Норман Мейлер - Берег варваров Страница 19

— Секундочку, — перебил я Гиневру, — если я правильно понял, по-настоящему он любит блондинку?

— Ну да, — не сбавляя темпа, ответила мне Гиневра и продолжила рассказ: — В это самое время в благородном семействе брюнетки начинается настоящий скандал. Ее родителям, видите ли, не нравится наш доктор. Он для них. оказывается, происхождением не вышел. Врач, действительно, из самой обыкновенной семьи, как, кстати, и медсестра. Впрочем, никакие родственники ничего не могут поделать с молодой и сумасбродной девицей.

Гиневра помолчала и следующую фразу произнесла как бы в сторону — как авторскую ремарку:

— Кое-что в этой истории я позаимствовала из своего жизненного опыта.

Стряхнув пепел с сигареты, она вновь взяла прежнюю ноту:

— Ну так вот, все это продолжается некоторое время, а потом наступает кульминация. Очередная ночь, проведенная доктором и брюнеткой вместе, заканчивается тем, что девушка оказывается беременной. Вот только надо же такому случиться, что за то время, пока об этом еще не стало известно, наш герой решает, что ему гораздо лучше с другой, с медсестрой-блондинкой, и они уже подумывают о том, чтобы пожениться. Когда светская дамочка-брюнетка понимает, что к чему, и признается доктору в том, что оказалась в положении, он призывает на помощь все свое очарование и красноречие и в конце концов убеждает девицу в том, что он ее не любит и что ей лучше всего согласиться на аборт — пока позволяет срок. И вот подходит момент одной из ключевых сцен всей книги: врач делает операцию по прерыванию беременности той женщине, с которой у него был жаркий и красивый роман. При этом медсестра, та женщина, которую он любит по-настоящему, ассистирует ему во время операции. Ах, какой шикарный эпизод мог бы получиться в фильме, если, конечно, такую сцену разрешили бы показывать в кино. Вы только представьте себе на экране: лицо врача, его руки, его голос. Он время от времени командует: «Сестра, скальпель. Сестра. зажим. Тампон» — и так далее. Действует он собранно и профессионально. Как-никак, не зря у него репутация отличного врача. Дело свое он знает.

Гиневра выдержала театральную паузу.

— Операция, увы, заканчивается неудачно. Больше у нее детей не будет. Но это еще полбеды. В какой-то момент врач делает ошибку, и наша светская девушка теряет способность не только иметь детей, но и вообще заниматься любовью. Представляешь себе, Майк? Красивая молодая женщина, на вид — просто загляденье, но по женской части у нее все так плохо, что ей о сексе подумать больно. Когда она это осознает, то, естественно, приходит в ярость. Она грозится сообщить обо всем в полицию, но тут на помощь доктору приходит медсестра. Она, добрая душа, убеждает возлюбленного в том, что тот теперь просто обязан жениться на девушке из высшего общества. Так он и поступает, несмотря на то что им теперь и в постель вместе незачем ложиться. В общем, живут они по-прежнему в том же городе, и доктор продолжает встречаться со своей блондинкой. Они по-прежнему любят друг друга, и это чувство сильнее, чем их сила воли, и они ничего не могут с собой поделать. В общем, все как тогда с брюнеткой, только теперь врач так же любит свою медсестру. Она, естественно, любит его еще больше. Вот только жена доктора, которая после всего того, что он с ней сделал, превратилась в редкостную стерву, опять начинает грозить ему, что настучит на него в полицию. Узнав об этом, медсестра собирает манатки и уезжает в Нью-Йорк. Ну а доктор остается жить с женой. Он работает, быстро богатеет и продолжает при первой же возможности ходить налево. В любовницах у него, наверное, полгорода. И все же его сердце принадлежит лишь одной женщине — той самой блондинке-медсестре. К сожалению, судьба складывается так, что они расстаются и не видятся долгие годы.

Выдержав очередную паузу. Гиневра поинтересовалась:

— Ну что, догадываешься, какой будет финал?

