Аллегра Гудман - Семья Марковиц Страница 19

Генри уводит Сару наверх — посмотреть спальню.

— Головой не стукнись, — предупреждает он, когда они садятся в кресла под скатом крыши. — Я хотел поговорить с тобой о маме, — шепчет он. — Как по-твоему, она правда не пойдет завтра в церковь?

— Не знаю… — начинает Сара.

— Думаешь, она может так со мной поступить? — спрашивает Генри.

— Ты ее знаешь лучше, чем я, — говорит Сара. — Она способна практически на все.

— Тебе надо с ней поговорить.

Сара чуть насмешливо улыбается деверю.

— Мы, конечно, постараемся, но ты не должен дать ей испортить свадьбу. Ты же знал, что она устроит скандал. Она столько месяцев тренировалась.

— Столько лет, — уточняет Генри.

— Да не лет. Все дело в том, что она ошарашена. Она никак этого не ожидала. Да и никто из нас… Так расскажи мне, — Сара пододвигается к нему поближе, — как это случилось? Когда ты решил… ну, сделать предложение?

Генри приободрился.

— Я искал на рынке коттедж вроде этого, Дик дал мне номер телефона Сьюзен, и как-то в воскресенье мы сюда поехали; я увидел все это — в полном запустении — и сказал: «Ни за что», а она мне: «Может, зайдете ко мне на ланч без претензий?» Мы отправились к ней, говорили о книгах, об интерьерах. Она решила перетянуть мебель, и я тоже, а потом мы заговорили про коттедж, и я посоветовал ей его отремонтировать, а уж потом продать. Можно же было смету составить. Я сводил ее к нам в магазин, показал наши ткани. Она что-то начала покупать, а дальше мы уже все делали вместе.

— Да, вполне себе проект, — сказала Сара.

— О да, и еще — хорошее вложение. Мы собирались продать его одной паре из Лондона, решившей поселиться в уединенном месте. Но мы оба такие перфекционисты, мы неделями подыскивали дверные ручки нужного периода, занялись ремонтом плиты 1923 года…

— Генри! — зовет снизу Роза.

— А-ааа! — вопит он, потому что, встав, ударяется головой о скошенный потолок.

— Господи, что стряслось? — кричит Сьюзе и мчится наверх.

— Нет-нет, не трогай меня! — кричит Генри, сжимая руками голову. Он корчится от боли стонет, побагровевший, посреди комнаты. — Не толпитесь вокруг меня, — требует он.

— Дай я посмотрю, — говорит Сьюзен.

— Ты просто льда принеси, — стонет он и опускается на одну из двух одинаковых белых кроватей.

— Я так и думала, что эти кресла великоваты для мансарды, — говорит Сьюзен, вернувшись со льдом. — Генри, какая кошмарная шишка! Что все завтра подумают? Приложи лед, придави его подушкой.

— Генри, — кричит снизу Роза, — что ты с собой сделал?

По дороге обратно в гостиницу Роза дремлет, а Эд внимательно слушает Би-Би-Си-3. Сара представляет себе, как Генри и Сьюзен раскладывают в коттедже образчики тканей на мебель. Думает она о том, что они так много себя вложили в этот дом, что теперь принадлежат ему и друг другу. Брак был единственным способом завершить этот проект, доделать этот сложный, тонкий интерьер — например, воспроизведенный на стенах кухни узор с виноградными лозами Уильяма Морриса[66]. Сара сонно думает о тех поэтах и обитателях Оксфорда которые стремились ко все более и более Высокой церкви[67], возводили шпиль за шпилем, пока не стали католиками, а их церкви не превратись в соборы. Может, и Генри, решив жениться, проделал такой же путь? Он — воображает она — двигался от юношей к цветоводству, потом к садоводству и наконец — к коттеджу и жене. Ухаживал все более и более причудливо. Сара всегда думала что Генри живет удивительно красиво, и немного расстроилась, когда узнала, что он женится. Она решила, что он сдается на волю обыденности. Но Генри вовсе не сдался. Он нашел прибежище в изыске девятнадцатого века.

Когда в «Пасторском доме» звучит гонг к завтраку, Эд с Сарой быстро одеваются и идут к двери Розы.

— Роза, — сообщает Сара через дверь, — мы будем в столовой.

И они спускаются вниз, где для них приготовлены овсянка и тоненькие треугольные тосты. Они не ждут, когда Роза откроет дверь, у них разработан план военных действий.

Но Роза не присоединяется к ним за завтраком, не поджидает их, когда они возвращаются. Эд выбегает купить «Гардиан». Сара выкладывает на кровать отутюженный льняной костюм, прислушивается — не слышно ли в коридоре шагов Розы. Генри ждет их к одиннадцати — чтобы сфотографироваться. Они подробнейшим образом читают «Гардиан». Генри звонит дважды.

— Я так больше не выдержу! — взрывается в половине одиннадцатого Эд. Он забывает про план и колошматит в дверь Розы.

