Джонатан Коу - Какое надувательство! Страница 2

Такова была атмосфера в Уиншоу-Тауэрс в тот жуткий вечер, пока гробовая тишина надвигавшейся ночи окутывала почтенную древнюю усадьбу — тишина, в три часа утра нарушенная телефонным звонком и известием об ужасной судьбе, постигшей Годфри.

Тел погибших в катастрофе так и не нашли — ни самому Годфри, ни второму пилоту не выпала честь христианского погребения. Тем не менее две недели спустя в личной часовне семейства Уиншоу провели небольшую мемориальную службу. Родители просидели всю церемонию с каменными лицами пепельного цвета. В Йоркшир отдать последние почести покойному прибыли его младший брат Мортимер, сестра Оливия и ее муж Уолтер; отсутствовала лишь Табита — едва услышав новость, она впала в неистовство. Среди орудий насилия, с которыми она бросалась на Лоренса, были подсвечники, зонтики для гольфа, ножи для масла, опасные бритвы, хлысты для верховой езды, мочалка, мэши, ниблик, афганский боевой рог значительной археологической ценности, ночной горшок и противотанковое ружье. На следующий день доктор Куинс подписал все бумаги, необходимые для ее незамедлительной отправки в ближайшую психиатрическую лечебницу.

За стены этого заведения Табита не выходила последующие девятнадцать лет. Все это время она редко предпринимала попытки вступить в контакт с прочими членами семейства и не проявляла никакого интереса к их посещениям. Разум ее (или уцелевшие жалкие клочки его и обрывки) упорно цеплялся за обстоятельства гибели брата, и она маниакально глотала книги, журналы и периодические издания, в которых хоть что-то говорилось о ходе войны, истории Королевских военно-воздушных сил и любых вопросах, так или иначе связанных с авиацией. (В тот период, например, ее имя можно обнаружить среди подписчиков таких журналов, как „Профессиональный летчик“, „Пролет“, „Военное обозрение Джейна“ и „Ежеквартальник пилота“.) В лечебнице Табита благоразумно оставалась на попечении вышколенного и преданного своему делу персонала до 16 сентября 1961 года, когда по просьбе брата Мортимера ей даровали временное освобождение: хотя решение было продиктовано состраданием, само по себе оно вскоре стало расцениваться как неудачное.

В ту ночь смерть снова навестила Уиншоу-Тауэрс.

2

Сидя в эркере спальни и глядя на Восточную террасу и уходящую за горизонт промозглую панораму болотистых пустошей, Ребекка почувствовала, как на плечо ей мягко опустилась рука Мортимера.

— Все будет хорошо, — сказал он.

— Я знаю.

Он ободряюще сжал ей плечо, затем подошел к зеркалу и неощутимо оправил галстук и камербанд.

— Со стороны Лоренса это действительно мило. Они все здесь очень милы. Я никогда не думал, что моя семья может хорошо относиться к кому-то из своих членов.

Мортимеру исполнилось пятьдесят, и в честь этого события Лоренс организовал небольшой, но пышный ужин, на который пригласил всю семью — даже парию Табиту. Ребекка, на тринадцать лет моложе мужа и по-прежнему детски и беззащитно красивая, должна была впервые увидеть все семейство сразу.

— Они ведь не чудовища. Не совсем чудовища. — Мортимер повернул левую запонку на пятнадцать градусов и, критически сощурившись, проверил точность угла. — Ведь Милдред же тебе нравится, правда?

— Но она не совсем член семьи. — Ребекка не отрывала взгляда от окна. — Бедная Милли. Как жаль, что она так больше и не вышла замуж. Боюсь, Марк доставляет ей массу хлопот.

— Он просто связался с горлопанами, только и всего. Со мной в школе тоже так было. Оксфорд скоро из него все это вышибет.

Ребекка повернула голову — жест нетерпения.

— Ты всегда их оправдываешь. Я знаю, они меня терпеть не могут. Они до сих пор не простили нам, что мы не пригласили никого на свадьбу.

— Ну, это было мое решение — ты здесь ни при чем. Я просто не хотел, чтобы они слетелись на тебя потаращиться.

— Ну вот, пожалуйста: совершенно очевидно, что ты сам их не любишь, а для этого должна быть при…

В дверь предусмотрительно постучали; сухая и мрачная фигура дворецкого сделала в комнату несколько почтительных шагов:

— Подали напитки, сэр. В малой гостиной.

— Благодарю вас, Гимор.

Дворецкий повернулся на каблуках, собираясь выйти, но Мортимер задержал его:

— Э-э, Гимор?

— Сэр?

— Не могли бы вы заглянуть и посмотреть, как там дети? Мы оставили их в детской. Они с медсестрой Бэклан, но вы же знаете, как она… иногда задремывает.

— Непременно, сэр. — Дворецкий умолк и перед тем, как выйти из комнаты, добавил: — Могу ли я, сэр, от лица всего персонала передать вам самые теплые поздравления с днем рождения?

