Анатолий Тоболяк - Невозможно остановиться Страница 2

— Ты совесть имеешь?

— А что такое?

— Ты ведь Юра?

— Да, я Юра.

— Теодоров?

— Правильно. Моя фамилия.

— Неужели не помнишь? Я Фая. Мы встречались на вечеринке у Савостиных. Вспомнил?

— А! — восклицаю.

Она Фая. Мы встречались на вечеринке у Савостиных. Так.

— Впятером влезли в такси. Поехали на дачу к Наташке.

— А!

— Вспомнил?

— Ну еще бы!

— Ты тогда отключился на даче.

— Не может быть.

— Начисто!

— Я, наверное, глубоко задумался, Фая. Это со мной бывает.

— Давай выпьем, а?

— Что ж, давай задумаемся.

Суни локтем бьет меня в бок, причем, очень больно. Я говорю:

— Суни, это Фая. Так она утверждает. Фая, это Суни. А я, следовательно, Теодоров.

Пока они улыбаются друг другу, ласково и хищно, я встаю и направляюсь к окну. Светловолосая опять курит здесь в одиночестве, задумчиво рассеянная. Я приближаюсь и сообщаю ей:

— Минздрав утверждает, что курение вредит нашему здоровью.

— Неужели? — не очень дружелюбно откликается она.

— Да. Пить тоже вредно, но в меньшей степени.

— Надо же! А я не знала.

— А я изучал этот вопрос. Прочел много специальной литературы. Делал выписки. Завел картотеку. Я хочу прожить много лет, потому что жизнь интересна.

— В самом деле? — холодно прищуривается она. Глаза у нее зеленые. То есть глаза у нее зеленые, каких в природе, по-моему, не бывает.

— Мне уже, между прочим, сорок лет. Я ровесник Медведева, но выгляжу я куда лучше, чем он, согласны?

— Я бы не сказала.

— В сущности, — продолжаю я, — жизнь нам дана один раз. Но мало кто знает об этом.

— Я, пожалуй, вернусь за стол.

— Да, возвращайтесь. Встретимся здесь минут через двадцать. Мне есть что вам рассказать.

— Представляю.

— Не опаздывайте, — предупреждаю я хмуро. — А то могу уйти не дождавшись.

— О, Господи! — вздыхает она, гася сигарету в пепельнице.

— До встречи, — коротко прощаюсь я и ухожу на свое законное место между черноволосой Суни и белобрысой Фаей. Суни раскраснелась, глаза у нее горят.

— Я тебя расцарапаю, изменщик, — шипит она.

— За что, дорогая? — кротко спрашиваю.

А Фая, которая слева, предлагает выпить. Фая неутомима в этом смысле. Она, может быть, талантливей в этом смысле, чем я и Суни вместе взятые. Так я думаю. Думаю также, что счет рюмкам уже потерян, восстановить его трудно. Думаю, что и не надо восстанавливать, ни к чему. Думаю: с кем же я сегодня попаду домой, если именно домой, и что я буду делать, если попаду. Положусь, думаю, на судьбу. Судьба не подведет, укажет правильный или неправильный путь. Правильное или неправильное направление. Прошло время осмысленных решений, думаю. Странгуляционная полоса на шее, смутно думаю, это вам не хрен собачий. Вообще, много о чем думаю, положив одну руку на коленку справа, горячую, а другую — на коленку слева, тоже горячую. Думаю: чья же горячей? У обеих высокая температура, может быть, под сорок градусов, хотя одна коленка круглая (Суни), а другая острая (Фаина). Поглаживаю, успокаиваю их, как больных. Нет ни одной секунды, чтобы о чем-то не думал. При этом вижу, что зеленоглазую заговаривает молодой плечистый программист; она улыбается; он наливает ей вина, они пьют. Думаю: это несправедливо. Ладно, думаю, она еще не моя жена, мы еще не расписаны. Убираю руки, чтобы взять рюмку и вилку. Пьем втроем. Стол разбился на суверенные группки. Суверенные, возбужденные разговоры. А я думаю: бедные звезды, под которыми мы родились! Жаль мне их, мы их неудачные, дебильные дети. Пью один — за звезды.