— Мама, выходи — тебе надо на свадьбу! — кричит он.

— Я никуда не иду, — отзывается Роза.

— Ты собираешься весь день проваляться в кровати? Ты для этого приехала в Англию?

— Я приехала не для того, чтобы меня тащили куда-то против моей воли. Не в том я возрасте! — говорит Роза.

Эд врывается к себе.

— А я думала, на нее за такое поведение вообще никто не будет обращать внимания, — говорит Сара. Она заряжает фотоаппарат, засовывает запасные кассеты с пленкой в клапаны на ремне.

Эд снимает трубку, звонит Розе.

— Мама, мы уезжаем, — говорит он ласково. — Ты ведь не хочешь расстраивать Генри?

— Ты меня не шантажируй, — отрезает Роза. — Неужели ты не понимаешь — если кого и расстроили, так это меня.

Они ждут еще немного и отправляются на свадьбу. Когда они уходят, появляется служащий гостиницы: он катит тележку с накрытыми крышками блюдами, утренней газетой, кофейником и розой в вазочке. Останавливается он у двери Розы.

Генри стоит под шквалом органной музыки и смотрит в проход, по которому к нему идет Сьюзен. Она в своем тяжелом подвенечном платье ступает медленно и спокойно, подстраиваясь под шаг восьмидесятитрехлетнего отца.

Эд нервно ерзает на скамье с высокой спинкой, оглядывает лица гостей Генри. Почти все из них евреи, догадывается он. Пока Сьюзен помогает отцу сесть, Сара разглядывает ее платье — камчатная ткань с узором, белое по белому, юбка колоколом, пышные рукава. В мерцающем свете витражей волосы Сьюзен отливают серебром. Эд крутится, пытается рассмотреть еврейскую общину Оксфорда — там и человек двадцать ученых из Израиля, с темноглазыми детишками, щебечущими на иврите — им велят сидеть спокойно, и сидят они среди лилейно-белых прихожан. А Сара искренне радуется, глядя на Генри в серой визитке и на Сьюзен в белом. Генри словно оказался в сказке — во всяком случае, в продолжении сказки, он женится на волшебнице-крестной.

— Смотри, там Дик и Айрин Френкель, — шепчет Эд.

Генри замер рядом с Сьюзен. Над ними, высоко над ними — стрельчатое окно, а еще выше окно-розетка, парящее в воздухе, как медальон. Для него сейчас существует только голос священника и зеленый полумрак церкви. Темные резные листья, блеск позолоты, звучная мелодия. Он все это видел и слышал, но никогда прежде не был причастен к этому. Он забывает обо всем остальном и не замечает что его мать приехала, стоит в дверях, сует в кошелек сдачу от таксиста, щелкает замком сумочки.

— Заливное тает, — обеспокоенно сообщает Генри Сьюзен в шатре на территории Уантаджского центра. Сад Мертон-колледжа им для свадебного приема заполучить не удалось.

— Я уверена, его все равно съедят, — успокаивает его Сьюзен.

— Ты все-таки попроси, чтобы принесли побольше льда, — говорит Генри.

— Хорошо. — Сьюзен деловито уходит. Из-под ее платья видны туфли на низком каблуке.

День жаркий и душный. Гости пьют охлажденное шампанское ящиками. Генри суетится, проходя, целует мать. Струнный квартет мужественно играет, изнемогая от жары, Генри вздыхает: ему жаль, что так недолго они пробыли в прохладе церкви, и даже свадебный торт на солнце начинает подтаивать. Сьюзен бодро обмахивается веером, ставит в тени дуба пару садовых стульев — для своего отца и Розы.

— Ох, ну и жара, — говорит Дик Френкель, и Эд думает, что Дик совсем не изменился с тех пор, как Эд читал лекции здесь в летней школе, и дети бесились на этой самой лужайке. — Но все равно, добро пожаловать, — говорит ему Дик. — Следующим летом непременно вызовем тебя на конференцию по Западному берегу[68].

Сара фотографирует Эда и Дика, когда Дик показывает на усадьбу, где находится его институт, у нее получается и удачный снимок Сьюзен, когда та кружится в юбке колоколом и тычет пальцем на стол с десертами.

— Обожаю все английское, — говорит под деревом Роза отцу Сьюзен. — Я, видите ли, выросла в Лондоне, в английской семье и делала все, что делают английские дети. Мы пили чай, проводили каникулы на море — у нашей гувернантки было сопрано, и она любила петь с балкона, выходившего на море. Прохожие останавливались послушать. Они были очень добры ко мне в — особенности мой английский папа. Но, — доводит она мысль до конца, — мои родные были в Нью-Йорке, меня отправили в Англию до того, как у них появилась возможность эмигрировать, и мне визу дали не сразу. Все время, пока я была в Англии, я ждала, когда мне разрешат уехать. Я просто хотела домой, к своим родным. Просто хотела домой.