Мария Нуровская - Письма любви Страница 2

Незнакомка тоже приглядывалась к папе с большим интересом. Без сомнения, он был для нее человеком из совершенно другого мира: копна седых волос, бородка клинышком, растерянность в глазах.

— Что желает уважаемая пани? — с удивлением услышала я его голос. Папа ни к кому так не обращался и никогда не говорил с таким акцентом.

Уже с меньшей уверенностью женщина ответила:

— Я буду здесь жить.

Так она осталась в нашей квартире. Я перешла в комнату к отцу. Кухня стала общей. Особых неудобств соседка не доставляла. Под вечер она уходила из дома, возвращалась на рассвете и большую часть дня спала. Ее никто не посещал. И нас не беспокоили. Только этот покой предвещал недоброе.

У нас кончились деньги. Продать уже было нечего. Папа пробовал найти какую-нибудь работу. Несколько недель он дежурил недалеко от дома ночным сторожем, но потом это место кто-то перекупил. Мы остались без средств к существованию. Счастье отвернулось от нас. Ежедневные поиски работы заканчивались всегда одинаково: папа возвращался домой и тяжело падал в кресло. Я уже знала — он опять ничего не нашел. Если бы не соседка, нам бы пришел конец. Я сторожила, когда она войдет в кухню, и как бы случайно появлялась там. Она всегда делилась со мной едой. Я набивала рот кусками непропеченного хлеба с чувством удовлетворения и одновременно вины перед папой, который тоже был голоден. Должно быть, соседка догадывалась о наших проблемах, потому что как-то мимоходом сказала, что могла бы устроить меня на работу. Я передала это отцу. Увидев его суровое лицо, почувствовала, что он против. Я всегда считалась с его мнением, но голод был просто невыносим. Когда соседка снова заговорила на эту тему, я ответила:

— Хорошо, только не надо, чтобы папа знал.

Она усмехнулась, словно я уже была с ней заодно, и кивнула. Из-за этой усмешки где-то в глубине сердца я почувствовала жалость к отцу оттого, что он такой беспомощный, что мы голодаем. Прошло несколько дней, но женщина будто забыла о нашем разговоре. Может, она передумала? Для нас это означало бы конец. Я улучила момент, когда папа ушел, а соседка встала с постели (было слышно, как она ходит по комнате), и робко постучалась к ней.

На этот раз за ее улыбкой скрывалась озабоченность.

— Я думала, что мне удастся устроить тебя уборщицей, но им уборщица не нужна, — сообщила она.

— Я готова на любую работу.

Она посмотрела на меня и грустно вздохнула:

— Что ты знаешь о жизни, детка…

Тогда я слезно стала умолять, чтобы она помогла мне.

— Ты когда-нибудь была с мужчиной? — спросила соседка.

Я удивилась и замолчала, не зная, что ответить.

Она пристально посмотрела мне в глаза, а потом со злостью бросила:

— Не знаешь, как выглядит член, а хочешь найти любую работу. Любая работа и есть ЭТА работа!

Я почувствовала себя так, будто должна преодолеть сложное препятствие. Стоит мне хотя бы на секунду замешкаться — будет уже поздно.

— Хочу работать! — Я почти закричала.

— Сколько тебе лет?

— Шестнадцать с половиной.

— Мне не было и четырнадцати, когда я этого медку испробовала, — горько произнесла женщина. — Мать родила меня от еврея, поэтому я тут. Сначала меня там посадили за решетку, а потом привезли в Варшаву. Кто бы подумал, что я стану варшавянкой… — Она неожиданно взглянула мне прямо в глаза: — Или выдержишь, или опухнешь с голоду. Тогда тебя вывезут на тачке и сбросят вниз.

— Выдержу, — ответила я, хотя сердце мое колотилось так, будто готово было вырваться из груди.

— А ему не говори, — показала она головой на дверь.

— Нет, папа не должен знать. Никогда, — твердо сказала я.

И когда отец вернулся, я сообщила ему, что буду давать уроки французского и немецкого ученикам на дому. В ту ночь я почти что не спала. Мучилась, не понимая до конца, в чем же будет заключаться моя работа. Что мне придется делать в мужском обществе? Может, они будут курить сигары, а я подавать им пепельницы? Несмотря на творящиеся вокруг ужасы, я все еще оставалась ребенком.

На следующее утро я вышла из дома. Мы с соседкой договорились, что я буду ждать ее за углом.

Вскоре раздался стук ее каблуков, а потом показалась она в своей неизменной шубке. Поравнявшись, женщина взяла меня под руку.

