Владимир Авдеев - Протезист Страница 19

На ломберном столике был виден пасьянс, застывший во всей многоцветной красоте. На стене висит астрологическая карта хозяйки, испещренная диковинными пометками, отчего уподобляется карте военных действий. А под ней, выглядывая из хитроумного тела, содержащего несколько взаимопереплетенных сосудов, бодрствует воскурение, которое распускает всюду полупрозрачные кудри фиолетового мистического благовония. На стенах прельстительные миниатюры всех времен и народов, и на каждой из них присутствовала растрепанная женщина.

— Сатанинствовать — так в ногу со временем, — смеется Варвара в такт кольцам вздымающихся благовоний и, подхватив мой локоть, усаживает меня в кресло.

— Поразительно, что ты не держишь в доме никакой живности, скажем, кота, попугая или обезьянки.

— «Живности» здесь и так предостаточно: сюда являются духи умерших мистиков, пророков, царей и святых.

— Странно, что все помещаются, — заметил я, аккуратно подергивая бахрому рубиново-бархатной скатерти на огромном столе, подвешенном к потолку на черных заскорузлых цепях.

— А где твоя метла?

— Где ей и положено быть: в прихожей. Не таскать же грязь по всей квартире, — лукавит Варвара, являясь мне сущей досадой во плоти. Она смеется тем обескураживающим смехом, внимая которому, невольно представляешь себе длинные женские ноги в черных чулках с опрятными красными бантами на подвязках и больше ничего, ни внутри себя, ни вокруг во всей вселенной.

Я хрустнул запястьями, с удовольствием осматривая бесовскую утварь, и спросил:

— А почему ты ведьма?

— А почему ты Фома Неверующий?

— Я Фома по наследству.

— А я ведьма по наследству. Ну, ладно, давай выпьем шампанского, — и она выставила на стол два фужера.

Я не дал бутыли шампанского проявить свою краткую спесь, свернув ей голову, и мы долго наслаждались искристым напитком, пропуская сквозь себя каждый озорной шарик жемчужной пены. Мы два классических ослушника официальной истории.

— Мы будем заниматься спиритизмом?

— Да, пожалуйста, — говорит она с тонко выделанным женским послушанием.

— На этом жутком византийском приспособлении?

— Да.

— А как оно действует?

— Очень просто. Присаживайся, сейчас я тебе покажу.

Она развернула довольно большой клеенчатый лист, расстелив его на столе, и я без труда увидел большой спиритический круг с нарисованными буквами и цифрами, восклицательным и вопросительным знаками. Из клеенки, оказавшейся вдруг многослойной, с краю торчали несколько проводов со стандартными разъемами, к которым Варвара заученными движениями легко подключила плоский пенал с источником питания и жидкокристаллическим экраном.

— Потрясающе! — с неподдельным восхищением хлопнул я себя по коленям.

— Смотри, вот здесь, в спиритическое блюдце возле метки, которая во время сеанса указывает буквы, вмонтирован пассивный датчик. Дальше все, как в обычном спиритическом сеансе: мы кладем блюдце на клеенку, садимся с тобой рядом и возлагаем пальцы твоей правой и моей левой рук на блюдце. Я сосредоточиваюсь, вызываю духа, он проникает в блюдце, которое начинает двигаться по кругу. Затем, когда дух показывает таким образом, что он пришел, начинается сам сеанс. Мы задаем вопрос устно, а блюдце бежит по кругу, указывая меткой на буквы, и их последовательность образует ответ духа. В клеенку под каждой буквой или цифрой вделан плоский активный датчик, соединенный тончайшими проводами с коммутирующим устройством в пенале. При прохождении пассивного датчика блюдца над активным датчиком в клеенке на последнем возникает электрический сигнал, который поступает по проводам на центральное устройство, где он запоминается, кодируется и высвечивается на жидкокристаллическом экране. Буква за буквой — и ты легко читаешь ответ духа. Так что, как видишь, автоматизированное общение с потусторонним миром гораздо производительнее, чем ручное, когда самому приходится в памяти составлять из отдельных букв связные членораздельные ответы.

Эта короткая лекция, прочитанная безо всякого кокетства, а как холодная нотация лектора научного общества, раздосадовала во мне мужчину, но Варвара как-то очень кстати, исподволь сказала «милый», и я успокоился уже совершенно.

— Садись рядом со мной. Кого ты хочешь вызвать? — спросила она, усаживаясь поудобнее и поправляя все цвета платья.

— Вызови Дестюта де Траси, — ответил я, небрежно усаживаясь рядом.

— А это еще кто такой?

