Вячеслав Бондаренко - Вечный огонь Страница 19

– А-а, – улыбнулся Владимир грустно. – Теперь вспомнил.

– А еще он сказал, что в тебе и во мне это никогда не угаснет, – глядя в сторону, договорила Варя. – И дальше пойдет. Что это значит, я не очень поняла, если честно…

Шимкевич улыбнулся, достал папиросы. Шедший навстречу командир с четырьмя «кубарями» в петлицах четко бросил руку к козырьку фуражки, Владимир ответил на приветствие.

– Совсем забыл сказать. – Они остановились, чтобы пропустить ломового извозчика. – Через неделю опять маневры.

– Я привыкла. Только Витьке что-нибудь интересное привези, а то он в прошлый раз чуть не разревелся.

– Ладно, – почесал затылок Шимкевич, – придется какой-нибудь осколок на полигоне прихватить, что ли.

Глава десятая

– Товарищ полковник, разрешите обратиться!

Шимкевич поднял голову. Летчик, капитан, загорелый как черт – значит, не первый день в Испании. И лицо вроде бы знакомое. Впрочем, мало ли где могли встречаться?..

– Слушаю.

– Вам приказ. – И протянул пыльный коричневый пакет.

Владимир Игнатьевич нахмурился. Что за блажь такая – нарочный в капитанском звании, да еще летчик?.. Шимкевич разорвал тонкую бумагу, вынул лист, на котором бледно проступали отстуканные на машинке буквы. Внизу стояли подписи Петерса и Антонова-Овсеенко – людей, которые отвечали в Испании за все.

Домой. Зачем отзывают, почему – непонятно. Ясно одно: домой. К Варе, к Витюшке… Впрочем, какой он Витюшка, здоровый хлопец уже, девятнадцать лет, курсант Минского военно-пехотного училища имени Калинина, Виктор Владимирович…

Полковник устало сдвинул на затылок фуражку, помял ладонью загорелый лоб. Летчик не уходил, смотрел выжидающе, словно о чем-то знал и должен был сообщить ему.

В Испанию полковника Владимира Шимкевича направили осенью 1936-го. Накануне, на маневрах в присутствии Тухачевского, его полк был признан лучшим в дивизии – ночная операция по форсированию водной преграды с последующим прорывом укрепполосы противника прошла так, что на командном пункте все зааплодировали. Маршал лично вручил Шимкевичу золотые часы с гравировкой. Уже потом, после отъезда Тухачевского, в «Красноармейской правде», газете Белорусского военного округа, дали небольшую статью про Шимкевича под заголовком «Учимся бить врага по-сталински». А потом вызвал к себе комдив, его обычно румяное лицо было бледнее обыкновенного, глаза смотрели как-то уклончиво, непонятно:

– Ну что, покажешь, как бить врага по-сталински в реальных условиях?

Испания. Он сразу понял это, и снова поднялось под ложечкой давно не слыханное, занозистое: война, война… Не маневры, когда условный противник, «синие», которые учились по тем же учебникам и воюют по тем же правилам. Все взаправду.

– Так точно, товарищ комдив!

Варя провожала до Одессы. Оттуда нужно было плыть пароходом. Гуляли по Приморскому бульвару, стояли у Дюка, снялись на память у бойкого старичка, сидевшего на верхней площадке Потемкинской лестницы… Внизу были порт, море. И так сладко пахли акации, так шелестели платаны над головой, что не верилось в скорую разлуку.

– Витюшке я не сказала, – произнесла Варя, глядя в сторону. – Расстроится еще. Как-нибудь потом, при случае…

– Ну что за глупости? – поморщился Владимир Игнатьевич. – Взрослый же парень, будущий командир. Он все поймет, приказ есть приказ.

– Не лезь никуда без надобности, – вздохнула жена, касаясь рукой ордена Красного Знамени на гимнастерке. – И пиши чаще. А я буду ждать…

Советские военные советники в Испании воевали под псевдонимами. У него было имя «Игнасио». Как у отца, подумал Владимир, когда уже на пароходе, качавшемся в Средиземном море, ему сообщили его псевдоним.

А потом было много всего. Бои под Гвадалахарой, первые германские танки, увиденные им – юркие маленькие Т-II, которые наши «двадцатьшестерки» и БТшки жгли словно стоги сена, терпкое густое вино, которое пили с Каролем Сверчевским в какой-то заброшенной усадьбе на берегу реки Тахо… И тот незабываемый пленный, которого взяли в жестокой рукопашной, израненный, с трудом сидевший на стуле.

Он был русским. Упрямые скулы, косой, полный достоинства и презрения взгляд. На нем была потрепанная испанская форма с погонами теньенте (лейтенанта), а в речи часто звучали французские слова.

– Фамилия вашего командира? – спросил у него Шимкевич.

– Подполковник Долинский.

Мало ли Долинских на свете? Но Владимира словно ошпарило этой фамилией. Паша?.. Жив?..

