Юрий Вяземский - «Аппарат Фогельмана» Страница 2

«Кому?» – хотел спросить я, но вместо этого спросил:

– А вы, простите, кто по профессии?

– Я изобретатель.

– Это понятно… А в какой области?

– Как в какой области? – Фогельман недоуменно глянул на меня и замедлил шаг.

– Ну, грубо говоря, в области медицины, физики, электроники, если хотите…

– Да нет, что вы! – перебил меня Фогельман. – Я же говорю вам, что я изобретатель. Изобретения – это и есть моя область.

Я промолчал. Я, естественно, не верил в то, что мне рассказывал Фогельман. Все это выглядело слишком уж неправдоподобно и бездоказательно. Вдобавок, рассуждения моего собеседника сильно напоминали наивные, уже давно развенчанные современной наукой представления естествоиспытателей прошлых столетий. Но в то же время я испытывал странное ощущение: некую смесь насмешливого любопытства, неосознанной тревоги и нежелания выглядеть дураком в глазах моего спутника. Я решил больше не задавать вопросов.

Мы уже дошли до аптеки, когда Фогельман вдруг схватил меня за рукав, и мы остановились.

– Знаете, пожалуй, самые любопытные измерения мне удалось сделать в области социального взаимодействия людей. Вы понимаете, о чем я говорю? Речь идет о потерях, возникающих на фоне неудовлетворенных социальных потребностей. Воистину, социальные потребности на данном этапе развития человеческой популяции доминируют над всеми другими потребностями!

Последнюю фразу Фогельман произнес с неожиданной торжественностью, и глаза его вдохновенно заблестели.

– Даже над потребностью в познании? – не удержался-таки я.

– Увы! – радостно воскликнул мой собеседник. – Мне недавно повезло, я получил разрешение провести ряд измерений в одной из наших ведущих обсерваторий. Вы представляете себе, «черные дыры» в пространстве, «квазары» – вот чем там занимаются люди. Они мыслят галактиками… Ну и что же вы думаете? Я провел целую серию доскональнейших измерений в ходе ответственнейших астрономических изысканий. – Ноль потерь! Ей-богу! Ни одной жизнеминуточки! Но стоило мне попасть на заседание ученого совета, где выбирали старших научных сотрудников… Вы знаете, какая была самая большая из полученных мной цифр? Четыре года! Это у тридцатилетнего человека! А вы говорите!

Я не знал, как возразить Фогельману, и предложил ему зайти в аптеку.

– Нет, аптека мне не нужна, – отказался Фогельман. – Вы идите туда, а я пока забегу в сберкассу. Там должны проверять лотерейные билеты, а это для меня весьма любопытно.

В аптеке я отстоял положенное за рыбьим жиром и направился в сберкассу, но Фогельмана я там не обнаружил. Я поднялся на второй этаж, где помещалось почтовое отделение, но моего нового знакомого не было и там. Я вышел на улицу, простоял в растерянности минут десять у входа в аптеку, потом пошел домой; я уже сделал все покупки.

Дома я накормил дочку, посадил ее на горшок, а сам сел читать газету. Статья, которую я избрал для чтения, была интересной и живо написанной. Но я не мог сосредоточиться на том, что читал.

«Все это, конечно, маловероятно, – думал я. – Скорее всего он психически не совсем нормальный человек и вполне возможно, что и не изобретатель вовсе. Что я понимаю в технике? Может быть, он показал мне тривиальный стрелочный прибор, надеясь, что я клюну на эту удочку. Вот если бы можно было отдать его аппарат на экспертизу специалисту… А так – летающие тарелки какие-то. Чушь, одним словом».

Я попытался сконцентрировать внимание на статье, осмыслил несколько абзацев, потом вдруг подумал: «А что, если Фогельман не сумасшедший и не проходимец? И ему действительно удалось изобрести аппарат, который измеряет потерю жизнечасов?»

Я вдруг представил себе, что всякий раз, когда я разнервничаюсь, впаду в депрессию, переживу сильный отрицательный стресс, ко мне будет подходить человек и бесстрастным тоном, а то и со злорадной улыбочкой будет сообщать мне точную цифру потерянных мной дней, недель, месяцев… «Знаете, а вы только что потеряли четыре года!» – «Нет, не хочу!»

«Боже мой! – ход моих размышлений неожиданно изменился: – А сколько часов, дней, а может быть, даже месяцев потеряла моя жена, когда она лежала в больнице, а я, вместо того чтобы навестить ее перед командировкой, кутил с друзьями. А она ждала меня и думала, что со мной случилось несчастье… А сколько по моей вине потеряли другие люди?.. А моя покойная мать?!»

Мне вдруг показалось, что сейчас откроется дверь, войдет Фогельман, достанет из кармана блокнот и, произведя нехитрые вычисления, сообщит мне арифметическую величину моего вклада в убийство своих близких.

Мне стало жутко. Я долго не мог прийти в себя и даже забыл съездить в редакцию за гонораром…

С тех пор я не встречал Фогельмана, хотя искал с ним встречи. Я стал заметно чаще ходить в магазин за продуктами.

