Катрин Панколь - Белки в Центральном парке по понедельникам грустят Страница 2

Вскоре и увиделось. Выходя из комнаты-раздевалки, она заметила Гэри в обнимку с Брэдсберрихой: та хохотала, запрокидывая лебяжье горло, деликатно прикрывая бледные губы ладошкой. Гэри прижимал ее к себе, обвивая рукой ее тонкую, о, до чего тонкую талию… И его темные волосы касались волос этой сучки… Гортензия почувствовала, что умирает.

Ей захотелось вернуться в комнату-раздевалку, обругать зеркало, схватить пальто и скрыться со всех ног.

Но тут она вспомнила, какого труда ей стоило вломиться в это проклятое место, и тогда, сжав зубы, направилась к буфету, где излила свою ярость на дешевое шампанское и прыщавого официанта.

«А теперь-то, что теперь делать? Заловить первого более-менее сносного парня, подхватить под ручку и мило ворковать с ним на глазах у изумленной публики? Старая песня. Заезженная, убогая стратегия. Гэри поймет, если я появлюсь в таком виде, что ему удалось меня задеть, «туше» — прочту я в его ироничной улыбке, идешь ко дну, подруга?

И я правда пойду ко дну.

Нет-нет! Я приму довольный вид гордой одиночки, которая не может найти достойного партнера, все как-то мелковаты, и рядом с ними она чувствует себя великаншей. Скривить губы в высокомерной улыбке, изобразить удивление, если встречу проклятую парочку, наметить в толпе курицу-другую, чтобы затеять с ней подобие беседы, прежде чем отправиться домой… на метро».

Мэри Дорси подвернулась как нельзя кстати. Унылая одинокая девица, одна из тех, чья единственная цель в жизни — найти мужчину. Не важно какого — лишь бы он остался с ней больше чем на сорок восемь часов. Целый уик-энд — уже счастье. Обычно парень, которого Мэри Дорси приводила в свою квартирку на южном берегу Темзы, исчезал прежде, чем она успевала спросить его имя. Последний раз, в Боро-маркете, куда Гортензию затащил Николас, Мэри прошептала: «Вау, какой милый! Когда наиграешься с ним, передашь мне, ладно?» — «Ты видела, какие у него короткие ноги? А длинное туловище?» — заспорила Гортензия. — «Плевать. Длинное туловище — может, к нему прилагается еще что-то длинное?»

Мэри Дорси была безнадежна. Она испробовала все: скоротечные романы и долгие заходы, иудейство и христианство, была лейбористкой и тори, хиппи и зеленой, растаманкой и феминисткой… Она готова была на любые опасности и лишения, лишь бы не сидеть дома, поедая ведерками мороженое «Бен и Джерри» и рыдая над последней сценой «Незабываемого романа»[6], ну, той, когда Кэри Грант наконец понимает, что Дебора Керр прячет от него что-то под большим бежевым пледом. Одна, в растянутых тренировочных, в окружении смятых бумажных платочков, Мэри всхлипывала: «Хочу мужчину, который вытащит меня из-под пледа и унесет на руках! — А поскольку вместе с ведерками мороженого она заглатывала бутылку ликера «Драмбуи», то прибавляла, размазывая тушь по лицу: — Нет больше Кэри Грантов на земле, все, конец… Настоящий мужчина — вид, находящийся на грани исчезновения, его необходимо занести в Красную книгу…» — и в конце концов скатывалась на пол, к измятым платочкам.

Она любила описывать эти удручающие сцены, выставлявшие ее не в лучшем свете. Считала, что нужно пасть как можно ниже и проникнуться отвращением к себе, чтобы потом возвыситься.

Вспомнив этот разговор, Гортензия, которая уже сделала было шаг к Мэри Дорси, резко повернулась и двинулась в сторону чудесного, удивительного белокурого создания…

Агнесс Дейн собственной персоной. Такая девушка! Девушка с большой буквы! Та, что вытеснила с подиумов Кейт Мосс. Муза «Барберри», Джорджио Армани и Жан-Поля Готье, та, что раскручивала песенку Five O’Clock Heroes[7] и собирала обложки глянцевых журналов со своими портретами. И вот эта супердевушка была здесь, тоненькая, светленькая, с синим-пресиним платком в коротких-прекоротких волосах, в очень красных колготках и очень белых теннисных туфлях, в маленьком жатом кружевном платьице и узенькой тертой-претертой джинсовке.

Просто чудо!

И с кем это так заинтересованно беседует Агнесс Дейн, приветливо улыбаясь (а глазами при этом прочесывая зал в поисках добычи)? А, со Стивеном и Ником — киноманами, послужившими Гортензии входным билетом.

Гортензия, правое плечо вперед, ринулась к ним, раздвигая толпу, как ледокол. Добравшись до маленькой компании, она с ходу встроилась в беседу.

