Николай Бахрошин - Фиолетовый гном Страница 19

Он представил себе Риту в этих других, заманчивых позах и почувствовал, как в штанах у него снова встает…

Рита. Риточка. Маргарита Васильевна. Марго. Красивое имя, книжно-красивое…

Как-то Серега читал, что после первого полового акта обычно приходит разочарование. Даже удивился, что никакого разочарования он не испытывает. Наоборот, было хорошо и легко. Словно сбросил с плеч многопудовый груз. Серега еще долго чувствовал себя воздушным шариком, который может чуть-чуть оттолкнуться от земли и невесомо-невесомо парить…

Потом он часто караулил ее на лестничной площадке. У дяди Виталика она больше не появилась. А он ждал. Даже думал, что влюблен в нее, свою Маргариту. И она в него, конечно же! А как иначе, если у них случилось ТАКОЕ?! Просто она чем-то занята и поэтому больше не появляется. Пока не появляется. Но прибежит, конечно же прибежит, прилетит, как на крыльях…

Нет, не прибежала и не прилетела.

Зараза!

7

По-настоящему Серега влюбился в десятом классе.

Его будущая любовь училась у них до пятого класса, потом ее родители куда-то уехали. Работать за границу вроде бы. Отец ее был какой-то важной шишкой. То ли шофер, то ли повар при дипломатах.

В конце девятого класса она опять вернулась к ним в школу. Изменилась, конечно.

Ее звали Таня. Обычное, в общем, имя. Фамилия у нее была Соловьева. Тоже ничего особенного. Но он еще много лет вздрагивал, если слышал это имя и эту фамилию.

Серега Кузнецов хорошо запомнил тот вечер, когда он понял про себя, что влюблен. Обычный вечер конца ноября. Мать была еще на работе, он торчал дома. Курил в туалете, мать не то чтобы официально разрешила ему курить, но уже не боролась с этим. Он выкурил одну сигарету «Ява», почувствовал, что хочет еще. Вернулся в туалет и выкурил еще сигарету. При этом думал о Тане. Вот спасти бы ее, например. Отбить у хулиганов. Или из проруби вытащить. Чтоб она поняла. И оценила. И вообще, они бы подружились, говорили бы и говорили, и она бы улыбалась ему. Ничего такого, даже ничего такого не надо, просто говорить и смотреть… С этими мыслями он выкурил третью за час сигарету. Пошел на кухню и открыл форточку.

За окном было уже темно. Падал снег. Это был первый снег в ту осень, запах первого снега был свежим, каким-то капустным, почти до хруста. Тогда Серега понял, что просто-напросто влюблен в Таню. Как мальчишка. Влюблен и все тут. Он влюбился! Значит, вот это как бывает…

Потом, всю оставшуюся жизнь, первый снег напоминал ему о ней. Когда он все-таки начал ее забывать, первый снег напоминал ему о любви. О том, что она есть. Бывает. Случается иногда.

Таня. Танюша. Татьянка. Танечка Соловьева. Она была… А какая она была? Уже потом, через много лет, Серега пытался вспомнить, какая она все-таки была, его первая любовь? Даже интересно, какой она была в реальности, а не в его глазах, представляясь ему совершенно неземным созданием.

Она была высокая девочка. Это точно. Где-то на полголовы ниже его. Пожалуй, слишком высокая для женщины. Но не модель. Фигура не очень складная, говоря объективно. Рыхловатая фигура, с ярко выраженной склонностью к полноте, которая в подростковом возрасте еще способна держаться на грани упругости. На уроках физкультуры, на которых девчонки занимались в майках и трусиках, он мог видеть ее фигуру. Серега подолгу и незаметно наблюдал за ней. Он всегда за ней наблюдал, но на уроках физкультуры это было особенно волнующе.

С годами Серега понял, что ему нравятся тонкие, даже тощие женщины. Больших грудей и чрезмерных задниц он не любил. Полнота его вообще не возбуждала. Потом. А тогда ему было откровенно наплевать, какая у нее фигура.

Самая лучшая! Она вся самая лучшая!

Сколько разных хороших и красивых слов собирался он ей сказать… И говорил. В душе. Произносил целые монологи, которые никто никогда не услышал…

Ничего не успел! В середине зимы Танечку Соловьеву сбил грузовик. Тогда это была громкая история, нашумевшая на всю Москву. Водитель ЗИЛа не справился с управлением на гололеде и вылетел на автобусную остановку. Погибло больше десяти человек. Об этом даже писали в газетах, а тогда в газетах редко писали про аварии и катастрофы.

