вот тогда все и набросятся, колонны разлетятся, потолок рухнет…

Утренний час пик миновал, поезда в это время полупустые. Это хорошо, что не давка. Или наоборот… Ташевский устроился на сиденье, поставил на колени портфель, постукивал пальцами по прохладному металлу застежки… Куда деть глаза? Куда смотреть?

Бросил взгляд вдоль вагона. Люди торопятся занять свободные места, некоторые стоят. В основном заняты чтением или готовятся читать. Конечно же, конечно – газета! Как он мог забыть?! Впервые за столько лет… Журналисты знают свое дело, поскучать не дадут… Скорей газету.

Юрий Сергеевич достал ее из кармана куртки, развернул, стал шарить глазами по странице в поисках многообещающего заголовка.

– Осторожно, – объявляет спокойный и деловой женский голос из динамиков, – двери закрываются.

«Удар! Еще удар!», «Президент мочит розги», «Чеченская рулетка»… Поезд тронулся. «Все в ЦКБ».

«Уже давно нам не угрожали так тупо и нагло. Вчера в кабинет главного редактора…» – стал читать Ташевский, но как-то безотчетно, точно не слов касался его взгляд, а безразличной пустоты; все же его внимание было обращено на происходящее вокруг: вокруг он угадывал сгущающийся частокол тел, и эти тела медленно, осторожно, скрытно и решительно приближались, подкрадывались к нему. И он ясно представлял их хищные лица, напрягшиеся багровые кулаки…

Сколько было возможности, Юрий Сергеевич держался глазами за газетный лист; в нем кипела борьба его привычного, уравновешенного, здравого и нового, пугливо-злобного, всклокоченного; первый уговаривал успокоиться, пытался внушать: все хорошо, все вокруг как всегда, а другой трясся и, торопясь, захлебываясь, шептал: вот они, они со всех сторон, сейчас ринутся и задавят, опереди их, слышишь, о-пе-ре-ди!

И он резко опустил газету – та жалобно зашуршала, измялась, – огляделся. Люди, казалось, предугадав его движение, заранее замерли, сделали вид, что заняты, увлечены своими делишками, ожиданием, когда поезд довезет их до нужной станции, погружены в чтение… Напротив Ташевского на сиденье – шесть человек. Мужчина лет тридцати пяти, с мягким редким пушком на почти облысевшем надлобии; рядом паренек в короткой кожаной куртке, играющий в «Аполло»; девушка с длинным острым носом, уставленным в читаемый ею журнал, и с двумя проводка́ми наушников, касающихся розоватых скул; следующий пассажир – отёчная женщина с болезненным, исстрадавшимся лицом, но в кокетливых белоснежных сапожках, так не идущих к ее грузной фигуре; еще один мужчина, работяга на вид, решительный и простой; шестой сидела молодая женщина в дорогой шубе, но некрасивая, с шершавой, покрытой заметными волосками кожей на лице и тусклыми, ничего не выражающими глазами. «Никакие они не опасные, ничего им от меня не надо», – твердо сказал себе Ташевский и почти успокоился, стал разглаживать газету.

И тут на него пахнуло теми духами. Юрий Сергеевич повернул голову и окаменел от необъяснимого, моментом парализовавшего его ужаса.

Он!.. Ну и что? Обыкновенный – да! – обыкновенный старичок с седоватой бородой, немощный, ссохшийся. Какой-нибудь книжный червь, как и сам он, Ташевский, Юрий Сергеевич… Чего в нем такого ужасного? Нелепый запах женских духов? Допотопные часы с музыкой? Борода, очки? Что?

Старичок медленно листал потрепанный, затасканный блокнот, кажется, что-то искал, какую-то запись, шевелил губами, и от этого вся его здоровенная борода тоже шевелилась, каждый волос послушно двигался вслед за губами. С минуту Ташевский, замерев, следил за этой плавно шевелящейся бородой… «Почему он снова рядом? – наконец оформилась мысль. – Там тоже, на скамейке… и сейчас…» – «Да что же странного! – удивился здравый комочек в Ташевском. – Там рядом стояли, вместе вошли, увидели пустые места и сели. Вот и все». От такого объяснения он вроде бы пришел в себя, хотел было отвернуться от старичка, но глаза, наоборот, все трогали, изучали соседа, изучали со страхом и интересом. Две заклепочки на коричневой дужке очков, выпуклые стекла, морщинки на дряблом ухе, большие поры на припухшем носу… Ниже, по волосам ухоженной бороды, по ворсистому драпу пальто, ниже, туда… Туда? Да, карман оттопырен, карман чернеет соблазнительной и доступной ямкой. И рука Ташевского в считаных сантиметрах от него, от кармана, в котором… «Господи, да что же это я! – вскричал в душе Юрий Сергеевич. – О-ох… Так нельзя!» Но другой голос, сильнее этих восклицаний, внятно рассказывал дальше: «А там, внутри, там часы, увесистая серебряная шайба, так приятно покачать на ладони. Откроешь крышечку – мелодия. Знакомая, но забытая тобой мелодия. Послушай, может, вспомнишь. Ну-ка, давай смелее. Дава-ай!»