Альберто Бевилакуа - Скандальная молодость Страница 19

Когда она появилась на бале-маскараде Прорицательниц, в руках у нее ничего не было. Начиналось представление под названием «Тысяча китайских удовольствий» с участием настоящих китайцев, приехавших посадить caplass, то есть цветы лотоса, в Вилластраде и других богатых районах; сейчас они зазывали в свои палатки, которые называли Высшим Средоточием Гармонии. В одну из них очередь была особенно длинная. Дзелия тоже вошла: посередине, прямо под лампой, стояло задрапированное красным бархатом кресло. В него уселась одна из Прорицательниц, которая предсказала потепление климата на всей Земле, таяние полярных льдов и повышение уровня океанов; практически речь шла о последних днях человечества. Их, предупредила Прорицательница, следовало прожить без страха перед адом. Она заявила, что готова назвать дату конца света. Но потребовала, чтобы все встали и обнажили головы.

Дзелия ушла, расстроенная. И сразу же увертюра к «Семирамиде» вновь окутала ее, словно облако, и ей показалось, что из этого облака выходит какой-то великан.

— Ты узнаешь меня? — спросил он.

Она сказала, что никогда его не видела.

— Я Атос, — он был явно удивлен. — Знаменитый Атос Лунарди!

И он исчез между дорожками, на которых танцевали вальс, там, где были арены для Забав, залитые благодаря автономным электрогенераторам в форме драконов ярким белым светом. На стоянках кучера в ожидании хозяев спали или притворялись спящими; отстранившись от всего, они отказывались смотреть и слушать. Ведь в павильонах продавали себя такие же люди, как и они: установленное Управлением полиции и ханжеством священников правило, по которому нужно было молча умирать от голода, на время праздника сменилось на свою гротескную противоположность; иными словами, Власть давала людям свое согласие, если не прямой приказ, на то, чтобы они ели, пока не свалятся замертво, пели, пока не лопнут легкие, мерялись силой в кулачных поединках и фаллических состязаниях.

Забавы, в силу отсутствия светского и религиозного контроля над ними, пользовались определенными привилегиями: карабинеры не вмешивались, церковные власти не предавали их анафеме.

Господа приезжали из своих поместий и городских особняков, чтобы оплатить организацию состязаний и тотализатора, и требовали, чтобы игра велась абсолютно честно. Типы, похожие на фокусников, принимали неизменно высокие ставки и выплачивали выигрыш. Едоки сидели за столами, уставленными горами тарелок и бутылок, прямо перед глазами заполнявшей партер элегантной публики; на сделанных после победы фотографиях на фоне лежащих прямо на земле проигравших, которым тут же оказывали помощь, улыбались, показывая испорченные зубы, победители с погасшими глазами. Певцы выстраивались в ряд на эстраде и начинали с романсов; затем, по сигналу зазывалы, брали все более и более высокие, уходящие в небеса, ноты; павильон дрожал от грома этого уникального хора, который постепенно терял голоса, как дерево теряет листву, пока в конце концов не оставалась только звенящая нота победителя.

Снаружи наготове стояла «скорая помощь». Рассказывали, что непобедимый Писсери навсегда ушел в райские певческие сады в один из дней Феррагосто, повергнув в ужас всех присутствующих тем, что дыхание продолжало выходить у него из легких даже тогда, когда смерть была неопровержимо установлена.

Обстановка на площадках для фаллических состязаний напоминала дом терпимости. Одетые в доспехи мастера непристойных поз выходили к зрителям под восторженные крики тренеров, секундантов и рабынь; они преклоняли колена перед обтесанным и украшенным смоляными факелами стволом тополя, который символизировал божество, и замирали в этой позе, пока объявлялись испытания. Они состояли в раскалывании орехов, поднимании груза, дуэли и жонглировании.

Мужчины и женщины, охваченные возбуждением, заключали пари, не смущаясь неизбежностью отвратительных или жестоких сцен. С каждым выступлением аромат масел постепенно улетучивался, и в воздухе распространялась вонь от истерзанных половых органов и мочи.

Были такие, кто побеждал в каждом состязании и становился знаменитым от Торричеллы до Корболы: например, Атос Лунарди, по прозвищу Обжора, который дебютировал 14-го июня, в день Сант Элизео, на Забавах в Чиконьяре; говорили, что он похож на самого Коллеони, хотя этого Коллеони никто никогда не видел.

Дзелия стала свидетельницей его смерти.

