Этери Чаландзия - Каблуки в кармане Страница 19

На коленях, в кромешной тьме – луна уже зашла за тучку, на ощупь я совала поверженные растения обратно в землю, нецензурными, но крайне проникновенными словами уговаривая их благополучно прирасти на новом месте. Кое-как покончив с этим, я вспомнила о себе, усилием воли подняла тело с колен и, едва сдерживая икоту, устремилась по хилой тропке в сторону сортира. Однако природа не особенно желала мне в ту ночь удачи и продолжила издевательства. Внезапно, без всякого предупреждения, тропинка вильнула влево, а я со страшным воем полетела куда-то вправо и вниз. Воспоминаний о том, что там вырыта новая яма под септик, у меня не сохранилось…

Утром, когда сине-зеленая подруга с вафельным полотенцем на голове приползла будить меня к завтраку, я лежала в постели в позе раненого вальдшнепа, перепачканная землей, с джинсами на ушах. За столом между чаем и баранками покалеченные вчерашним марафоном дачники пытались разобраться, какая такая враждебная нечисть высадилась ночью на участке, прорыла траншею от септика до порога, и почему бóльшая часть тюльпанов теперь растет из земли корнями вверх? Я пинала ногой под столом стонущую от смеха подругу и озабоченно принимала участие в обсуждении.

Уезжали мы медленно, вихляя и морщась от головной боли и несвоевременного заливистого лая пса, который собачьим матом посылал ко всем кошачьим проматерям скота Барсика, с независимым видом вылизывавшего свою спину на заборе. После такого отдыха дома потребовалось убить пару дней на восстанавливающие процедуры.

Однако самое интересное ждало меня впереди.

Опыт третий

Однажды настал тот день, когда моя семья взвесила все «за» и «против», встряхнула кошельком, решила изменить образ жизни и приобрела «чудный домик в южном направлении». Я была в ужасе. Нет, конечно, прекрасно навещать березки в выходные и по праздникам, но жить… Жить на свежем воздухе мне представлялось совершенно невозможным.

В первый день, прижав к груди полено для растопки, я безостановочно бродила по свежеприобретенной территории. На моем лице на всякий случай блуждала вежливая улыбка, поскольку, судя по всему, одной мне здесь было нехорошо. Остальные домочадцы с восторгом простукивали стены дома, с энтузиазмом бросались вниз в подпол и вверх по лесенке-убийце на чердак, с видом знатоков обнюхивали землю с грядки и грызли яблоки с ветвей. А я все успокаивала свое полено: «Ничего-ничего! Вот сейчас зайдет солнце, и все будет хорошо!» Мне почему-то казалось, что с наступлением темноты весь этот идиллический пленэр рассосется сам собой, завоняет выхлопными газами, и я вновь очнусь в городе, в центре, в пробке, в привычной грязи и вони.

Дудки! Едва солнце скрылось за горизонтом, за забором кто-то завыл, и на небосвод выкатилась зловещая луна. Родственники с факелами отмечали новоселье в саду, а я с грустью думала о том, что, вероятно, именно так и выглядит та самая ночь, которая обещает стать последней. Наконец из моего полена вылез огромный паук, я заорала так, что за забором обиженно замолчали, за столом затянули колыбельную, а я, хлопнув валерьянки, зажмурилась и упала в постель.

Сон не шел. В черном-черном небе висела желтая, как зуб мертвеца, луна, мерцал Млечный Путь, а над землей в тишине и темноте носились невидимые духи приусадебного хозяйства. Я попыталась взять себя в руки, отцепилась, наконец, от подушки и только принялась убеждать себя в том, что, в сущности, это так мило – сон на чистом воздухе, на природе, как вдруг за окном ухнул филин. В ответ из кустов застрочили пулеметами цикады, тут же забрехали собаки и я, к своему ужасу, явственно различила среди бодрого лая тоскливый волчий вой. К нему-то я и присоединилась.

Когда за завтраком домочадцы обменивались впечатлениями, они вдруг с удивлением обнаружили, что всем приснился один и тот же сон – всклокоченная лунатичка, бродившая по дому в поисках парашюта. Парашюта не было, как и надежды на спасение, ночной кошмар уступил место дневному, уезжать отсюда никто не собирался, и я, расчесывая в кровь зудящие от комариных укусов бока, попыталась смириться с новой жизнью и найти в ней что-то положительное.