Теодоров спивается, сердито думает именинник Иван Медведев. (Я думаю, что он так думает). Проводит над собой опыты который год. Пытается доказать, что его мозги и плоть сильней спиртовых градусов, а не замечает, болван такой, что попал в зависимость от винно-водочной промышленности. Вот опять хряпнул рюмку, какую по счету? Плюет на свое здоровье. Мне бы такое здоровье, я бы его берег, как невесту! А тут, как ни остерегаешься, преследуют недуги — астма сволочная, радикулиты, остеохондрозы. Заберешься на женщину — боишься раздавить. Вместо удовольствия одышка. А он спивается, но своего не упускает: две по бокам, третья на примете. Всегда был такой, еще в школе: никаких ограничений, никаких красных огней, одни зеленые. Вот эта любовная история с практиканткой в девятом классе… все мы ахнули, когда открылось. А побег из дома в восьмом — тоже наделал шуму. Первая женитьба сразу после десятого… А эти безумные странствия по стране, на кой они? — думает Иван. (Я за него думаю). За что же я его люблю? — недоумевает Иван, косясь на меня. В нем есть абсолютно все, что мне, в общем-то, ненавистно: легкомысленность, бессистемность, пренебрежение к жизни. Мало того, что свой небольшой природный дар не развил полностью, свирепеет и пыхтит Иван, а сколько других душ погубил, сам того не замечая! Клавдия, на что терпеливая, и та не выдержала… обрыдло ей стоять по ночам у окна и ждать, ждать, ждать, когда он вернется домой. Мне бы такую жену! — тяжело думает Иван, косясь на свою Нину. Эта только и умеет, что пироги печь да спицами мелькать перед телевизором. А мне уже сорок, вспоминает и пугается Иван. И поворачивается к усатому щеголю Малькову (вот кто понятен, вот кто духовно близок!). И говорит, я полагаю, следующее:

«Надо взяться за Теодорова. Спивается гад».

А Малек, поверхностно пьяный, отвечает, видимо, так:

«Возьмись. Я не возьмусь».

«А почему?» — не понимает Иван.

«А потому, что бесполезно, — отвечает веселый гинеколог. — Проще его отравить, чем перевоспитывать».

«М-да, — мдакает Иван. — Целенаправленный он, это верно. Да ведь жалко. Губит себя».

«Не больше, чем мы себя, Ванюша».

«Мы-то вроде нормальные».

«Вот-вот! — соглашается Мальков. — То-то и оно!»

И, бросив на меня взгляд, думает:

«Хорошо сидит. Я бы тоже не отказался. Вот уедет Жанна в отпуск, дам жару. Надоело их только лечить. Они же не только для лечения созданы».

«Не мечтай, одна не уеду! — думает Жанна. — А уеду, тоже скучать не буду. Не один ты, Витенька, любимый, такой красавчик».

И другие тоже что-то думают. Нет ни одного, кто бы что-нибудь не думал, вот что поразительно. Зеленоглазая наверняка думает, что я думаю о ней. Она размышляет: может быть, есть смысл приветить этого литератора, о котором столько говорила Жанна. Писатель все-таки, грамотный. Есть в нем что-то человеческое. Хотя вкус не ахти, каких подержанных красоток на себя навешал! Да и сам потравлен жизнью… седой уже частично, но судя по всему, еще не списал себя в архив.

На этом я временно прекращаю думать и даю знак Малькову — он встает.

Отходим в сторону, благо комната большая, закуриваем. Мальков поверхностно, легкомысленно пьян.

— Ну как? Приценился? — интересуется он, белозубо улыбаясь.

Я хмурюсь. Не нравится мне этот вопрос.

— Циник ты, — отвечаю. — Всегда им был с младых ногтей. Я даже не знаю, как ее зовут.

— Проще простого. Лиза.

— С такими именами никогда не встречался. Иностранка?

— Ага. Семенова. Прибыла на практику из МГУ. Жанна ее натаскивает. Говорит, что небесталанна. Бойкое перо. В общем, по твоей части.

— Много ты понимаешь… — еще сильней хмурюсь я.

— Как вообще-то дела? — кладет он мне руку на плечо. — Давно не виделись. Как дочь? Встречаешься?

— Изредка. Когда трезв.

— А зачем пьешь?

— Глуп ты, — говорю, — если задаешь такие вопросы.

— Ну, извини.

Я смотрю куда-то вдаль, мимо него… Я даже что-то вижу там, вдали.

— Вчера, знаешь, — сообщаю задумчиво, — я чуть было не повесился. Оставалось несколько минут до вечности. Но помешали соседи.

— За долгами пришли?

— Может быть, я вскоре повторю. Но это не так легко, как кажется. Надо сосредоточиться.

— Сообщи когда — приду посмотреть, — улыбается Мальков. Не верит, значит, в серьезность моих намерений.

— Малек не верит в серьезность моих намерений, — делюсь я обидой с подходящим белогрудым Иваном Медведевым, именинником.

— А что у тебя за намерения, — пыхтит он, — могут быть? Бросаешь кирять?

— Это само собой. Я вчера пытался повеситься. Но не получилось. Помешали соседи. Думаю повторить попытку.

— Нас пригласи, поможем, — отвечает Иван подобно Малькову. — Как жратва? Как питье? Хватает?

— Спасибо тебе, Ваня, толстячок ты наш, родись почаще, — высоким голосом хвалит его Мальков, оглаживая ему живот.

— Технически это несложно, — не теряю я тему. — Крюк да веревка. Но надо настроиться, сосредоточиться.

— На что настроиться? На чем сосредоточиться? — кричит веселая, смазливая Жанна Малькова, подбегая, создавая горячий ветер вокруг.

— Я рассказываю, Жанна, этим двум жизнелюбам, что вчера пытался повеситься.