Олег Егоров - Казейник Анкенвоя Страница 19

- О чем вы говорили? - справился у меня Зайцев, глядя вбок.

- О вас говорили. Она верит вам. Удивите ее, Зайцев. Мотайте отсюда с ней пока не поздно. Советую взять на карандаш.

- Вы с ней спали?

- Возможно.

- Как это возможно? – он бросил от возмущения руль. - Или вы спали, иль нет!

Почти нагнавшие нас ловцы шифоньера, всей артелью навалились на добычу. Изворотливый шифоньер норовил ускользнуть, и артельщики с ним боролись. Плевали они на то, что наше судно, изменивши курс, решило их баркас отсечь от берега.

- Возьмите руль, Зайцев. Из вас начальство за лодку вычтет.

Зайцев поспешно схватился за рулевой отросток. Опасность миновала.

- Спал, - честно признался я Зайцеву. - Спала ли ваша гражданская половина, у нее извольте запросить. Я с ней в разных комнатах сожительствовал.

Зайцев скорчил презрительную мину. По всему, успокоился. Я развернул газету «Kaseinik Zeitung», и прочел верхний абзац статьи под заголовком «Возрождение Казейника»: «Последние разработки лабораторий российско-немецкого концерна «Франкония» на атомарном уровне дали сенсационный результат, позволяющий

в текущем году ожидать кардинальных изменений экологического климата не только в Казейнике, но и по всей планете…». Я глазам своим не верил.

- Насчет всей планеты, - спросил я Зайцева. - Это что? Зашифрованный шантаж или прямая угроза международному сферическому сообществу?

- Вы не догоните, - надменно ответил редактор.

- Я постараюсь. Когда я стараюсь, иной раз у меня получается.

И я постарался. Я стал читать более вдумчиво: «А что же происходит прямо здесь и сейчас? Казейник, по сути, реальное географическое образование, возродившее свою первозданную экологию не только на словах, но и на практике. Ренессанс окружающей среды неизбежен. Мы не какой-нибудь Суринам, где ежегодный уровень осадков достигает отметки 2 метра 30 сантиметров на равнинах. Как говорится: «голден трессен нихтс зу фрессен». Что значит: «галуны золотые, а покушать нечего». Мы дружно и добровольно отказались от всех видов транспорта, грязнящих атмосферу выхлопными газами. Но лишь ударная семилетка рабочих концерна, бросивших всю технику и людские ресурсы на уничтожение химических отходов, нефтепродуктов и прочих горюче-смазочных материалов, гарантировала нам ликвидацию последствий парникового эффекта прямо здесь и сейчас». Зайцев ошибался во мне. Я понял. «Значит, все-таки, предприятие утилизирует чужие отходы. Возможно, отравляющие вещества. Причем, без затей. Путем простого сжигания. Допустим, - прикинул я в уме, - отходы в Казейник доставляются по скрытым каналам. Открыв каналы, я открою дорогу жизни». Но логика событий подсказывала мне, что уже давно и в самом полном объеме доставлены отходы, и «Франкония» скоро закончит выполнять свои контрактные обязательства. А, закончив, отправится в небытие. Вместе со всем Казейником. Повестка дня оставалась прежней. Рвать когти. Я соорудил из газеты экологически чистый аэроплан. Погода по-прежнему стояла нелетная. Аэроплан плавно приводнился в залив сразу после запуска. Будь на его борту пассажиры, они бы выжили. И тут наползли на меня воспоминания о жертвах моего вчерашнего загула.

- Что светит Агееву и остальным?

- Совесть шевельнулась? - Зайцев шумно высморкался. - Капут им, святой отец. Попишут бритвами друг дружку в назидание потомству.

- Какому потомству? - крикнул я вслух. - Где вы потомство в Казейнике видели?

«Это их жизнь! - крикнул я молча. - Не моя! Они передохнут по любому!». Но Зайцев угодил прямо в яблочко. В Джонатан. В Золотой ранет, мать его за ногу. Что-то шевельнулось во мне, поднялось мутным осадком к самому горлу, точно издержки морской болезни. И я загнулся через борт.

- Позывы совести? - вдруг рулевой Зайцев подал заявку на проницательность и остроумие. - Пустое. Совесть вашу ни что не укачает, святой отец. Не укачает, не убаюкает. Похоронят вас пережитки. Мне-то легко. Я шкура продажная. А вы так запросто не утретесь. Он с интересом наблюдал, как я утираюсь рукавом дождевика. «В яблочко, Зайцев. Так держать. В кадык меня, самонадеянную суку», - внутренне похвалил я редактора. Каково было партизанам, когда за расстрел какого-нибудь эсэсовца до полусотни мирных заложников казнили? Худо им было. И окрепло во мне еще одно благое намерение. Сдаться на милость славянам.

- Водка есть? - спросил я редактора.

- Самогон. У Глухих на пристани.