Хоронили ее в закрытом гробу. Как рассказывали. Он не пошел на похороны, хотя для их класса это было обязательно. Почтить память и отдать долг, как сказала классная. Глупые, ничего не выражающие слова… Слова-паразиты… Настоящие слова-паразиты, а не те, которые «бэ-мэ-постольку»…

После ее смерти он больше месяца не ходил в школу. Брал сумку с утра, уходил якобы в школу и просто бродил по улицам, периодически спускаясь в метро погреться. Его чуть не исключили. Педсовет остановила только полная беспричинность его прогула, учителя еще долго пытались дознаться, почему он вдруг перестал посещать занятия. Постановили даже направить его к подростковому психиатру, а уж потом решать. Но к психиатру он сразу не пошел, а дальше это как-то замылилось. Класс был выпускной, и учителя тоже хотели выпустить их к чертовой матери.

Никто так и не узнал, что он ее любил, Серега даже другу Жеке об этом не говорил. Хотя, наверное, тот о чем-то догадывался. Именно поэтому не задавал вопросов…

Может, это была единственная настоящая любовь в его жизни, думал потом Серега. Может, он вообще однолюб по натуре. Из тех однолюбов, которые трахаются со всеми подряд и лечатся от триппера по два раза в год…

Просто с годами начинаешь все больше и больше сравнивать, рассуждал он. Сравниваешь себя, сравниваешь своих женщин, все сравниваешь. Видимо, это и называется – возрастные кризисы, когда уже есть с чем сравнивать и сравнения всегда получаются в пользу прошлого…

8

В армии Серега Кузнецов узнал, что сильный мороз имеет привкус прогорклого жира. Он, вообще, много чего узнал в армии. Например, какая это скотина, человек. Редкостная сволочь. Когда может проявить себя во всей красе, не сдерживаясь никакими приличиями и условностями. Когда все эти приличия и условности облетают как листва в октябре, и остаются потребность унижать и готовность унижаться. Они, новопризванные, «зеленка» на армейском жаргоне, должны были унижаться с удовольствием сумасшедшего мазохиста. С улыбкой на лице и огнем преданности воинскому долгу в выпученных от испуга глазах.

Пусть это в школе рассказывают, что человек – звучит гордо. Гордо он звучит, пока его не заткнули. Сапогом по почкам. Пряжкой ремня по спине. Прикладом автомата по заднице, чтоб затвор сам перезарядился. Иначе слабо. Не в счет. Придется повторить еще раз. Загибайся опять, «зеленка»!

На армейском жаргоне это называлось «поставить банку».

Звучит? А может – трусливо попердывает и собирает по урнам недокуренные чинарики. Или ворует корки хлеба из приготовленных для свиней помойных баков, выковыривая их из остатков несъедобной каши. Или выплясывает по ночам между коек перед сержантами учебки, чтоб им нескучно было засыпать. Стирает по ночам чужие портянки, отжимается в грязной луже и угодливо подхихикивает товарищу сержанту, когда тот дрючит кого-то другого.

Все это называлось курс молодого бойца.

Все правильно, каждому молодому бойцу, воину, как у них говорили, нужен курс. Адаптация. Чтоб не сразу в дерьмо по самые уши, а погружаться в него постепенно. Принюхиваясь и привыкая.

Школа жизни? Тоже подходит…

Солдат должен все уметь. Найти выброшенный окурок и раскурить его на троих. (Кто бы ему сказал пару месяцев назад, что он научится ловко собирать окурки, острым глазом сразу определяя возможные грибные места?) Украсть рукавицы у такого же бедолаги из соседнего учебного взвода, потому что твои украли вчера. Доесть оставленную сержантом в тарелке перловую кашу на бегу, на дистанции от стола до мойки, потому что от голода уже все внутренности сводит. Не спать ночами, а потом засыпать на спине, потому что это кайф, на спине не сразу проваливаешься в сон, а еще несколько секунд осознаешь, что ты засыпаешь. Полный кайф. Балдеешь просто от осознания того, что можно будет какое-то время поспать…

Конечно, армия – это школа! Где еще научишься таким необходимым в жизни вещам?

Впрочем, по сравнению с дедами в боевой части, учебные сержанты были не плохими ребятами. Как по сравнению с учебными сержантами его детский мучитель Куча представлялся теперь просто добродушным шутником. Серега в этом убедился, курс молодого бойца закончился, и их призыв распихали по частям.

Самое смешное, что где-то продолжалась нормальная человеческая жизнь. Жека писал ему забавные письма про факультет журналистики, про творческие пьянки и университетских девчонок. Мать писала каждую неделю. Советовала, чтоб он хорошо ел и не простужался.

Ел Серега действительно хорошо. Только мало. Есть ему хотелось даже во сне. А что касается простуды, то сбегаешь в сортир среди ночи в двадцатиградусный мороз в одном ХБ и сапогах на босу ногу, – какая уж тут простуда?