Михаил Соболев - За туманом Страница 19

В боцманском вагончике — не протолкнуться. В тепле на меня вдруг навалилась свинцовая усталость, глаза закрывались сами собой.

«Главное сделано, остальное — завтра… Всё — завтра», — устало думал я.

Поблагодарив ребят, раздал премиальные, не обделив и Палыча. Чуть обогревшись и выпив по стакану разведённого спирта, все разошлись по домам.

— Палыч, пожри, наконец, сдохнешь!

— Неэкономично, Петрович. Выпью спиртяжки — три дня на хавку не тянет.

Вечером хмельной Лыков играл «Маленький цветок». Над засыпающим посёлком плыла божественная мелодия Сиднея Беше…

Сидя на крылечке своего дома, я слушал музыку, смотрел на небо, и мне казалось, будто кровоточащая, но всё ещё живая душа уставшего от жизни боцмана, взывает к Небу, просит прощения и молит о чём-то, только им одним известном.

«А что будет с моей душой?» — терзался я, в тоске глядя на вершину Мосинской сопки, за которой скрывался Октябрьск…

Срок трёхлетнего договора у Оксаны закончился, она уволилась с работы и уехала на родину в конце декабря. Перед самым её отъездом в контору на моё имя пришло письмо, коротенькое, с одним только её запорожским адресом.

Зиму я прожил в забытье. Работа, работа, работа…

К весне, перед началом путины, меня вызвали в Николаевск.

Ну, думаю, утвердят директором. А что? План годовой мы перевыполнили. Зиму отработали без ЧП. Рыбобазу к путине подготовил. Скоро полгода и за директора, и за механика один вкалываю, и справляюсь.

Прилетел: Главному механику — икорки баночку трехлитровую, как и положено; девочкам из «кадров» — коробку конфет. Люда приготовила.

Смотрю: Валентин Иванович глаза отводит, «делового» из себя изображает.

— Чего вызвал, Валентин Иванович? — спросил я Главного механика без экивоков.

— У нас вроде бы порядок. Этот раз даже комиссию не присылали, доверяете, значит…

Бойцов, тяжко вздохнул и положил передо мной исписанный синими чернилами лист:

— Ознакомься.

— Так… Виноградова Полина Ивановна, старший засольный мастер, бывшая жена сбежавшего Гаврилыча «информирует руководство комбината о недостойном звания советского руководителя поведении И.О. директора рыбобазы Бурова М.А.».

Полина писала о том, что, дескать, я последнее время стал груб с подчинёнными, заставлял работать людей сверхурочно, в выходные дни, нарушая тем самым трудовое законодательство. Клеймила мою «бытовую распущенность». Мол, сожительствовал с двумя женщинами. Вследствие чего доктор Мирошенко О.М., не выдержав унижения, вынуждена была бросить любимую работу и уехать. А специалист она для района нужный. Дескать, в настоящее время Буров М.А. живёт в гражданском браке с завмагом Афанасьевой Л.П., отношения свои не узаконивает, тем самым унижая молодую женщину.

Полина Ивановна не забыла сообщить, что, когда из комбината приезжает начальство, Бурова не найти — водку, мол, пьют. А работа, в это время, стоит…

Небрежно отстранив листок, я поднял возмущённое лицо:

— Ну и что? У Полины мужик сбежал осенью, и теперь она ненавидит всех, кто ходит в штанах, — раз. Пока не приехал Гаврилыч, исполняла обязанности директора кто?

Виноградова! А тут я, как чёртик из табакерки, выскочил — два. Выговор я ей объявил не далее, как за прошлый месяц: полторы тонны поржавевшей селёдки по отливу в море выбросили из-за её халатности, между прочим… Да вы сами приказ согласовывали — три…

— Очень похожую жалобу прислала твоя сожительница: Афанасьева Людмила Пантелеевна.

Бойцов заглянул в лежащий перед ним второй листок.

— Людмила Пантелеевна — это кто? «Людка-продавщица»?

Бескровные губы Главного механика тронула улыбка.

— Да всё ты знаешь, Валентин Иванович! Не тяни кота за хвост, к чему прелюдия?

— Заявление сожительницы читать будешь?

— Не буду!.. Говори, зачем вызвал.

Главный механик снял очки, помассировал покрасневшие веки. Лицо Бойцова, как только он снял очки, мгновенно утратило сдержанно-официальное выражение, столь ему свойственное, и к которому я привык. Передо мной сидел усталый, донельзя замотанный, немолодой уже человек.

— Есть мнение руководства комбината назначить директором рыбобазы Кривая Падь Рагулю Александра Григорьевича, выпускника Николаевского индустриального техникума. Специальность по нашему профилю.