Ник — тот, что посимпатичнее, — рассказывал, как на последней Неделе моды в Париже работал моделью Эди Слимана. Агнесс Дейн спросила его мнение о последней коллекции Эди. Ник ответил, что с трудом может вспомнить показ, но зато хорошо помнит девчонку, которую затащил под лестницу в парижском кафе.

Они расхохотались. Гортензия тоже заставила себя рассмеяться. А Агнесс достала из крохотной красной сумочки фломастер и записала название кафе прямо на своих белых теннисках. Гортензия зачарованно смотрела на нее, при этом размышляя: видно ли со стороны, что она составляет часть этой группы? И на всякий случай придвинулась поближе, чтобы исключить всякие сомнения.

Тут подошла какая-то девица, схватила у Ника стакан и одним махом выпила. Потом оперлась на плечо Агнесс и проверещала:

— I’m so pissed off! До чего вонючая вечеринка! Выходные в Лондоне — развлечение для бедных, вот что я вам скажу! Лучше бы я за город поехала! А это еще кто? — спросила она, ткнув ярко-алым ногтем в Гортензию.

Гортензия представилась, стараясь скрыть акцент.

— French? — выплюнула девица, ужасно скривившись.

— О, вы тогда, должно быть, знаете Эди Слимана? — поинтересовался Ник, уставившись на нее черными глазищами. Гортензия наконец вспомнила, что видела его фото в «Метро», он выходил из клуба под ручку с Эми Уайнхауз[8] — у обоих на голове были пакеты, которые дают в самолетах на случай, если пассажира стошнит.

— Ну… нет! — промямлила Гортензия. Безбородый Ник был очень даже ничего.

— А-а-а… — разочарованно протянул он.

— А какой тогда смысл быть француженкой? — усмехнулась девица с красными ногтями, пожав плечом. — В жизни ничто не имеет смысла, надо просто ждать, когда пройдет отведенное тебе время и наступит смерть… Ты долго намерена здесь торчать, или пойдем бухнем еще где-нибудь, darling? — спросила она у шикарной Агнесс, глотнув пива прямо из горлышка бутылки.

У Гортензии не нашлось остроумного ответа, и она, злясь на себя, решила покинуть это воистину вонючее местечко. «Поеду домой, с меня хватит, ненавижу острова, ненавижу англичан, ненавижу Англию, ненавижу ячменные лепешки, ненавижу Тернера, вельш-корги и долбаную королеву, ненавижу быть пустым местом, хочу быть богатой, знаменитой, шикарной, хочу, чтобы все меня боялись и ненавидели».

Она зашла в комнату-раздевалку, стала искать свою одежду. Подняла одно пальто, другое, третье и на секунду призадумалась — не украсть ли ей пальтецо от Майкла Корса с пушистым светлым меховым воротником, но, поколебавшись, положила на место. Нет, слишком рискованно… При их мании везде совать камеры — до выхода не дойдет, поймают. В этом городе ты всегда на виду, вечно тебя снимают. Потеряв терпение, она засунула руку в кучу одежек и вскрикнула от неожиданности. Ее пальцы коснулись теплой кожи. Там был кто-то живой, он заворочался, что-то при этом ворча. Человек под грудой одежды! Наверное, выпил целую бочку «Гиннесса» или обкурился в хлам. В субботу вечером здесь все ходят обдолбанные или пьяные. Девицы, качаясь, бродят посреди пивных потоков, сверкая стрингами, а парни, не выпуская из рук стаканы, пытаются прижать их к стенке, чтобы потом вместе всласть поблевать. Как возвышенно! So crass![9] Гортензия дернула за черный рукав, человек зарычал. Она выпрямилась, пораженная: голос-то знакомый! И, копнув поглубже, обнаружила Гэри Уорда.

Он возлежал под несколькими слоями одежды, прикрыв глаза и вдев в уши наушники, и преспокойно слушал музыку.

— Гэри! — взвыла она. — Что ты тут забыл?

Он вынул наушники и тупо уставился на нее.

— Я слушаю великого Гленна Гульда… Это так прекрасно, Гортензия, просто прекрасно! Нотки у него перекатываются, словно живые жемчужины, и…

— Но ты здесь не на концерте! Ты на вечеринке!

— Терпеть не могу вечеринки.

— Так это ты меня сюда позвал…

— Я думал, ты не придешь…

— А перед тобой кто, по-твоему? Моя тень?

— Я искал тебя, а тебя нигде не было…

— А вот я тебя видела, причем вместе с мисс Той-Кого-Нельзя-Называть. Вцепился в нее, облапил… Этакий защитник и покровитель. Кошмар!

— Она перепила, и я помогал ей держаться на ногах…

— И давно ты вкалываешь на Красный Крест?

— Думай что хочешь, но я поддерживал ее под руку, а в это время искал глазами тебя…

— Что-то я не замечала, чтобы у тебя было плохо со зрением!

— А ты беседовала с какими-то двумя кретинами… Ну, я не стал навязываться. Ты же у нас любишь кретинов!