Александр Герцен - Былое и думы. (Автобиографическое сочинение) Страница 2

Стремление рассказать о своей жизни, своих впечатлениях, мыслях, чувствах всегда сопутствовало художественным замыслам и начинаниям Герцена. По словам еще молодого Герцена, для него не было «статей, более исполненных жизни и которые бы было приятнее писать», чем воспоминания (письмо к Н. А. Захарьиной, 27 июля 1837 г). Но ранние очерки и наброски автобиографического характера не могли удовлетворить его — и не только потрму, что он был не в состоянии рассказать тогда о своем участии в революционно-освободительной борьбе передового русского общества» связи с непреодолимыми цензурными препятствиями. Узость и ограниченность социальной базы, на которую опирался самый опыт револю-ционной деятельности Герцена как в 30-е годы, непосредственно после разгрома декабристского движения, так и в 40-е, лишали его возможности рассматривать свою биографию в широком плане борьбы с деспотическим самодержавно-крепостническим строем. Автобиографические начинания молодого Герцена даже в лучших своих страницах неизбежно оставались в рамках художественной исповеди дворянского революционера. Перед Герценом-писателем не возникала тогда проблема выразить в рассказе о своей жизни освободительные устремления всего народа, проблема того «отражения истории», которое он сам впоследствии будет усматривать в «Былом и думах». Уровень развития революционного движения в России в 30-х и 40-х годах не позволял Герцену в борьбе передовых сил тогдашнего русского общества видеть в полной мере проявление освободительной борьбы самого народа.

Сложная творческая история «Былого и дум» отразила противоречивый путь Герцена-мыслителя и революционера в годы перелома его мировоззрения, завершившегося полной победой демократа над колебаниями в сторону либерализма.

Герцен начук- цисать свои мемуары в лондонском одиночестве 1852 года. Поводом, первым толчком, побудившим его оглянуться на свое былое, явилась наболевшая потребность рассказать «страшную историю последних лет жизни». Ранние замыслы записок ограничивались трагическими событиями семейной жизни Герцена. Мемуары были тогда его «надгробным памятником», в них он хотел запечатлеть все «слышанное и виденное» им, все «наболевшее и выстраданное». В конце первой недели работы перо писателя выводит лаконичный и волнующий заголовок будущего труда — «Былое и думы». В эпиграфе одного из ранних предисловий к мемуарам Герцен (7) написал: «Под сими строками покоится прах сорокалетней жизни, окончившейся прежде смерти». Но случилось иначе, и книга Герцена стала не «надгробием» былому, а памятником его борьбы и больших идейных побед.

Позднее Герцен вспоминал, как родились первые страницы «Былого и дум»: «Я решился писать; но одно воспоминание вызывало еотни других; все старое, полузабытое воскресало: отроческие мечты, юношеские надежды, удаль молодости, тюрьма и ссылка… Я не имел сил отогнать эти тени»

Мемуары захватили писателя; несмотря на то что работа над ними совпала с организацией Вольной русской типографии, постоянно отвлекавшей и время, и силы, и интересы Герцена, он настойчиво продолжал писать главу за главой. Выдающийся успех первых отрывков из «Былого и дум» окрылил писателя. Но прежде чем печатать в «Полярной звезде» ту или иную главу мемуаров, Герцен снова и снова возвращался к работе над ней.

Особенно долго и упорно он работал над главами о 40-х годах, заключавшими в себе рассказ об идейной борьбе в кругу русской интеллигенции, деятельным участником которой был он сам. «Писать «Записки», как я их пишу, — признавался Герцен в письме к М. К. Рейхель от 23 декабря 1857 года, — дело страшное, но они только и могут провести черту по сердцу читающих, потому что их так страшно писать… Сто раз переписывал главу… о размолвке, я смотрел на каждое слово, — каждое просочилось сквозь кровь и слезы… Вот… вам отгадка, почему и те, которые нападают на все писанное мною, в восхищении от «Былого и дум», — пахнет живым мясом».

«Кровью и слезами» Герцен рассказал о Западной Европе 40– 60-х годов, в частности о революционных событиях во Франции в 1848 году. Один из значительных разделов мемуаров составили художественные портреты «горных вершин» европейского освободительного движения и очерки о жизни и борьбе лондонской эмиграции — пестрой «вольницы пятидесятых годов».