— Этот человек двести лет тому назад изобрел дисциплину под названием «идеология», почему последние двести лет и оказались для человечества самыми кошмарными.

— Однако, ну и причуды у тебя… Вызвал бы Фрейда, Наполеона, как все, или

§ 12

Христа на худой конец.

— Фрейда, Наполеона или Христа пусть вызывают все легковерные, а я хочу поговорить с Дестютом де Траси. У меня есть к нему несколько вопросов.

— Ну что ж, будь по-твоему, Фома!

Мы возложили на блюдце наши разнополые пальцы одинаковой степени ухоженности, и защитный панцирь многомерной толстокожести который раз избавил меня от всяких сверхъестественных ощущений. Блюдце мгновенно заполнилось дышащей энергией, и, пробежав несколько победных кругов по спиритическому рингу, облепленному скучающими буквами, принялось старательными движениями мастерить слова. Я тщился сообщить своей руке максимум легкости, но блюдце, невзирая на ее тяжесть, и так сновало с замечательной проворностью. Дух был силен, и я почувствовал это тотчас же.

— Здравствуйте, мадемуазель Варвара! Здравствуйте, мосье Фома. Меня зовут Дестют де Траси.

Буквы весело мчались по табло, растекаясь своими телами по жидким кристаллам, и я быстро освоил это новейшее византийское устройство и уже совершенно не контролировал поведение блюдца на столе.

— Здравствуйте, господин де Траси. Как вы там себя чувствуете?

— Благодарю вас, прекрасно. А как вы там?

Это простое «там» вдруг моментально взбесило меня. Нет, не взбесило, просто я увидел гору трупов, а рядом — гору убитых разлагающихся слов.

— С тех пор, как вы подарили нам свое гениальное изобретение, мы чувствуем себя прекрасно.

— Что вы подразумеваете под «моим гениальным изобретением»?

Я едва не подавился от смеха, когда увидел кавычки на табло, ибо никак не ожидал от горсти микросхем такой неслыханной дерзости, как объяснение мне переносного смысла. Куда мы катимся с этой глобальной технократизацией?

— Я подразумеваю под «вашим гениальным изобретением» то, что вы разрешили словам безнаказанно убивать людей толпами.

— Мосье Фома, вы напрасно горячитесь. Я изобрел дисциплину, призванную изучать методологические основы всех наук и обеспечивать их объективное применение. А то, о чем вы говорите, существовало и до меня. Достопочтенные господа Бэкон, Гоббс, Руссо, Кант, Локк и Джефферсон также активно занимались изучением данной проблемы.

— Но слово «идеология» придумали вы. Скажите, разве вы не испытываете чувства отца, породившего тирана? У нас здесь часто проходят шумные процессы над изобретателями, плоды деятельности которых нашли широкое применение в военной сфере или были направлены против человечества.

— Позвольте трижды поправить вас, мосье Фома, ибо, во-первых, «испытывать чувства» для Нас не подходит; во-вторых, не чувства отца, а чувства крестного отца, ибо я крестил «идеологию», так как она родилась до меня, как я уже заметил; ну, а в-третьих, эти процессы в не менее шумной форме проходят и у Нас.

— Это филологическая казуистика, господин де Траси. Слова катятся по миру, словно взрывные волны, убивая, разбрасывая и калеча людей. Вы понимаете, о чем я говорю? И мне хочется знать ваше мнение о последствиях этого изобретения.

— Я изобрел науку для людей, и если эти люди извратили ее, то я не в силах отвечать за последствия. Я изобретал средство для многостороннего и непредвзятого отношения к действительности. А люди либо отталкивают, либо притягивают к себе эту действительность, деформируя ее и только прикрываясь названием, которое я выдумал. Ваша нынешняя идеология (будем ее называть так же, как и мое детище, хотя, не скрою, мне это неприятно) всего лишь средство для гипертрофации вашей извращенной чувственности. Чем сильнее ее влияние в обществе, тем сильнее развита эмоциональность мышления у членов этого общества и, увы, к сожалению, в ущерб анализу и чувству факта. Ваша идеология никогда не призывает думать, она всегда призывает верить и чувствовать. Повторяю, я придумывал средство для ума, но не для чувств.

— Миллионам убитых словами этого уже не понять.

— Нет, они это уже поняли, а вот вы, живущие, никак не поймете.

— У нас проходит заседание научного общества? — вставила Варвара, так что мы оба осеклись. Я здесь, в этом мире, ощутил вдруг неуемную тяжесть всего своего тела, а мой оппонент в царстве теней ослабил напор, отчего его земное вторжение сделалось менее энергичным и деятельным.