Спустя три недели я все еще верила в существование этого самого положительного. Нет, то, что здесь с утра всходило солнце, уже было в каком-то смысле подарком. Только после этого, нахлебавшись моей крови, замолкало, наконец, то, что в просторечии называлось комарами. Эти скоты не боялись ничего. Периодически в ушах раздавался мощный инсультный звон, и всю ночь без перерыва работали чавкающие кровососущие помпы. Наутро некоторые укусы опухали так, что, казалось, у меня по всему телу режутся зубы. И ведь никого, кроме меня, эти твари не трогали! Я только и слышала со всех сторон слащавые рассказы о чудных ночках, птичьих трелях и песнях сверчков. Меня истязало все, что двигалось и не двигалось, вместо птичек надсадно орало голодное воронье, а у того соловья, что устроился в ветвях березы под моим окном, заело дорожку, и он два (!) часа подряд пилил одно и то же.

Теперь мое утро начиналось с того, что я разгоняла в ванной комнате заснувших где попало насекомых. Чтобы как-то наладить коммуникацию, я решила дать имена основным постояльцам. Это не помогло. Паук Жора продолжал упаковывать унитаз в паутину, а мокрица Бэла не собиралась покидать самовольно занятую мыльницу. Когда в одно прекрасное утро я нашла детей Бэлы в своей зубной щетке, я решила поджечь дом. Но не успела.

Привлеченная шумом непонятного происхождения, я выглянула в окно и впервые за эти дни оживилась. На моих глазах несколько невысоких человечков в камуфляже тащили через наш двор большую ель. Я, как хорошая собака, тут же поняла, что не бывает большей радости с утра, чем приличная заварушка, встряхнулась и поскакала наводить порядок.

Довольно долго над окрестностями носилось эхо оживленной беседы. Мне кричали:

– Девшка, твой мамш, отцепсь от дерва!

Я не отцеплялась и огрызалась:

– Ага, щас! Ну-ка пошли вон с моего участка, алкоголики хреновы!

Алкоголики оказались сноровистыми, дерево не отпускали, и так мы и бегали, сначала я от них, потом они от меня. Позже подоспевшие родственники вмешались и растащили вражьи силы. Мне показали ямку, вырытую на участке для свежекупленной ели, людям в камуфляже, уже из принципа не отдававшим никому несчастное дерево и бутылку водки, тут же все, как по команде, начали улыбаться, расшаркиваться и вспоминать более или менее приличные слова, подходящие случаю. Лучшими друзьями простившись у порога, мы вернулись к елке и обнаружили, что, пока все улыбались и шаркали, дерево по ошибке зарыли в яму, вырытую под септик.

Худо-бедно, но постепенно я привыкла к постоянному кошмару и смирилась с тем, что начались «лучшие» годы моей жизни. Правда, первое время я сама умудрялась сделать из всего на свете настоящий праздник. Могла растопить камин, не выдвинув заслонки, а потом разглядывать несколько одинаковых серых человечков и гадать, где тут любимый, а где его мама. Могла объявить, что теперь развожу в саду розы, перекопать полгазона, а в результате вместо розовых кустов вырастить четыре бледные поганки.

Еще было дело, когда я решила, что теперь я большой друг пернатых, купила синичник и договорилась с электриком Лехой прицепить его на нашу березу. К несчастью для Лехи, перед тем как благословить его лезть на дерево, я выяснила, что устанавливать птичий домик надо никак не ниже десяти метров от земли. Уговорами и угрозами мне удалось загнать Леху выше линии горизонта, но тут дело встало. Леху качнуло, он вцепился в дерево и заорал дурным басом на всю округу. Вскоре на его крики прилетели две удивленные вороны, а на земле начали собираться соседи. Леха проревел, что он точно знает – сейчас страшные птицы начнут клевать его печень, снизу резонно заметили, что клевать-то там уже особенно нечего. Леха проклял все человечество, потом помолчал, собираясь с силами, и потребовал вертолет. Снимали его, как кота с забора, всей деревней. Оказавшись на земле, эта сволочь не упала без чувств на руки сбежавшейся родни, а вычислила меня в толпе, схватила лопату и понеслась за мной по садам и огородам.

Страшнее Лехи здесь были только местные собаки. Вскоре выяснилось, что в каждом дворе, за каждой изгородью обитали цепные псы, приученные спать, выть, грызть и убивать все живое. Стоило приблизиться к соседской калитке, как изнутри на нее со стоном набрасывалось чудовище и начинало так колотиться об забор, словно он был под напряжением. Вспыхнув в одном месте, собачья брехня моментально распространялась по всему поселку. Учуяв цель, бульдоги и кавказцы кишки себе рвали, зарабатывая на пропитание, а больше всего старался йоркширский терьер Йорик, живший через два дома от нас. Эта бешеная волосатая сосиска вылетала из щели под забором и с ненавистью голодной гиены, капая слюной, кидалась на проходящие мимо шнурки.