Люциус Шепард - Новый американский молитвенник Страница 19

— Я соскучился, — сказал я.

— Я тоже. — Потом добавила: — Как только ты вернешься, сразу поедем в пустыню.

— А если я буду засыпать после самолета?

Она засмеялась.

— А ты не засыпай.

Я представил себе тонкую извилистую трубку, аркой изогнувшуюся по кирпичной кладке среднезападных штатов, червоточину, соединившую одиннадцатый этаж отеля «Хилтон» с квартиркой позади «Аризонского безумия», и почувствовал, как вещество нашей близости течет сквозь нее. Тереза пересказывала мне городские новости, а я слушал, счастливый, не обращая внимания на детали и наслаждаясь вспышками цветов пустыни, которые ее голос зажигал в моем мозгу. Повесив трубку, я хотел спуститься в бар около вестибюля, но вовремя вспомнил, что чуть раньше видел там кучку вардлинитов, а на них натыкаться мне совсем не хотелось. Тогда я заказал бутылку «Кетель-1» в номер, сел у окна и стал пить. Три стопки, и над рекой зажглись силуэты недружественных созвездий, зодиакальный круг ножей и топоров. Зазвонил телефон, но я не стал отвечать, подозревая, что это какой-нибудь вардлинит, за взятку вызнавший у коридорного мой номер, или Сью Биллик хочет напомнить о том, что будет ждать меня в Чикаго, или кто-нибудь еще из тех, с кем у меня не было желания разговаривать. И вот, сидя в номере стоимостью четыреста долларов за ночь и попивая дорогую водку, я вдруг подумал, что всем этим обязан махинациям Ванды и невольному самопожертвованию Марио Киршнера. Окровавленный призрак Киршнера давно уже перестал являться мне, проходя сквозь стены, как бывало иногда в камере, но теперь от мысли о том, что его прерванная жизнь послужила топливом моего успеха, мне стало как-то не по себе. В накатившем приступе экзистенциальной нестабильности я почувствовал, как сверхъестественные силы сгущаются вокруг меня, и представил, будто башня отеля «Хилтон» вдруг сделалась гибкой, накренилась и выбросила меня из окна и я лечу, кувыркаясь, сквозь темноту, навстречу до смешного бескомпромиссной судьбе. Снова зазвонил телефон, и снова я отказался поднять трубку. Я пил и пил до тех пор, покуда не исчезли и прошлое, и настоящее, и даже мои чувства, а спектр моего сознания не сузился до щелки, сквозь которую я наблюдал ночь и горящие жаркими огнями машины, и тогда я сделался так же неуязвим для всего человеческого, словно я и был Богом Одиночества.

По приезде в Чикаго я первым делом сбежал от Сью Биллик и моего пресс-агента и отправился погулять по городу. Тротуары покрывала наледь, промозглый ветер, должно быть, опустил температуру до минуса. Пешеходов вокруг почти не было, да и те, что были, шли, не отрывая глаз от асфальта. Это меня устраивало, потому что я уже устал от постоянного узнавания на улицах. На каждом углу с обложек «Тайм» и «Ньюсуик» таращились мои портреты с заголовками «Новый аморализм» («Тайм») и «Культовая личность или мошенник?» («Ньюсуик») — как будто одно исключало другое, — временно придав мне звездный статус и превратив мои дни в нескончаемую череду рукопожатий и влажных взглядов. Так что теперь, под белыми холодными огнями надземки, среди вырывающихся из канализационных решеток плюмажей зловонного пара, на ярко освещенной скользкой улице я чувствовал себя как дома. Все вокруг казалось каким-то уютно-ненастоящим, словно нарисованное писателем-фантастом мрачное будущее, мир, где под металлическими небесами перекидываются порывами умирающего ветра живые дома. Получаса наедине с самим собой мне хватило, чтобы отдохнуть и обрести уверенность в том, что я выдержу оставшиеся две недели турне и не сорвусь.

Огибая угол, ближайший к центральному входу в «Уэстин» — мое выступление намечалось в его банкетном зале, — я заметил впереди человека, который стоял, привалившись к стене шагах в сорока от меня, и курил. Несмотря на погоду, он был одет в широкополую шляпу, черные джинсы, черный спортивный пиджак и черную рубашку. Щелчком мизинца сдвинув назад шляпу — я был слишком далеко, чтобы разглядеть, какого цвета его ноготь, — он затоптал окурок и направился ко входу в отель. Сначала я замер как вкопанный, потом бросился за ним в надежде, что новая встреча подтвердит или развеет сомнения, одолевавшие меня несколькими ночами раньше; но не успел я пробежать пяти-шести шагов, как поскользнулся на льду и шлепнулся. Едва переведя после падения дух, я вошел в отель и увидел полное фойе мужчин и женщин в черном. Широкополые шляпы, джинсы, рубашки и пиджаки так и мелькали вокруг. У многих были усы (некоторые женщины даже наклеили себе искусственные), и у каждого по черному ногтю. Их были десятки. Точно стая взволнованных индюков, они обступили меня, талдыча: Вардлин… Вардлин… Вардлин… — и суя мне конверты и клочки бумаги. Бестолковый подвид со стадной ментальностью и более или менее одинаковыми лицами, на которых отражалось одно и то же — подобие наркоманской ломки. Окруженный ими, я занервничал, протолкнулся через толпу и кинулся бежать по коридору к банкетному залу. Они преследовали меня, окликая по имени и хватая за полы пальто. Тут из приоткрытой двери дальше по коридору высунула голову Сью Биллик, увидела меня и поманила к себе. Я проскользнул в дверь, которую она тут же заперла.