Она снова увидела его, когда тот одиноко сидел за богато накрытым столом, в роскошной куртке, украшенной вышитым двуглавым орлом. Он продолжал упорно смотреть в пустоту, не обращая никакого внимания на окружающих, даже тогда, когда Идальго Анджели, его секундант, похлопал его по спине с тем ласковым безразличием, с каким относятся к скаковым лошадям. Анджели был горбун и пользовался славой волшебника, лицо у него было молодое, но сколько ему лет на самом деле, определить было невозможно. Как всегда, он собрал ставки, по-приятельски болтая с самыми авторитетными игроками; затем поочередно поднял вверх руки крупного землевладельца Витторио Дельнеро, его жены Кристины, членов семей Марки и Пицци, хозяев острова Пескароли, и даже одного из кузенов короля, чтобы привлечь к ним внимание и заставить публику их приветствовать.

На выступлениях Обжоры никогда не было свободных мест.

Еще до начала, с удовольствием отметив, что зрители рассажены, как надо, а освещение установлено прекрасно, Атос совершенно ясно понял, что войдет в историю, как Джирарденго и Чевентини; на этот залитый светом костров берег никогда не ступит нога бойца, способного его одолеть, и, продолжая пристально, с клоунскими ужимками, на которые он был великий мастер, разглядывать со своего помоста аграриев и представителей знати, он увидел себя в их глазах избранником Бога.

— Аплодируйте! — приказал он. — Я — самый лучший!

Они подчинились, отвечая благосклонными улыбками.

По его знаку мгновенно воцарилась тишина.

Яйца вкрутую он проглотил молниеносно: прежний его рекорд был равен тридцати, в этот раз он довел его до тридцати пяти. Он не обратил внимания на всеобщий восторг и сосредоточился исключительно на том, чтобы превзойти самого себя, соглашаясь бисировать и вызывая у организаторов, которые заранее радовались огромной выручке, страх остаться без прибыли. То, что он воображал своей душой, подобной более крепкому, чем дуб, розовому кусту, наполнялось гордостью, как наполняется съестным желудок. На чествовании триумфатора вместо речей были пироги и куры, свиные и говяжьи окорока, торты и реки вина.

Зрители непрерывно бросали на стол куски пищи, требуя, чтобы он выступил в роли живого символа того голода, от которого страдали целые поколения, и кричали:

— Всегда приятно посмотреть, как голодали раньше.

Атос выполнил эту просьбу с ощущением, что он их унижает.

«Свиньи, — размышлял он. — Вы и не подозреваете, что в один прекрасный день я заставлю вас целовать мне ноги и жрать мое дерьмо. Я — Давид и Голиаф в одном лице. А вы просто вши».

В сопровождении свиты он перешел в павильон песен.

Дзелия тоже признала, что голос у него великолепный. Он не ограничился высокими нотами: Идальго Анджели выступил в роли дирижера, и он спел из «Отелло» Кредо; из «Фальстафа» Все в мире шутка, дерзко называя кузена короля Пистолетом, а для его друзей исполнил — Воров. Спустившись в зал, он остановился около Дельнеро и спел «Мистер Форд, разбуди свою жену-замарашку». Всем пришлось отнестись к этому, как к милой шутке, потому что здесь было его царство.

«Кто, спросил он самого себя, может понять мое счастье?» В конце концов ему это надоело, и, презрительно повернувшись к ним спиной, он посвятил себе, только своему величию высокую ноту, ради которой напряг легкие до такой степени, что перед ним забрезжили ворота в ад.

Кулачные бои и фаллические состязания прошли без сучка, без задоринки. Что касается первых, то Дзелия увидела, как он уложил трех борцов из школы Райчевича и штангиста Тиберио; он выразил желание, но ему не пошли навстречу, бороться с медведем, который сидел в клетке у Прорицателей. Что же до вторых, то целый лес рук массировал его и умащал ароматными составами: рабыни были совсем молоденькие, и в окружающем шуме их имена звучали причудливо.

То, что Атос сумел проделать, держась обеими руками за свое неимоверных размеров мужское естество, как за корабельную мачту, превратилось в какое-то безумие и просто потрясло Дзелию, успевшую уже повидать самые невероятные вещи и готовую к любым сюрпризам. Как сумасшедший, не разбирая пути, он ринулся на тренеров и секундантов, повторяя: «Озел, озел» и наводя страх на зрителей, которые отпрянули к стенам. Все летало. Несколько женщин упали в обморок. Это длилось до тех пор, пока Атос не рухнул на землю, увлекая за собой ленты и знамена.