– Павел Ильич Долинский? – спросил он утверждающе.

Пленный удивленно сморгнул.

– Oui. А откуда…

– Если знаете, расскажите его боевую биографию, – тихо, сухо попросил Шимкевич.

Пленный гордо вскинул бледное от потери крови лицо. Присутствующий при разговоре особист чуть слышно хмыкнул и качнул головой.

– Зачем вам это? Павел Ильич не имеет ничего общего с большевиками.

– Пожалуйста, – еще тише произнес Владимир.

А потом он долго курил в одиночестве. Пленного давно увели. Пашка, Пашка, друг сердечный… Последний мой командир в старой армии, в Ударном батальоне еще. Кинули бы на фронт против Деникина в августе 19-го, и могли бы с тобой запросто встретиться, ты ведь брал Орел, а потом отступал, когда били тебя советские латышские да эстонские дивизии… Я гнал поляков из Минска, а ты в это время рыл укрепления на Перекопе. И уплыл оттуда в ноябре 20-го, плача злыми слезами – сначала Константинополь, потом Черногория, рудники, переезд в Бельгию на завод, и вот теперь – Испания, вместе с генералом Франко в смертный бой с мировым коммунизмом…

«Это образец офицера, – всплыл в памяти сжатый, упрямый голос русского пленного. – Я за ним в огонь и воду пойду». Верю я тебе, парень. Верю. И где отыскать в сердце слова осуждения для друга, который поступил так, как велел ему долг офицера, та самая честь, о которой сказал, умирая летом 17-го, капитан Гогенава?

– …Товарищ полковник, – негромко окликнул Шимкевича летчик, – самолет в порт вылетает через полчаса. Пожалуйста, поторопитесь.

Значит, знал, что за приказ?.. Знал заранее? Что-то сухое, острое больно царапнуло внутри коготками и враз затихло.

– Подождите снаружи, капитан, – резко приказал Владимир Игнатьевич, складывая бумагу и поднимаясь. – Я буду готов через пять минут.

Огромный ребрастый Г-2 – пассажирская версия бомбардировщика ТБ-3 – утомительно долго ревел моторами, заруливая на посадку. Наконец командир самолета выглянул из своего закутка, кивнул, со звоном коснулась порожка железная лестница, и розовощекий круглолицый лейтенант (таким же будет его Витька через год), сияя, скрипя новенькой портупеей, кинул ладонь к козырьку:

– Здравия желаю, товарищ полковник, добро пожаловать на Родину!

Машина, огромный открытый «Бьюик», ждала тут же. Лейтенант уселся рядом на обитое серым плюшем мягкое сиденье:

– Провезем вас нарочно по главным улицам, товарищ полковник. Растет, хорошеет наша столица на глазах! Давно не бывали в Москве?

Шимкевич молчал, оглядывался. В Москве он не был ни разу, только в хронике видел, да и вообще был уверен, что сразу же из Одесского порта выедет домой, в Минск. Однако в предписании, которое вручили ему в штабе ОдВО, четко стояло – в Москву. «В Кремль», – понял Владимир Игнатьевич, когда «Бьюик» по улице Горького выскочил у Исторического музея. Мелькнула на мгновение шальная мысль – а вдруг удастся увидеть товарища Сталина, но тут же пропала. Что за дело Сталину до какого-то полковника? У вождя наверняка весь день расписан не по минутам, по секундам даже…

Часовые смотрели на смуглого полковника-орденоносца с уважением, держались вежливо, но документы проверяли, как положено. Отобрали оружие. А потом – знакомое по фотографиям лицо Калинина. В углу суетился корреспондент, дважды вспыхнула лампа блица. Калинин недовольно сощурился, косясь на оператора.

– За образцовое выполнение особо важного правительственного задания и проявленные при этом мужество и героизм наградить полковника Шимкевича Владимира Игнатьевича орденом Красной Звезды и представить к воинскому званию «комбриг». Поздравляю вас, товарищ комбриг!

Владимир Игнатьевич осторожно пожал сухонькую ладонь всенародного старосты, принял коробочку с орденом.

– Служу трудовому народу!

…До минского поезда было еще полдня. Поговорив по телефону с женой, Владимир Игнатьевич вышел из Главпочтамта, зажмурился на солнце. И здесь, в Москве, оно умеет быть жгучим, как в Гвадалахаре. Скорей бы домой… Сначала пожалел, что Витьку не отпустили для встречи с отцом на вокзале, а потом порадовался: так и надо, пускай привыкает, служба есть служба.

Варя встречала на перроне, с цветами и со слезами. Владимир увидел ее еще из окна вагона. Прохладные щеки, нежные родные губы, и пусть чуточку резче, чем раньше, обозначились морщинки у глаз, все равно – самое любимое, ненаглядное лицо. А сбоку уже неловко, по-медвежьи подступал, держа в руках букет, словно веник, полковой комиссар Семен Куроедов. И тоже облапил, посапывая, все же волновался, чертяка, за старого сослуживца.