— Ого! — сказала она. — Похоже, страсти накаляются.

Мы были в небольшом конференц-зале с кафедрой, десятью-двенадцатью рядами стульев напротив и тускло-красными драпировками на стенах. Я сел и сказал:

— Что это за чертовщина такая?

— Голос Нового Аморализма. — Сью села на соседний стул и начала запихивать вещи — блокнот для заметок, магнитофон, исписанные листы бумаги, карандаш — в сумку. — Я тут работала, как вдруг услышала весь этот шум и гам. Тебе повезло. Они уже догоняли. — Она вытащила из сумки пачку сигарет. — Не думаю, что здесь разрешено курить, ну да и черт с ними.

Она протянула мне пачку, щелкнула зажигалкой, прикурила, дала прикурить мне и тут же начала расхаживать взад-вперед по залу, выдыхая маленькие дымные облачка. Девушка Динамо-машина. Толпа снаружи ворчала и время от времени дергала ручку двери.

Сью перестала шагать и остановилась на возвышении лицом ко мне. На ней был серо-зеленый твидовый пиджак, серые брюки и свободная белая блузка — одежда, которая скрывала ее стройную фигуру и придавала ей бесполый вид. Ее светло-рыжие волосы были стянуты в пучок на затылке, а лицо покрывал такой искусный макияж, что я никогда не мог понять, то ли передо мной хорошенькая женщина, которая, желая показаться холодной и неприступной как партнерам, так и конкурентам по бизнесу, носит маску из пудры и краски, то ли за этой тщательно воссозданной иллюзией красоты в действительности скрывается уродливая ведьма.

— Как держишься? — спросила она, кладя локти на кафедру.

Я ткнул сигаретой в сторону двери:

— Не больно-то мне нравится такое дерьмо.

— Скоро вернешься в Першинг. И все покажется тебе… — она обаятельно улыбнулась, — далеким, как апокалипсис.

— Тереза говорит, дома тоже все вышло из-под контроля.

— Помнится, ты говорил, что Першинг похож на застоявшийся пруд, так что встряска-другая ему не повредит. — И тут же постучала себя по голове, как будто в наказание. — Совсем забыла. Мы тут устраиваем кое-что в номере после лекции. Так, несколько важных гостей.

— Важных, — тупо повторил я. — И насколько важных?

— Несколько газетчиков и телевизионщики. Один из «Чикагских медведей». Не помню, кто именно. Но очень милый. Клянется, что «Молитвенник» просто перевернул его игру. Роджер Эберт[22] тоже придет.

— Эберт? Господи Иисусе, вот кого я ненавижу! Поклонник всех дерьмовых фильмов на свете! — Я стряхнул пепел с сигареты прямо на пол. — Будь я киношкой, то наверняка бы ему понравился.

— Вардлин, ради бога! Только не сойди с ума, как раз когда миллион долларов вот-вот упадет тебе в карман!

— С чего мне сходить, когда я и так уже сумасшедший.

— Ну так держи хвост пистолетом! — Она пошарила глазами по залу, ища, куда бы девать сигарету, ничего не нашла и загасила ее сбоку о кафедру. — Хоть бы Джин поскорее пришла, — сказала она, имея в виду моего пресс-агента Джин Сингер. — Нам с ней до начала вечеринки еще кучу всего надо успеть.

— Жирный, тупой долбаный эльф!

— Это ты все про Роджера Эберта? Чем он тебе так не угодил?

— Так сразу и не скажешь. Глупо, сам знаю.

Она ждала, когда я продолжу.

— Просто, пока я сидел, он был для меня чем-то вроде бога, — сказал я. — Я серьезно считал его великим критиком и поэтому составлял список фильмов, которые он рекомендовал. И вот я вышел, посмотрел их все до одного, и они все оказались дерьмом! Все без исключения, понимаешь!

— О вкусах не спорят.

— И почему я сразу его не раскусил! — продолжал я. — Вот, например, один из его любимых фильмов… там еще снималась девчонка, которая играет Баффи, помнишь? Ну, про волшебного краба.[23] Только тот, кому хорошо заплатили, может хвалить эту лабуду. Или у него вместо мозгов белка в колесе.