— Спасибо. Это очень любезно.

— С нашим удовольствием, сэр.

И он беззвучно вышел. Мортимер подошел к окну и остановился за спиной у жены — та не сводила глаз с безжалостного пейзажа.

— Что ж, наверное, нам лучше сойти вниз.

Ребекка не шелохнулась.

— С детьми все будет хорошо. Он за ними присмотрит. Абсолютно славный парень.

— Надеюсь, они ничего не поломают. У них всегда такие буйные игры, а Лоренс нам потом все мозги проест.

— Это только Родди дьяволенок. Он постоянно Хилари подначивает. Она-то девочка славная.

— Оба друг друга стоят.

Мортимер начал поглаживать ей шею. Он ощущал ее нервозность.

— Дорогая моя, ты вся дрожишь.

— Сама не знаю, в чем дело. — Он сел рядом, и Ребекка приблудной птичкой инстинктивно прижалась к его плечу. — Меня всю трясет. Я просто не в силах видеть их.

— Если ты переживаешь из-за Табиты…

— Не только…

–.. то тебе нечего бояться. Она сильно изменилась за последние два года. Они с Лоренсом сегодня поговорили. Я искренне считаю, что Табита забыла обо всем, что связано с Годфри: даже не помнит, кто он такой. Она же писала все эти милые письма Лоренсу из… из дома и говорила, что с ее стороны все прощено и забыто. Поэтому я не думаю, что сегодня у нас с ней будут какие-то неприятности. Врачи утверждают, что она более-менее вернулась к нормальной жизни.

Мортимер сам слышал в своих словах пустоту и ненавидел себя за них. В этот же самый день он стал свидетелем прежней эксцентричности сестры: он застал Табиту врасплох, прогуливаясь по самому отдаленному и глухому участку поместья. Выходя с кладбища гончих, Мортимер собирался направиться к лужайке для крокета, но заметил, что в гуще кустарника на корточках сидит Табита. Он приблизился, стараясь не шуметь, чтобы не напугать ее, и с ужасом услышал, как она бормочет что-то себе под нос. Душа у него ушла в пятки: похоже, он слишком хорошо думал о ее нынешнем состоянии, и его предложение позволить ей участвовать в семейном торжестве было слишком опрометчивым. Не сумев ничего разобрать в ее обрывочном бормотании, Мортимер вежливо кашлянул, Табита испуганно вскрикнула, кусты затрещали, и секунду спустя она вылетела из них, нервно смахивая с одежды веточки и колючки, почти не в силах говорить от смущения.

— Я… Морти, я не знала, я… я просто…

— Мне не хотелось пугать тебя, Табс, просто…

— Ты вовсе меня не испугал. Я… я вышла погулять и увидела… и подумала посмотреть поближе, что… Господи, что ты мог обо мне подумать? Какой ужас. Меня как из мортиры оглушило. Из мортиры Морти…

Она умолкла и откашлялась — нервно и визгливо. Чтобы нарушить тяжкое молчание, Мортимер сказал:

— Впечатляет, да? Сад, я имею в виду. Не знаю, как им удается его содержать. — Он втянул в себя воздух. — Этот жасмин. Только понюхай.

Табита не ответила. Брат взял ее под руку и повел назад к террасе.

Ребекке об этом происшествии он ничего не сказал.

— Дело не только в Табите. Весь этот дом… — Ребекка повернулась и впервые за вечер заглянула ему в глаза. — Если нам когда-нибудь придется здесь жить, дорогой, я умру. Совершенно точно умру. — Она содрогнулась, — Есть в этом доме что-то не то.

— Ну почему, ради всего святого, мы должны здесь жить? Какая глупость.

— А кто еще унаследует его, когда Лоренса не станет? Наследников у него нет, а ты теперь — его единственный брат.

Мортимер раздраженно хохотнул: ясно, что ему хотелось оставить эту тему в покое.

— Я очень сомневаюсь, что переживу Лоренса. У него впереди еще очень и очень много лет.

— Возможно, ты и прав, — помедлив, произнесла Ребекка. Она в последний раз окинула пустоши долгим взглядом, взяла с трюмо жемчужное ожерелье и тщательно застегнула его на шее. Собаки выли на улице, требуя ужина.

Остановившись в проеме дверей и маленькой ручкой крепко ухватившись за локоть Мортимера, Ребекка оглядывала весь Большой зал, заполненный членами семейства Уиншоу. Их было не больше дюжины, но собрание показалось ей огромным, бессчетным, их резкие и пронзительные голоса сливались в один неразборчивый гомон. Через секунду в них с Мортимером вцепились, толпа растащила их и поглотила — их похлопывали, касались, целовали, приветствовали и поздравляли, совали в руки бокалы, вытягивали новости, осведомлялись о здоровье. Ребекка не узнавала и половины лиц; временами даже не знала, с кем разговаривает, а ее воспоминания о тех беседах навсегда останутся туманными и расплывчатыми.