Хорас Маккой - Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли? Страница 2

— Это ты так считаешь. Мне казалось по-другому. Когда дядя приезжал домой, он вечно лез ко мне и хватал за что попало, а когда его не было, мы непрерывно цапались с теткой. Старая дура боялась, что о нас с ее муженьком будут сплетничать…

«Да, хороши родственнички!» — подумал я.

— Ну вот, и я в конце концов сбежала в Даллас, — продолжала она. — Был там когда-нибудь?

— В Техасе в жизни не был.

— И ничего не потерял, — кивнула она. — Я не могла найти работу, и тогда мне пришло в голову спереть что-нибудь в магазине, пусть полиция обо мне позаботится.

— Недурная идея, — признал я.

— Роскошная, — подхватила она мои слова. — Только ничего не вышло. Меня арестовали, факт, но детективы пожалели меня и отпустили. Чтобы не подохнуть с голоду, я стала жить с одним сирийцем, торговавшим сосисками на углу за мэрией. А он поддавал. И к тому же жевал табак… Был ты когда-нибудь в постели с типом, который поддает?

— Думаю, нет, — хмыкнул я.

— Впрочем, я бы и это пережила, — продолжала она. — Но когда он заявил, что отблагодарить его я смогу тем, что он будет трахать меня на кухонном столе, я не выдержала. И через пару дней приняла яд.

«Господи Боже!» — воскликнул я в душе.

— Но приняла слишком мало, мне только плохо стало. Бр-р, до сих пор чувствую эти боли в желудке. Неделю меня продержали в больнице. Ну, а там мне пришло в голову отправиться в Голливуд.

— Почему именно в больнице? — спросил я.

— А я там читала все эти журналы про кино. Когда меня выписали, вышла на дорогу голосовать попуткам. Ну, разве не смешно?..

— Пожалуй, да, — попытался я усмехнуться. — У тебя нет родных?

— Уже нет. Отец погиб в войну во Франции. Я бы тоже хотела… погибнуть на войне.

— А почему бы тебе не наплевать на всех этих киношников? — спросил я.

— А зачем? Ведь тут я за ночь могу стать звездой. Возьми хотя бы Хепберн, Маргарет Салливен или Джозефину Хатчисон… Но я скажу, что бы я сделала, если бы у меня хватило духу: прыгнула бы из окна, или легла под трамвай, или еще что…

— Это чувство мне знакомо, — заметил я, — да, знакомо.

— Мне кажется странным, — продолжала она, — что так много возни с живыми и так мало — с умирающими. Почему все эти высоколобые ученые думают над тем, чтобы продлить жизнь, хотя надо бы найти средства, чтобы приятно с ней покончить. На свете наверняка полно людей вроде меня, которые хотят умереть, только духу не хватает…

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — кивнул я, — прекрасно понимаю.

Потом мы оба помолчали.

— Одна приятельница уговаривала меня записаться на танцевальный марафон на пляже, — сказала она. — Еда и ночлег задаром, пока выдерживаешь; а если выиграешь, получишь тысячу долларов.

— Еда задаром — звучит заманчиво.

— И это еще не главное. На марафон ходит уйма продюсеров и режиссеров. Всегда есть шанс, что тебя заметят и возьмут на роль в каком-нибудь фильме… Что скажешь?

— Я? Куда там, я не умею танцевать…

— И не надо, достаточно просто двигаться.

— Лучше и пробовать не буду — вздохнул я. — Я был серьезно болен. Подхватил желудочный грипп и чуть не умер. Настолько ослаб, что до туалета ползал на четвереньках. Нет, лучше уж я и пытаться не буду, — покачал я головой.

— Когда это было?

— Неделю назад.

— Тогда ты уже в порядке.

— Нет, не совсем… лучше не пробовать. Могут быть рецидивы…

— Я бы за тобой приглядела.

— Может быть, через неделю, — начал я.

— Через неделю будет поздно. Да у тебя и сейчас сил — дай бог всякому, — сказала она.

РУКОВОДСТВУЯСЬ ЗАКОНОМ, СУД РЕШИЛ…

Танцевальный марафон проходил в курзале на молу у пляжа, в огромном старом бараке, где когда-то был танцевальный зал. Барак стоял на сваях, и под ногами у нас днем и ночью шумел океан. Я чувствовал, как он дышит, чувствовал кончиками пальцев ног, словно через стетоскоп.

