Фэнни Флэгг - Стоя под радугой Страница 2

У него были мать, отец и бабушка, и никто из его знакомых не умер. Только в витринах магазинов он видел фотографии убитых на войне ребят. Бобби и его лучший друг Монро недавно породнились – стали кровными братьями, событие настолько впечатляющее, что всю дорогу домой они молчали. Его старшая сестра, Анна Ли, белокурая голубоглазая красотка, пользовалась популярностью среди ребят постарше, что вечно ошивались вокруг их дома и иногда разрешали ему покидать мяч. Порой Бобби перепадал четвертак от какого-нибудь парня, чтобы он оставил их с Анной Ли наедине на веранде. В 1946 году четвертак означал пакетик поп-корна, билет в кино плюс экскурсия в будку киномеханика – Снуки, сидевший там, никогда не отрывался от книжки Мики Спиллейна. А после кино Бобби шел прямиком в кафе «Трамвай», где их постоялец Джимми жарил для него бургер, если, конечно, бывал не слишком занят.

А то можно было зарулить в аптеку на углу и полистать новые комиксы, потому что Бобби позволялось читать бесплатно, его отец был фармацевтом, и главное не загибать страницы и не закапать их кетчупом. Тельма и Берта Энн, девушки, работающие за стойкой с содовой, считали его симпатягой и могли налить за так стаканчик вишневой колы, а то и коктейля, если повезет. Центр города представлял собой одну длинную улицу, даже при большом желании не заблудишься, а погода круглый год стояла как по заказу. Каждый октябрь, как раз перед Хэллоуином, на небо выкатывала большая рыжая круглая луна. День Благодарения всегда был в меру морозен и хрустящ – как раз чтобы после грандиозного праздничного ужина с индейкой побегать во дворе, поиграть в салки. Снег выпадал раз-два за год, как раз когда Бооби хотелось прогулять школу.

А потом наступала весна – с кузнечиками, лягушками и заново народившимися листочками на деревьях, а за нею лето, когда можно спать на открытой веранде, рыбачить, нырять с вышки в городском бассейне, а Четвертого июля, после всех шутих, вертячек и бенгальских огней, появлялись светлячки и сине-зеленые майские жуки – чтобы продлить эту светящуюся ночь.

Жаркими, душными августовскими днями, когда кажется – еще немного, и отдашь концы от перегрева, набегают облака и вдруг далекий гром громыхнет таким басом, что под ложечкой отзовется. Из ниоткуда налетит ветерок, небо затянет свинцовыми тучами, и потемнеет так, что зажгутся уличные фонари, перепутав день с ночью. Мгновение – и лавина воды с грохотом обрушится с небес на штат Миссури, а еще минутка – и гроза, не предупредив, подберет юбки, и глядь – перебежала в другой город, оставив полные канавы – нарочно, чтобы Бобби выбежал пошлепать босиком, остудить ноги.

Хотя мистер Бобби Смит пока пробыл на этой земле всего ничего и занимал не так много места – каких-то четыре фута восемь дюймов, он успел обзавестись немалой собственностью. Большая часть ее хранилась в его комнате на полу, на стенах, на кровати и под кроватью, свешивалась с потолка и занимала все свободные поверхности. Как сказали бы декораторы, ему нравился бессистемный, беспечный, хаотичный подход к интерьеру. Мама же имела наглость наречь его комнату лавкой рухляди Армии спасения. Эта среднего размера спальня с маленьким шкафом была для Бобби личным волшебным королевством, полным несметных сокровищ. Он был здесь единовластным повелителем, богатым, как султан. По правде говоря, в комнате не нашлось бы ничего, достойного внимания султана, да и простого смертного. Тоже мне ценности: коробка расписных черепашек, горсть камешков, расплющенная монета, которую они с Монро подложили на трамвайные рельсы, да картонный ковбой Сансет Карсон из элмвудского кинотеатра, в натуральную величину, – Снуки подарил. Или вот еще – два серебряных доллара, искусственный желтый рыбий глаз, найденный позади Дома ветеранов войны, маленький стеклянный джип, в котором когда-то лежали конфеты, – секунд пять они пролежали, не больше. Из приобретений этого года: рогатка ручной работы, мешочек со стеклянными шариками, светящееся в темноте кольцо – 1 шт., компас – 1 шт., конструктор – 1 шт., йо-йо – 3 шт., модель самолета, щетка для волос с наклейкой Одинокого Рейнджера (подарок Монро на день рождения, его мама покупала), картонная бензоколонка «Файрстон», укомплектованная насосами, и полка с книжками по десять центов: «Терри и пираты», «Джо Палука», «Ред Райдер». Под кроватью несколько комиксов: «Человек-паук», «Поросенок Порки», «Малышка Одри» и «Каспер – дружелюбное привидение», а еще железная дорога, плетеный индийский браслет, подаренный девочкой (Бобби считает его потерянным), и руль от старого велосипеда в белой резиновой оплетке.