В серии очерков о русских общественных и политических деятелях автор «Былого и дум» запечатлел жизнь русской революционной эмиграции 50–60-х годов. История создания Вольной русской типографии и знаменитой газеты Герцена — Огарева «Колокол» переплеталась в этих очерках с выразительными художественными характеристиками и портретными зарисовками современников Герцена.

Заключительные части «Былого и дум» отразили глубокий перелом, который произошел в мировоззрении Герцена в 60-х годах. Он увидал революционный народ в самой России и «безбоязненно встал (8) на сторону революционной демократии против либерализма».[4] Расставаясь со своими записками, Герцен сумел передать в них предчувствие новой исторической эпохи. Последние строки мемуаров писались незадолго до писем «К старому товарищу» (1869), получивших в статье Ленина «Памяти Герцена» высокую оценку как свидетельство нового, высшего этапа в развитии мировоззрения Герцена Заключительные части и главы мемуаров ярко показывают, что Герцен приближался к пониманию исторической роли западноевропейского рабочего класса. Кончая рассказ о «былом» и настоящем, Герцен смело заглянул в будущие судьбы России и Европы.

В 1866 году, в предисловии к четвертому, заключительному, тому отдельного издания «Былого и дум», Герцен предельно четко формулировал свое понимание в основном уже написанных им мемуаров: «Былое и думы» — не историческая монография, а отражение истории в человеке, случайно попавшемся на ее дороге». Знаменательно, что это классическое определение созрело в сознании Герцена в завершающий период его длительной работы над мемуарами. Разумеется, оно применимо к «Былому и думам» и в целом, но сознательная установка писателя на «отражение истории» в своей биографии тесно связана главным образом с последними частями и главами мемуаров, содержанием которых явилась прежде всего общественная жизнь Герцена. Он пришел в эти годы к такой форме записок, которая почти полностью исключала рассказы об интимных переживаниях и личных драмах. Это были годы его мучительных отношений с Тучковой и вызванных ими бесконечных семейных конфликтов, между тем даже имени Тучковой не появляется в мемуарах. Изменилось также само соотношение воспоминаний и непосредственных откликов на современность. Теперь «былое» в значительной степени сменяется в записках настоящим, воспоминания уступают место злободневным «думам» и размышлениям.

Части и главы, относящиеся к 60-м годам, содержат значительную переоценку ценностей, именно здесь особенно выпукло выступают связанные с духовным развитием Герцена внутренние противоречия в характере, содержании и отдельных идейных положениях мемуаров.

В 60-х годах Герцен не мог удовлетворяться прежним освещением событий, поэтому он нередко в своих записках полемизирует сам с собою. Так, культ передовой дворянской интеллигенции, столь ярко отразившийся на страницах «Былого и дум», посвященных декабристам, или в главах о 30–40-х годах, уступает теперь место пристальному и с каждым годом все более сочувственному вниманию к русской демократической молодежи, к ее воззрениям на жизнь, к (9) ее быту, но главное — к ее роли в развитии русской революции. В седьмой части «Былого и дум» Герцен пишет о разночинной интеллигенции 60-х годов, как о «молодых штурманах будущей бури»; как известно, эта высокая оценка писателем нового революционного поколения цитируется Лениным в его статье «Памяти Герцена».[5] При всех критических замечаниях по адресу «нигилистов» из молодой эмиграции Герцен не может не признать могучую силу, которую представляют революционеры-разночинцы 60-х годов в русском освободительном движении. Ему становится очевидным, что надежды, которые ранее связывались им с передовыми кругами русского дворянства, в значительной мере оказались несостоятельными

«Былое и думы», наряду с «Письмами из Франции и Италии» и книгой «С того берега», с полным правом можно рассматривать как памятник духовной драмы Герцена после поражения революции 1848 года. Но в отличие от «Писем из Франции и Италии» и «С того берега» в «Былом и думах» ярко отражена дальнейшая идейная эволюция Герцена, которая привела его под конец жизни не к либерализму (как многих буржуазных демократов Западной Европы эпохи революции 1848 года), а к демократизму, к глубокому интересу и пристальному вниманию к революционной борьбе западноевропейского пролетариата и к деятельности руководимого Марксом и Энгельсом Интернационала.