Джон Гришэм - Покрашенный дом Страница 19

— Хорошо бы и мне такой сон приснился! — заявил я.

— Думаю, это Господь нам что-то хотел сообщить.

— Что Рики возвращается?

— Да. Может, не прямо сейчас, но что война скоро кончится. И я однажды погляжу на дорогу и увижу, что он уже идет через двор.

Я посмотрел на наш двор. На нем образовывались лужи и потоки, которые бежали в сторону Спруилов. Травы уже почти не было, а ветер срывал первые желтые листья с дубов.

— Я каждый вечер молюсь за Рики, ба, — сказал я гордо.

— Я молюсь за него ежечасно, — сказала она, и я заметил, что глаза у нее влажные.

Мы качались и смотрели на дождь. Когда я думал о Рики, он редко представлялся мне в виде солдата в военной форме, с винтовкой, под огнем, перебегающим от одного укрытия к другому.

Скорее, я думал о нем, как о лучшем своем друге, моем дяде, который был мне больше братом, приятелем, с которым мы рыбачили и играли в бейсбол. Ему ведь было всего девятнадцать, и он представлялся мне и молодым, и старым одновременно.

Вскоре появилась мама. Субботнее мытье для меня обычно сопровождалось воскресным отскребыванием. Это был быстрый, но жестокий ритуал, когда эти две одержимые женщины отскребывали от грязи мою шею и уши.

— Ты готов? — спросила мама. И я почувствовал, что шея и уши уже болят.

Я пошел за Бабкой на кухню, чтобы налить себе еще кофе. Паппи уже сидел за кухонным столом и читал Библию, готовясь к уроку в воскресной школе. Отец был на заднем крыльце, наблюдал за грозой и пялился куда-то вдаль, за реку, несомненно, уже беспокоясь насчет возможного наводнения.

Дождь закончился еще до того, как мы вышли из церкви. На дорогах была сплошная грязь, и Паппи вел машину еще медленнее, чем обычно. Мы тащились и тащились, иногда сползая вбок на ухабах и в лужах, которых было множество на нашей старой проселочной дороге. Мы с отцом сидели сзади, в кузове, крепко держась за борта, а мама с Бабкой ехали впереди. Все были одеты в самое лучшее. Небо прояснилось, над головой было солнце, оно уже начало припекать мокрую землю, так что стали видны испарения, лениво поднимавшиеся над стеблями хлопчатника.

— А денек-то будет жаркий, — сказал отец, выдав все тот же прогноз, который предлагал нам каждый день, начиная с мая и до конца сентября.

Когда мы добрались до шоссе, мы с отцом встали и оперлись о крышу кабины, чтобы ветер дул в лицо. Так было гораздо прохладнее. Поля были пусты; даже мексиканцам не разрешалось работать в воскресенье. Каждый год в период сбора урожая в округе возникали одни и те же слухи о неких фермерах, тайком пробирающихся в поле и собирающих хлопок и в воскресенье. Лично я никогда таких грешников не видел.

Многие вещи считались грехом в сельских районах Арканзаса, особенно если ты баптист. Большую часть наших воскресных молений в церкви занимали проповеди преподобного Эйкерса, громогласного и вечно рассерженного человека, посвящавшего слишком много времени измышлению новых грехов. Я-то, конечно, на его проповеди внимания не обращал — да и большинство ребят тоже, — однако воскресное посещение церкви означало нечто большее, чем просто проповеди и молитвы. Это было время общения друг с другом, время обмена новостями и последними сплетнями и слухами. Это было праздничное собрание, когда все пребывают в добром настроении или по крайней мере притворяются, что пребывают. Какие бы заботы и беспокойства ни одолевали мир — грядущие наводнения, война в Корее, скачущие цены на хлопок, — во время церковных собраний все это отбрасывалось прочь.

Господь ведь вовсе не желал, чтобы Его народ о чем-то беспокоился, вечно твердила Бабка, особенно когда мы находимся в Его доме. Это всегда казалось мне крайне странным, поскольку она волновалась и беспокоилась ничуть не меньше, чем Паппи.

Если не считать собственной семьи и нашей фермы, ничто другое не было для нас столь же важным, как баптистская церковь Блэк-Оука. Я знал каждого из ее прихожан, а они, конечно же, знали меня. Это была настоящая семья и в хорошем, и в плохом смысле этого слова. Все в нашей общине любили друг друга или по крайней мере утверждали, что это так. Если кто-то из членов общины заболевал, пусть даже самой пустячной болезнью, на него тут же изливалась вся христианская забота и все молитвы, какие только можно вообразить. Похороны всегда длились целую неделю, превращаясь чуть ли не в святой праздник. Осеннее и весеннее религиозные бдения планировались за много месяцев, и ждали их с огромным нетерпением. По крайней мере раз в месяц возле церкви устраивались общие обеды на воздухе — своего рода пикник, трапеза для всех под сенью деревьев, — и они часто продолжались до вечера. Свадьбы были очень важным мероприятием, особенно для наших дам, только им недоставало трагизма, присущего отпеваниям и похоронам.