Но мир Бобби не ограничивался тем, что он мог увидеть и пощупать в четырех стенах своей комнаты. Он уезжал за тысячи миль на игрушечном поезде, стоявшем под кроватью, сбивался с пути в коварных горах, искал выход из длинных мрачных пещер над яростно рычащими горными реками и на пластмассовом самолетике, что свисал на нитке с потолка, облетал вокруг света, частенько оказывался в джунглях Амазонки, кишащих аллигаторами. Даже уличный фонарь на углу дарил Бобби удивительные путешествия. Лежа на кровати ветреными летними вечерами, он смотрел на пляшущие тени, и тополь перед домом вскоре обращался в пальму на тропическом острове, и пассатные ветры врывались в открытое окно. Бывало, ночами он слышал слабые отголоски гавайской музыки и видел, как девушки танцуют хулу прямо перед окнами спальни Робинсонов. Бобби так вдохновился этими образами, что записался в кружок игры на укулеле[2]. Его ждало ужасное разочарование. Он-то надеялся, что инструмент запоет, едва коснешься струн. Но нет. Извлеченный звук был столь далек от музыки, гавайской и вообще какой бы то ни было, что Бобби быстренько перешел в класс губной гармошки. Он был уверен, что играет, однако ошибался. Богатое воображение помогало ему слышать стук копыт и видеть поднятую пыль иссушенных пустынь Дикого Запада, когда он скакал на палке от метлы по заднему двору. В тот год он засыпал со звучащими в голове голосами ковбоев и индейцев. «Стрелки Том Микс и Ралстон Страйт в эфире!». «Американский ковбой с Дикого Запада!». «Хлопья “Куэйкер оутс” – питательно, воспитательно, предпринимательно!». «Задай им жару, Рейд Райдер». «Я снова в седле». «Быть мне вислоухим кенгуру, если это не облава». «Я Тонто, ты Кемо Сабе[3]». И его любимое: «Хай-о, Силвер, прочь!»

Стороннему наблюдателю его жизнь может показаться идеальной. Но, если честно, удовольствие быть Бобби Смитом омрачали два темных пятна. Первое – внешность. Карие глаза и темные волосы смотрелись еще куда ни шло. Зубы ровные. Уши немного оттопырены, но в рамках приличия. А вот губы создавали проблему: в уголках они немного загибались вверх, придавая ему такой довольный вид, будто он знает какой-то секрет. Мать и учителя постоянно приставали: «Ты что это задумал?» – даже когда он ничего не задумывал. И как ни доказывай невиновность, кончалось одним и тем же: «Не лги, Бобби Смит, у тебя на лице все написано».

Другим темным пятном были родичи. Все знали, кто его родители, и бежали жаловаться, стоило ему совершить оплошность. Его отец – единственный в городе фармацевт, член клуба «Ротари», член Клуба Лосей и старший священник Первой методистской церкви, – естественно, был одним из первых людей Элмвуд-Спрингса. Но что еще хуже, его мама была на местном радио известной персоной – под именем Соседка Дороти она вела программу из собственной гостиной пять дней в неделю. И каждый год она рассылала своим слушателям поздравления с Рождеством на открытке с фотографией своей семьи, так что люди за много миль отсюда знали, как он выглядит, а порой, когда приглашенный на передачу гость не приходил, мама хватала Бобби и начинала задавать ему всякие вопросы в эфире, типа они с ней не знакомы. На каникулах она заставляла его читать по радио какую-нибудь дурацкую длинную поэму. А самое жуткое – в маминой передаче часто обсуждалась его личная жизнь, и все, что он совершил, хорошее или плохое, тут же становилось достоянием общественности.

Единственное утешение – сей крест несли оба отпрыска Смитов, но Анну Ли это не утешало. В прошлом году у его сестры случилась истерика, когда мама сообщила по радио, что Анна Ли пока не ходит на свидания – ждет выпускного бала, надеясь, что ее пригласит мальчик, похожий, как ей кажется, на Гленна Форда – актера, по которому она сохнет. Дороти и раньше делилась со слушателями семейными делами, но когда Анна Ли услышала, что эта информация разлетается со скоростью звука, она рванула в свою комнату, вопя, будто ее подстрелили, и бросилась на кровать, всхлипывая:

– Ох, мама, как ты могла? Ты загубила мою жизнь. Меня теперь до смерти никто не пригласит на свидание. Мне больше незачем жить.

Два дня она рыдала, лежа в постели с мокрым полотенцем на лбу, а ее переполошенная мать пыталась успокоить дочь, пичкала домашним персиковым мороженым и обещала больше не упоминать ее имя в передаче.