До пристани оставалось метров двести. Всего ничего. «Потерплю, - я взял себя в руки. - Потерплю, напьюсь и сдамся». Пристань, сколоченная из досок, под которыми плескалась вода у потемневших столбов, еле тащилась к нам. Зайцев, соблюдая правила движения, заглушил мотор. Лодка двигалась по инерции.

Встречал нас худощавый и лысый мужчина в перештопанной тельняшке, в семейных трусах и домашних тапочках. Татарин, судя по физиономии.

- Отдай швартовку! – крикнул татарин Зайцеву.

Зайцев еще раскачивался, когда я уже выпрыгнул на причал.

- Где глухие? - спросил я татарина.

- Почему глухие? - татарин выпрямился, навертевши линек на железную скобу.

- Самогон у глухих на пристани.

- Торговля спиртным в отведенных местах, бачка.

- Ну, так отведи.

Почему-то мы сразу на «ты» пошли. Словно сто лет знались друг с другом.

- Поступай за мной.

Бросивши Зайцева отвязывать линек, мы поспешили к «Морскому вокзалу».

Так, следуя вывеске, звался ржавый буксир, списанный на берег по ранению. Ниже ватерлинии, расцарапанной матерными словами, в буксире зияла рваная пробоина, задернутая брезентовой портьерой. На борту, оснащенном дряблыми автопокрышками, имелся ввинченный по углам пожарный щит. На щите висел пожарный меч с обоюдным клинком и отполированной деревянной рукоятью. Принимая в расчет установленную рядом искрошенную колоду и обилие щепок, можно было догадаться, что мечом татарин колол дрова.

- Удобно, - татарин отогнул край брезента. - Так по сходням карабкайся, потом вниз карабкайся. А так зашел в трюм, и баста. Сразу кают-компания.

Я зашел в трюм, и баста. Кают-компания резалась в домино за круглым столом. Душа кают-компании альбинос месил костяшки. Могила при виде меня буквально взвился. Его партнеры так же поднялись на ноги.

- Ты куда пропал, святой отец? А мы тебя обыскались! - Могила тройным прыжком догнал меня, облапил, смявши мою слабую попытку оттолкнуться, и вовлек в кают-компанию. Старший полицай Митя и эсэсовский унтер Перец тоже как будто мне обрадовались.

- Покурить вышел, - раздраженно объяснил я подонкам свое отсутствие

- Оцени, кто с нами, урки! - Альбиноса распирало. - Я еще утром Перцу плешь проел: такую игру духовенство на баб не меняет! Такую игру наш капеллан черта с два променяет! Глухих, тащи по чайнику на печень! Обмоем нашего капеллана! Глухих, ты где?

Русско-немецкий татарин Герман Глухих уже нес к столу заварные чайники.

Игроки заново расселись. Литых пластиковых стульев оказалось четыре. «Сомнительно, что для Германа четвертый подвинули, - я исподлобья глянул на кают-компанию. - Значит, ждали меня, псы. Но виду не подают».

- Что за баба? - закидывая семечки в пасть, оживился Митя.

- Это наше внутреннее, - проявил альбинос деликатность. - Опечатано. Выпьем за капеллана, братья. Орден подушно ходатайствовал. Кают-компания приложилась к чайникам.

- А ты что, святой отец? - Могила сунул мне чайник в руки. - За тебя гуляем! Обмытое офицерство пьет до дна!

И я выхлестал из носика чайник самогона. Сам надраться хотел. Самогон у Глухих давал сивухой, но в градусах водку обходил.

- Формальности остались, - зашептал мне на ухо Могила. - Ритуал посвящения, присяга там, постановка на довольство, сапоги тебе хромовые. Но представление уже подписано.

Я закашлялся, и Перец треснул меня ладонью по спине. Представление. Охотник был Могила до представлений. В части представлений он бы драматический театр объехал на вороных.

- Я деньги принес.

Выкладывая на стол груду мятый купюр, награбленных в «Нюрнберге», я уже приготовился к развязке. Полицай и эсэсовцы обменялись взглядами.

- Кон по косой? - зажегся Могила.

- Мне слабо, - Митя-полицай, глотнул из чайника и вытер губы черным носовым платком. - Я таких бабок не имею.

Перец тоже поскучнел.

- Ладно, - сдался Могила. - Прячь капеллан свои бабки. Слабо щеглам.

- Это из «Нюрнберга» деньги, - уже сообразив, что Митя не в теме, а эсэсовцы мнут историю, все же я уперся. - Из кассы деньги. Туча фрицев наблюдала, как я Филиппова с голой отверткой чистил.

- Ты, капеллан, погулял вчерашнего дня со своей Дарьей крепко, - альбинос отвернулся. - Грех тебе.

- Это с которой из них? - Митя достал кисет, и обстоятельно взялся свертывать козью ногу. - Часом, не с половиной Зайцева?

- Половина Зайцева Дарьи Георгиевны не стоит, - высказал свое мнение татарин, сидя на пуфике, гревший босые ступни в тазу с кипятком. - И весь Зайцев ее не стоит. И полтора Зайцевых ее не стоят.