И вот на прошлой неделе, когда я стоял в очереди за пивом, кто-то потянул меня за рукав и попросил взять ему без сдачи две бутылки. Это был Фогельман. Я едва узнал его, так он изменился за то время, что мы с ним не виделись: постарел, побледнел, сморщился. Я взял шесть бутылок: четыре для себя и две для Фогельмана.

– Как поживает ваше изобретение? – спросил я его, когда мы вышли на улицу.

– О чем это вы? – удивленно покосился на меня Фогельман.

– Вы меня не помните? Я как-то имел честь беседовать с вами о вашем изобретении, «Аппарате Фогельмана». Вы мне его, помнится, показывали и даже произвели на мне измерения потери жизнечасов.

– Что-то не припомню. В силу своей предательской болтливости я со многими, как вы выразились, беседовал. Всех не упомнишь.

Я, признаться, был несколько озадачен такой холодной встречей, но мое любопытство оказалось сильнее чувства собственного достоинства, и я продолжал расспросы:

– Ну а все-таки, что с аппаратом?

Фогельман не отвечал.

– Вам, может быть, удалось выгодно запатентовать его? – пошутил я.

Фогельман засунул бутылки в карман и ускорил шаг.

– Послушайте! Неужели трудно ответить, когда вас спрашивают! – крикнул я ему вдогонку.

Фогельман вдруг резко остановился и обернулся.

– Аппарата больше не существует! Я его уничтожил! И все! Все! Не приставайте ко мне! Я не желаю с вами разговаривать!

Произнеся, а вернее, прошипев эти слова, Фогельман чуть ли не побежал по улице, придерживая руками бутылки с пивом, торчавшие из его карманов.

Я вернулся в магазин: мне надо было еще купить сахарного песку.

Когда через четверть часа я вышел из магазина, Фогельман ждал меня у выхода. Карманы его пальто уже не топорщились от бутылок.

– Ради всего святого, простите меня за недавнюю грубость, – сказал он с виноватой улыбкой на лице. – Я был не прав. Вы так внимательно отнеслись ко мне в прошлый раз. Помните, когда я демонстрировал вам свой аппарат?

– Ну конечно же!

– В таком случае вы бы не отказались выпить со мной по чашечке кофе? Ну я вас очень прошу!

Мы направились в ближайший кафетерий. Фогельман взял две порции кофе с молоком, и мы пристроились за одной из стоек.

– В общем, мои эксперименты закончились катастрофой, – сразу же начал Фогельман. – И в этом виноват прежде всего я сам. Как экспериментатор я не имел права делать себя объектом измерений. Послушайте, это же противоречит самой логике научного познания!

Я ничего не понял из объяснений Фогельмана и чистосердечно ему в том признался.

– Да что же здесь может быть непонятного?! – возмутился он. – Ученый должен стремиться к объективному знанию. А что такое объективное знание? Это незнание себя, ибо, как только человек начинает познавать самого себя, появляется субъективизм, появляются страх и стремление любыми средствами преодолеть его. А это уже не наука!

Я опять ничего не понял. Более того, у меня возникли весьма серьезные возражения относительно концепции моего собеседника, которые я незамедлительно изложил ему. К моему удивлению, Фогельман тут же со мной согласился.

– Я действительно всегда плохо разбирался в теории, – признался он. – Это меня и погубило.

Я недоуменно молчал, а Фогельман, заметив мое недоумение, вдруг покраснел, потупился и сказал, нервно теребя пальцами пустой стакан:

– Понимаете, у меня произошло большое несчастье. Умер один из очень близких мне людей. Пожалуй, даже самый близкий. Я страшно горевал… И я имел неосторожность в момент первоначального шока навести на себя свой проклятый аппарат. Мне стало вдруг любопытно, сколько я потерял из-за этой смерти, сколько лет. Экспериментальные условия были слишком интересными, и я уступил соблазну…

– Ну и сколько же вы потеряли?

– Нисколько! – вдруг почти закричал Фогельман. – Нисколько! Слышите меня?! Ни одного часа! Нет, вы понимаете, как это ужасно?! Сначала я не поверил своим глазам. Я решил, что мой аппарат просто неисправен. Тогда я выбежал на улицу. Я наводил свой аппарат на всех встречных и получал недвусмысленные результаты. Я убедился, что аппарат работал. «Не работал» я сам! Понимаете? Я снова навел аппарат на себя, и он показал «две недели». Как ни мала была эта цифра, я чуть было не закричал от радости. Мне хотелось петь, смеяться, танцевать. Я радовался как ребенок… Я вернулся домой и только тут понял, что в действительности значило мое измерение. Страх! Страх перед собственной жестокостью… А ведь я всегда считал себя добрым, чутким человеком. И мои близкие всегда считали меня таковым, несмотря на некоторую внешнюю мою грубость… В тот же день я уничтожил свое изобретение. Я не мог не сделать этого. Я бы тогда сошел с ума…