Внутри была паркетная площадка для танцующих, десять ярдов в ширину и почти шестьдесят в длину, вокруг нее с трех сторон — ложи с креслами, а за ними скамьи, как в цирке, для публики попроще. В конце площадки возвышался помост для оркестра. Играл оркестр только ночью, и хорошим его при всем желании назвать было нельзя. Днем приходилось довольствоваться той музыкой, что удавалось поймать по радио, — нам ее транслировали через репродукторы. Чаще всего — слишком громко, так что весь зал сотрясался от грохота. Были там распорядитель, в чьи обязанности входила забота о том, чтобы посетители чувствовали себя как дома; два арбитра, которые сновали между танцующими и наблюдали за порядком на площадке; два вышибалы, две медсестры и даже доктор на случай, если кому понадобится неотложная помощь. Правда, доктор тот не слишком походил на врача — был слишком молод.

Для участия в танцевальном марафоне записались сто сорок четыре пары, но шестьдесят одна отпала уже в первую неделю. По правилам танцевать полагалось час пятьдесят. Потом следовал десятиминутный перерыв на отдых, при желании в это время можно было вздремнуть. Только за те же десять минут надо было еще и побриться, или умыться, или сделать массаж ног — в общем, успеть все, что нужно.

Хуже всего была первая неделя. Ноги у всех опухли, а под нами без устали шумел прибой, разбиваясь о сваи. До танцевального марафона я всегда любил Тихий океан и все мне в нем нравилось: название, бескрайность, цвет и запах… Я мог часами сидеть, глядя на него, думать о кораблях, куда они уплывают и почему никогда не возвращаются, о Китае и южных морях, да о чем угодно… Но теперь с этим покончено. Я сыт Тихим океаном по горло. И мне наплевать, увижу я его еще когда-нибудь или нет.

Пожалуй, нет. Об этом позаботится судья.

Тертые ребята, имевшие в подобных делах немалый опыт, говорили нам с Глорией, что единственная возможность выстоять в таком марафоне — это иметь четкую систему использования десятиминутных перерывов: нужно научиться жевать бутерброд и одновременно бриться, научиться есть по дороге в туалет или же когда тебе массируют ноги, научиться читать газеты танцуя, научиться спать на плече у партнера; но все это были профессиональные фокусы, требовавшие навыка. Для нас с Глорией они оказались слишком сложными.

Я выяснил, что почти половина участников — профессионалы. Жили они тем, что участвовали в танцевальных марафонах, проводимых по всей Америке, некоторые даже ездили на попутках из города в город. Остальные были обыкновенными парнями и девушками, вроде меня и Глории.

Во время марафона мы подружились с парой номер тринадцать — с Джеймсом и Руби Бэйтс из какого-то городишки в Северной Пенсильвании. Это был их восьмой танцевальный марафон; в Оклахоме они продержались 1235 часов и выиграли приз в 1500 долларов. Еще несколько пар утверждали, что они выигрывали тут или там, но о Джеймсе и Руби я знал, что они выдержат до самого финиша. Разве что Руби раньше родит. Она была на пятом месяце.

— Что это с Глорией? — спросил меня как-то Джеймс, когда мы возвращались после короткого отдыха на площадку.

— Ничего. Что ты имеешь в виду? — спросил я. Но я-то знал, в чем дело. Глория опять взялась за свое.

— Она все время твердит Руби, что та дура, раз хочет оставить ребенка. Глория уговаривает ее сделать аборт.

— Не понимаю, как Глория может говорить такие вещи, — постарался я смягчить ситуацию.

— Знаешь, ты скажи ей, пусть оставит Руби в покое, — сказал Джеймс.

Когда раздалась сирена, дав нам старт в двести шестнадцатый раз, я передал Глории слова Джеймса.

— Наплюй, — фыркнула она. — Что он может об этом знать?

— Не понимаю, почему им не завести ребенка, если хочется. Это же их дело, — возразил я. — И я не хочу злить Джеймса. Он на этих танцах собаку съел и уже не раз помогал нам сонетами. Что мы будем делать, если он на нас рассердится?

— Ну как же ей не стыдно заводить ребенка, — настаивала Глория. — Зачем рожать ребенка, если у них нет средств, чтобы о нем позаботиться?

— Откуда ты знаешь, что у них нет средств? — спросил я.

— А что им тут делать, если бы это было не так? И она еще заявляет: «У всех есть дети…»

— Куда там, у всех… — заметил я.

— А тебе-то откуда знать? Тебе было бы лучше вообще не появляться на свет…

— Возможно, и так, — согласился я и тут же, чтобы сменить тему, спросил ее: — Как ты себя чувствуешь?

— Как всегда, ни к черту, — буркнула она. — Господи, стрелка на часах совсем не движется!

На помосте у распорядителя был большой транспарант с нарисованными на нем цифрами, обозначающими время. Сейчас стрелка указывала на 216. Над ней была табличка:

Протанцовано часов: 216

Осталось пар: 83

— Как твои ноги?

— Чертова слабость еще не прошла, — пожаловался я. — Этот грипп — жуткая вещь.