— Что-то фамилия знакомая, не сынок ли это нашего Заместителя директора? — зло усмехнулся я.

— Внук…

Валентин Иванович надел очки, и его лицо сразу же изменилось: стало непроницаемым, а усталые человеческие глаза спрятались за блестящими стёклами и превратились в револьверные дула, направленные мне в голову.

— Прошу, как говорится, любить и жаловать. И настоятельно рекомендую — голос Главного механика набирал мощь — оказать помощь молодому специалисту, не имеющему достаточного опыта руководящей работы.

— Понятно, Валентин Иванович… Значит, каждый за себя?!

— Решение, принятое руководством комбината, обсуждению не подлежит, — перешёл на официальный тон Главный механик.

— Работайте, Михаил Андреевич, — и поаккуратнее там с женщинами. Разберитесь наконец…

— В таком случае, Валентин Иванович, прощевайте, как говорит Рагуля.

Я встал из-за стола.

— Пойду в отдел кадров, напишу заявление по всей форме.

Я кивнул на отдельно лежащую на столе «телегу» и, не дожидаясь ответа, вышел из кабинета начальника.

«Очень кстати пришлись конфеты», — подумалось мне.

Людмиле о том, что знаю про её заявление, я ничего не стал говорить: она была по-своему права. Молча собрал пожитки, те же самые, с которыми полтора года назад прилетел в Кривую Падь, только ружья не было.

Послушал немного про «ёлки зелёные» и пошёл восвояси. Две недели, которые было положено отработать по закону перед увольнением, прожил в холодном бараке для сезонников, отремонтированном к заезду рабочих. По ночам мои одинокие шаги гулко отдавались в пустом помещении. Насыщенное спиртными парами дыхание клубами вырывалось из сердца…

Во время ревизии материальных средств, находящихся у меня в подотчёте, Главный бухгалтер без всякого смущения «повесил» на меня пятьдесят тонн недостающего дизельного топлива.

— Семён Яковлевич, вам не стыдно? — скорее для порядка, чем в надежде пробудить совесть финансиста, спросил я.

— Полтора года тому назад я по вашей, между прочим, просьбе подписал акт. Хотя недостача солярки составляла тогда двести тридцать тонн. Не у кого было принимать дела.

Впрочем, всё понятно, — ответил я на молчаливое сопение Главбуха.

— Каждый за себя!..

В отделе кадров рыбокомбината мне предлагали работу в другом населённом пункте, но я отказался. В конце концов, вычтя из моей зарплаты стоимость пятидесяти тонн солярки, подъёмные, выданные по приезду, и стоимость проезда из Ленинграда на Сахалин, — три года-то я не доработал, как-никак! — выдали на руки трудовую книжку и что-то около пятидесяти рублей, на которые невозможно даже было купить билет до дома.

«Ничего, ничего, ничего!..», — напевал я весело, садясь в автобус.

Потёртый на сгибах и пожелтевший листок с адресом любимой я аккуратно спрятал за обложку паспорта.

Глава 12

В Семиречье меня занесло совершенно случайно, будто порывом осеннего ветра сухой, оторвавшийся от ветки листок.

Уволившись из рыбокомбината, я полтора года колесил по Сахалину, перебиваясь случайными заработками. За это время пришлось «помыть» золото в Лангери, поработать три месяца в изыскательской экспедиции под Южно-Сахалинском и отходить полгода судовым электриком на СРТ «Зверобой» от Управления морского рыболовного и зверобойного флота (УМРЗФ). Это было моим последним местом работы. Здесь я насмотрелся такого!.. Что там — моя кабарга?!

Мы добывали тюленя-лахтака в шельфовой зоне Курильских островов. Моря, омывающие Дальний Восток, зимой покрыты льдом. Лишь в Японском море и в открытых водах северо-западной части Тихого океана, подверженных влиянию теплого течения Куросио, возможна круглогодичная навигация.

«Били» как взрослого тюленя, так и их детёнышей. Щенится лахтак или морской заяц открыто на льду в марте-мае. Щенки одеты в коричневые шубки, которые через две-три недели станут пепельно-серыми. Детёныши человека не боятся, подпускают стрелка вплотную, и убивали их простыми дубинами.

Взрослых животных стреляли из нарезного оружия позже, после линьки, когда они мало двигаются, почти не кормятся, а сутками лежат на льду у кромки разводий.

Как электрик, я на лёд не спускался. Но разделывали тюленя на палубе, на виду. Так что кровушки я «нахлебался» в этой экспедиции на всю оставшуюся жизнь.

В море работали день и ночь, а после рейса — пили…