Пол Теру - Коулун Тонг Страница 19

— А чем вы вообще здесь занимаетесь? — спросил он.

— Клюю мертвечину, — не задумываясь ответил Хойт.

— Простите? — В момент, когда прозвучала эта загадочная фраза, Чеп как раз наткнулся взглядом на танцовщиц, которые по капризу прожектора на миг мертвенно побледнели.

— Здесь все переменится, — говорил Хойт, размахивая руками во тьме. Вначале Чеп подумал, что он имеет в виду «Ла бамбу», но Хойт мыслил шире. — Сами подумайте: Гонконг в руках китайцев, а? Всем переменам перемена.

Невежественные американцы, пытавшиеся читать каждому встречному лекции о Гонконге, попадались Чепу часто и были лишь чуточку менее нелепы, чем бесчисленные американцы, рассуждающие о Китае. Мать просто говорила «Янки!» и хохотала, но Чеп постепенно пришел к мысли, что это страшные люди — пираты, опасные прежде всего своим нудным педантизмом.

— Но ведь это не так уж важно, а? — произнес Чеп, мысленно уже собравший чемоданы.

— Еще бы не важно! Дело пахнет преступностью и коррупцией, взятками на каждом шагу, откатом для полиции, детским трудом, работой за гроши. И, наверно, бардаками вдоль всей Сентрал. — Отхлебнув пива, Хойт заключил: — И все за бесценок. Прелесть.

Несколько дней подряд мистер Хун регулярно звонил Чепу и информировал о том, как продвигается дело. Чеки скоро будут выписаны, новая фирма уже зарегистрирована под названием «Полная луна» на Каймановых островах. «А где эти самые Каймановы острова находятся?» — спросил Чеп у Монти, а тот ответил: «По-моему, на тропике Рака»… А еще мистер Хун вновь и вновь предлагал обмыть сделку.

«Обмыть» — то есть собрать свидетелей, пощелкать фотоаппаратами, обменяться никчемными подарками, съесть, неискренне хихикая, отвратительный ужин, завершить сделку, подписать бумаги.

— Я занят, — отрезал Чеп.

Болен, занят, беспомощен — вот шаткие отговорки, за которыми он прятался от печальной истины: его душа сохнет, он теряет свое дело и дом, теряет мать, ополчившуюся против него самого и против Гонконга.

— Почему бы вам не пригласить мою мать? Она обожает вечеринки.

— Это между нами, мужчинами, — возразил мистер Хун.

Следовательно, ее подписью он уже заручился.

Также это значило, что вместо сближения с его матерью, которая была благодарна Хуну и охотно воспользовалась бы возможностью порассказать ему всякие байки, Хун присосался к Чепу, который его терпеть не мог. Казалось, удостоверившись в слабости Чепа, Хун захотел еще прочнее втереться в его жизнь, содрать с Чепа три шкуры, поиграть с ним в кошки-мышки, смакуя унижение иноземного дьявола, кичась своею властью.

Не называя вещей своими именами — впрочем, он мог и не знать этих имен, — Хун, по-видимому, хотел принудить Чепа к участию в пирушке. «Надо отпраздновать как следует», — лаконично выразился он, но Чеп отлично понимал, что за этим стоит: попойка, кутеж, загул и кое-что почище. Очень английский обычай в определенном смысле, рассудил Чеп, но и очень китайский тоже.

Когда люди пируют, за спинами у них каким-то загадочным образом маячит их нищее, голодное прошлое, где никогда ничего не бывало вдосталь, где попойки были редкостным, нетерпеливо предвкушаемым событием; эти приукрашенные фантазией услады сродни маниакальной алчности: так пьяницы на каждое Рождество до хрипоты орут песни и набираются под завязку, чтобы потом облевать себе все ботинки. Типичное времяпрепровождение для очень многих англичан, живущих в Гонконге. Чеп втайне подозревал, что его мать тоже имеет слабость к подобным пирушкам, пока она не объявила их пошлыми; тут-то у него отпали все сомнения, поскольку Бетти ругмя ругала именно то, что ей было всего желаннее.

«Как же эти местные о деньгах талдычат — фу, пошляки они и свиньи», — обожала твердить Бетти до того, как появился мистер Хун со своими девятью миллионами гонконгских долларов в банкнотах Гонконгско-Шанхайского банка, на которых изображен длиннолицый английский лев. Тут и дурак догадается: настойчивые уговоры отпраздновать сделку — «затянуть петлю», как понимал это Чеп, — доказывают, что мистер Хун происходит из крестьянской семьи, искони не знавшей хороших урожаев. Мистер Хун приехал из Китая. Китай сидит на голодном пайке. Все они такие — бойкие на язык, но оборванные, учтивые, но беспощадные. Цивилизованные каннибалы — пользуются салфетками, благопристойно ведут себя за столом и все равно мечтают лишь о том, как бы вонзить в тебя клыки. Впрочем, веди себя Хун по-иному, Чеп насторожился бы еще больше — но отличный английский мистера Хуна скрывал под собой все что угодно, кроме утонченности. Просто этот китаец лучше образован, чем его незадачливые гонконгские братья, а их превзойти несложно: местные школы в плачевном состоянии.