Впрочем, до финала дело дошло не так скоро. Гиневра продиралась к нему сквозь бесконечные нагромождения все новых и новых подробностей, и через какое-то время я даже потерял нить рассказа, продолжая слушать Гиневру вполуха. Затем мне и вовсе стало не до ее разглагольствований, потому что мое внимание переключилось на появившуюся на пороге гостиной Монину. Девочка тихонько открыла дверь и, сделав шаг в комнату, стала практически беззвучно танцевать. Она по-прежнему была голой, но успела раздобыть где-то круглую подставочку под бокал, которой она пользовалась как своего рода фиговым листком. Движения ее были просто невероятно взрослыми и чувственными для столь юного возраста. В какой-то момент я вдруг осознал, что ребенок почти неприкрыто пародирует движения тела взад-вперед, которые люди обычно осуществляют в мгновения физической близости. Она сделала еще пару шагов в глубь комнаты и на миг замерла, склонив голову набок, словно завороженная какой-то, слышимой ею одной музыкой. Затем, якобы очнувшись и зачем-то надув губки, она стала преувеличенно осторожно отступать обратно к дверям, всем своим видом изображая страх перед наказанием за такое поведение. Все происходившее в комнате представилось мне в виде какого-то чудовищного эстрадного номера: мать-рассказчица и дочь-танцовщица выступали вместе. Младшая беззвучно одной пантомимой комментировала и интерпретировала слова старшей. Рассказ Гиневры подходил к концу, а вместе с ним приближался к финалу и этот пугающий танец. Вот Монина уже шагнула к порогу и оперлась спиной о дверной косяк, продолжая чувственно поглаживать себя руками по бедрам. За все это время она ни разу не посмотрела на меня, но я прекрасно понимал, что танец исполнялся только ради меня. Хлопая светлыми ресничками, девочка строила глазки какой-то невидимой точке на противоположной стене комнаты. Гиневра же, не замечая ничего вокруг себя, все это время говорила, говорила и говорила:

— Они вновь встречаются в Нью-Йорке, недавно, буквально год назад. Я имею в виду доктора и медсестру. Ну вот, значит, жена доктора уже умерла, и — ура — они снова вместе, врач и блондинка. Ну они, естественно, радуются жизни, пьют вино, занимаются любовью. Кажется, их счастью не будет конца. Но оказывается, медсестра скрывает от врача кое-что очень важное: вскоре выясняется, что у нее родился ребенок — естественно, от него. Только родила она уже после того, как они расстались. Теперь она боится рассказать о ребенке своему возлюбленному, потому что считает, что он ей не поверит и будет думать, что ребенок не его. Доктор же, пребывающий в неведении, осознает, что нашел свое счастье, и предлагает блондинке выйти за него замуж. Она продолжает скрывать от него ребенка и в результате заходит в полный тупик, не зная, как поступить. Наконец, можете себе представить, она приходит к решению: раз уж она не может признаться врачу в том, что у нее есть ребенок, значит, нужно избавляться от самой причины таких сложностей. В общем, она убивает ребенка, да-да, своего собственного ребенка, и вскоре ее арестовывают. Доктора, кстати, тоже. Я, кажется, забыла сказать, что он оказывается замешан в убийстве. Медсестра приносит ему трупик, и он выписывает ложное медицинское заключение о причинах смерти. Ну а потом, уже в тюрьме — это будет последняя глава, — они встречаются еще раз. Один из надзирателей, хороший малый, организовывает им свидание. У них всего час. И вот там, за решеткой, они в последний раз в жизни занимаются любовью и понимают, что оно того стоит. Что ради этой встречи они были готовы на все и теперь ничто, даже смерть, не сможет разлучить их души.

В этот патетический момент рассказа Монина вдруг сорвалась с места и, как нагая нимфа, подбежала ко мне, остановилась на расстоянии вытянутой руки и гордо, но все же по-детски изображая порыв страсти, вознесла свой фиговый листок над головой. В таком положении она и замерла на несколько секунд — обнаженная, открытая моим взглядам и при этом торжествующая.

Она посмотрела прямо на меня — впервые за все это время, — словно только-только осознав, что я живой человек и действительно сижу в этой комнате.

В следующую секунду на ее лице отобразилось смятение, которое мгновенно переросло в ужас.

Ее губы искривились в совершенно детской гримасе страха, и девочка, сбросив с себя личину взрослой обольстительницы, заревела во весь голос. Не прошло и минуты, как у нее началась самая обыкновенная истерика.

Глава восьмая

Мы согрели Монине молока и уложили ее в постель. Гиневра села рядом с девочкой и стала гладить ее по голове. При этом она негромко мурлыкала какую-то колыбельную и, один за другим, фрагменты из разных баллад. Она была так поглощена собой и ребенком, что, похоже, вообще забыла о моем существовании. Я с удивлением обнаружил, что Гиневра, оказывается, может вести себя как самая обыкновенная мать. «Спи, спи, моя девочка, все будет хорошо. Мама тебя любит. Ты сейчас просто поспи», — ворковала она, наклонившись над дочерью. Более того, по щеке Гиневры скатилась слеза — готов поверить, что расплакалась она совершенно искренне и ни в коей мере не на публику. «Кроме тебя, у меня нет никого на этом свете», — прошептала Гиневра, и по тоске, которая отобразилась у нее на лице, я вдруг понял, что она действительно так думает и что помимо сочувствия к ребенку испытывает едва ли не такое же чувство жалости к самой себе.