Когда мы приехали, посыпанная гравием парковочная площадка возле церкви была уже почти заполнена. Большей частью здесь стояли старые фермерские грузовики и пикапы вроде нашего, все заляпанные свежей грязью. Было и несколько седанов, но в них приехали либо горожане, либо те фермеры, у кого земля была своя. Дальше по улице, где находилась методистская церковь, грузовиков было меньше, а легковых машин больше. Там, как правило, молились торговцы и школьные учителя. Методисты считали себя несколько выше нас, но мы, баптисты, полагали, что только мы знаем истинный путь к Господу.

Я выпрыгнул из кузова грузовичка и побежал разыскивать своих друзей. Позади церкви, возле кладбища, трое ребят старше меня перекидывались бейсбольным мячом, и я направился в их сторону.

— Люк! — позвал меня кто-то шепотом. Оказалось, это Деуэйн — он прятался в тени вяза. Он был какой-то испуганный. — Иди сюда!

Я подошел к дереву.

— Слыхал? — спросил он. — Джерри Сиско помер. Нынче утром.

Я замер, пораженный, не зная, что сказать. Деуэйн молча пялился на меня. Наконец я сподобился выдавить из себя:

— И что?

— А то, что теперь будут искать тех, кто видел, что там произошло.

— Так многие видели.

— Ага, только никто не хочет ничего говорить. Все боятся Сиско, и твоего парня с гор тоже все боятся.

— Он вовсе не мой парень, — сказал я.

— Ну, я все равно его боюсь. А ты?

— И я.

— Чего делать будем?

— А ничего. Ничего никому не скажем, пока, во всяком случае.

И мы договорились, что и впрямь ничего делать не будем. Если пристанут, будем врать. А если соврем, просто лишний раз помолимся.

Молитвы в то воскресное утро были длинные и многословные. Такими же длинными были разговоры и сплетни о том, что могло случиться с Джерри Сиско. Новость о его смерти распространилась очень быстро, еще до того, как начались занятия в воскресной школе. Деуэйн и я узнали такие подробности этой драки, что уже не верили собственным ушам. Хэнк час от часу вырастал чуть ли не в великана. «У него кулаки размером с окорок!» — утверждал один. «А плечи как у быка Брахмы!» — говорил другой. «И весит он не меньше трехсот фунтов!» — вопил третий.

Мужчины и старшие ребята столпились у входа в церковь, а мы с Деуэйном шатались вокруг, прислушиваясь к их разговорам. Я слышал, как кто-то назвал это преднамеренным убийством, потом непреднамеренным, а я не очень понимал, какая между ними разница, пока не услышал, как мистер Змея-Уилкокс сказал: «Никакое оно не преднамеренное. Это хороших людей убивают преднамеренно, а такую шваль, как эти Сиско, убивают случайно».

Это было первое убийство в Блэк-Оуке с 1947 года, когда какие-то издольщики, жившие к востоку от городка, перепились и затеяли настоящую войну. И один мальчишка-тинейджер оказался не с той стороны от ружейного дула, но тогда никто никому не стал предъявлять никаких обвинений. Все участники этой войнушки ночью просто сбежали, и никто о них с тех пор больше не слышал. И никто в городе не смог припомнить хоть одно «настоящее» убийство.

Меня это известие прямо-таки ошарашило. Мы сидели на ступенях церковного крыльца, смотрели в переулок, ведущий к Мэйн-стрит, и прислушивались к спорам взрослых о том, что следует сделать и чего делать не нужно.

Дальше по улице был виден наш кооператив, и мне на секунду почудилось, что я снова вижу Джерри Сиско — все лицо залито кровью, а Хэнк Спруил все молотит его своей деревяшкой, забивая до смерти.

Я понял теперь, что стал свидетелем убийства человека. И вдруг мне захотелось пробраться обратно в церковь и начать молиться. Я был уверен, что в чем-то виноват.

Мы пролезли в церковь, где скопились девчонки и женщины — они тоже шептались и обменивались своими версиями случившейся трагедии. Теперь они всячески превозносили Джерри. Бренда, та самая девчонка с веснушками, что втюрилась в Деуэйна, жила всего в четверти мили от семейства Сиско, и раз уж они были практически соседями, то ей уделялось повышенное внимание. Женщины явно проявляли гораздо больше сочувствия к погибшему, чем мужчины.