Мистер Хун не отступался, названивал Чепу на работу.

И вскоре припер его к стенке — что было неизбежно, учитывая податливость Чепа, особенно при настойчивом напоре; Чеп понял, что от пирушки не отвертеться. Измором Чепа можно было вынудить совершить то, на что бы он не пошел даже под давлением самых разумных аргументов; таким его сделала мать. Оставалось лишь договориться, как, собственно, праздновать.

— Если вы имеете в виду банкет, — произнес Чеп, привычный к гонконгским банкетам: скука, неразличимые по вкусу блюда, напрасные траты, едва замаскированные субпродукты: рыбьи головы, свиные ножки, губчатый рубец, сухожилия, и таких помоев запросто могут подать хоть пятнадцать перемен, — любой банкет, вы зря теряете время. От китайской кухни у меня дикая мигрень.

— Не банкет, просто мы вдвоем, — сообщил мистер Хун.

Радость-то какая — ничем не лучше банкета. Чувствуя свое бессилие, Чеп опасался общества человека, который его сломил. Энтузиазм Хуна тоже как-то настораживал.

— Тогда просто пропустим по рюмочке, — заключил Чеп.

— Но не по одной! — вскричал мистер Хун.

Загул, другими словами. Стоит китайцу — любому китайцу — выпить две рюмки, он становится красным, как вареный рак, беспомощно разевает рот, часто дыша, — полное впечатление, что его удар хватил; опухшие глаза наливаются кровью, лицо страдальчески искажается. Вместо опьянения у китайцев начинается токсическая реакция: их печень не умеет перерабатывать алкоголь; не очень-то приятно смотреть, как они валятся под стол, точно отравленные, задыхаясь и держась за животы.

— Думаю, мы можем с вами встретиться и немного выпить, — сказал Чеп, воодушевленный памятными ему картинами гонконгского пьянства.

Если выпить чего-нибудь крепкого, пирушка надолго не затянется; когда мистер Хун согласился, Чеп со злорадством вообразил его валяющимся на боку под барной стойкой: красное распухшее лицо, на губах пенится блевотина, язык синий, из ушей бьет пар.

— Кстати, — заметил Чеп, — мама уже начинает нервничать из-за сделки.

— Когда пересечемся, я вас введу в курс дела. Если в Гонконге на твоем пути попадается человек, правильно употребляющий жаргонные словечки вроде «пересечемся», — знай: с ним надо держать ухо востро.

8

Мечтая поскорее разделаться с Хуном, бормоча: «Это в последний раз», Чеп приехал в отель «Риджент» заранее; его взгляд, скользнув по забитой судами гавани, уперся в крышу трамвайной станции «Пик», затем, оттолкнувшись от этой отправной точки, нашел пожарную часть и по кронам деревьев вычислил Альбион-коттедж. При виде своего дома Чепу стало как-то спокойнее.

Он не пожалел, что явился первым, — ему удалось увидеть, как плосколицый, слегка растерянный мистер Хун входит в бар отеля. Это позволило Чепу поглубже заглянуть в душу Хуна: оказывается, китаец человек нетерпеливый и не очень-то раскованный, а с официантами хамоват. Хун по-солдатски печатал шаг, по-офицерски задирал нос, словно ожидая, что перед ним все будут расступаться. Но люди не расступались, и Хун спотыкался, размахивал руками. Что это он держит?

— Вот и вы, — произнес Хун, заметив Чепа. Вместо улыбки у Хуна получился лишь алчный оскал.

Вытянувшись по стойке «смирно», слегка кивая головой, все с тем же видом голодного хищника он постучал сигаретой по корпусу своего мобильного телефона. Хун был в том же костюме, что и в «Толстячке», по-прежнему сверкал лейблом на рукаве. Рубашка новая, с характерными складками — ее только что вынули из коробки и, не отгладив, надели. Галстук завязан кое-как. Черные ботинки начищены.

— Вот и я, — отозвался Чеп, внимательно глядя на Хуна. Так, бывало, стоял навытяжку его отец; в клубах часто попадаются мужчины с подобной выправкой. Гонконг — не только деловой центр, но и военная база; отставников здесь предостаточно. Изучая осанку Хуна, Чеп пытался вспомнить: упоминал ли Хун хоть раз об армии?

— Как приятно увидеть вас вновь, — произнес Хун.

Стиснув зубы, он начал жать на кнопки своего телефона: энергично, мстительно, точно глаза выдавливал.