— Я все буду говорить за тебя, ты только стой и делай хорошую мину… при плохой игре, — закончила она.

Миновав несколько улиц, мы повернули за угол обшарпанного дома и подошли к черному входу, который вел в темный тамбур, потом в коридор и, наконец, к двери. За столом в комнате сидел жирный, как бегемот, мужчина с сигарой в зубах. Позади него стояла высокая пальма. По сравнению с тем, что творилось на улице, он сам и окружавшая его обстановка показались мне нереальными, как кадры фантастического фильма.

— Шеф, — сказала моя соседка, — у меня для тебя сюрприз. — Она присела на стол и стала с ним заигрывать.

— У меня достаточно сюрпризов и без тебя, — отмахнулся он, а потом кивнул на меня: — Если на кухню, то нам не требуется.

— Она хочет работать.

Толстяк смерил меня взглядом и скривился:

— Она совсем еще ребенок.

— Она хочет, — защебетала женщина, а потом приказала: — Подойди поближе.

Одним движением она распустила мне волосы. Мужчина взял прядь и минуту разминал ее пальцами, как бы проверяя толщину. Потом неожиданно провел ладонью по моей груди. Я резко вырвалась и отскочила от стола.

— Ты что, шутить со мной вздумала, Вера? — разозлился он. — Убирайтесь вон!

— Я знаю три языка. Английский, французский, немецкий, — выпалила я, несмотря на то что соседка приказала мне молчать.

Толстяк коротко рассмеялся. Затем серьезно спросил:

— Немецкий хорошо знаешь?

— Хорошо.

Минуту подумал и поманил пальцем:

— Иди-ка сюда. — Когда я неуверенно приблизилась, он строго произнес: — Я, конечно, мог бы тебя взять, но капризных не люблю.

— Я… я буду хорошо работать, — пробормотала я, чувствуя, что вот-вот хлынут слезы.

Он приказал мне выйти и подождать в коридоре.

Их беседа с Верой продолжалась довольно долго. Потом она наконец появилась, и мы направилась к выходу.

— У тебя есть какой-нибудь парень? — спросила она.

Я покраснела до корней волос, но ответила утвердительно. В тот момент я подумала об одном из студентов отца, о той неуловимой ниточке, что существовала между нами.

— Иди к нему. Хоть воспоминания останутся.

— Он за Стеной.

Лицо Веры вытянулось.

— Долбаный ариец, — мстительно прошипела она. — Не смог тебя взять, теперь из-за этого ты будешь иметь много проблем.

— Почему? — не поняла я.

Она остановилась посреди тротуара:

— А ты не понимаешь почему?

— Понимаю, но… — Я испуганно замолчала.

— Ну и какая это, по-твоему, работа? — вызывающе спросила она.

— С мужчинами.

— С мужчинами, с мужчинами, — повторила Вера, передразнивая меня, — но что с мужчинами?

Я молчала.

— Хорошенькие дела… Рассчитывать не на что, — вслух размышляла женщина. — Еще недели две, и ты будешь выжатой тряпкой. Или сейчас, или никогда.

— Сейчас, — ответила я.

Она не на шутку рассердилась:

— Послушай, детка. Если у человека нет ничего другого, он продает себя. Понимаешь? Или сдыхает на улице, как этот. — Вера показала на лежащий под стеной труп, из разорванных штанин которого высовывались темные, высохшие до костей стопы. — А знаешь, что значит — продавать себя? Ты должна позволить тому, у кого деньги, засунуть руку тебе в трусы, а потом снять их, чтобы он лег на тебя. Или… в общем, что он захочет… Говорить дальше?

— Нет. — Я почувствовала, как все вокруг поплыло.

Она по-прежнему смотрела на меня с жалостью, но в ее глазах появилась теплота. Она видела во мне соратницу, которая преодолела первую ступень посвящения в тайну и была готова идти дальше.

— Нужно придумать, как подготовить тебя к работе, — взяв меня под руку, произнесла Вера.

Когда я вошла в комнату, папа дремал в кресле. Я внезапно заметила, как он состарился за последнее время. И без того невысокий (я была на голову выше его), он весь словно сжался, сгорбился, а его голова втянулась в худые плечи. Сразу видно, что этот человек морально сломлен.

Посмотрев на меня, отец улыбнулся:

— Как дела, Эля?

— Все в порядке, — ответила я. К горлу неожиданно подкатился комок. — Буду работать по вечерам, потому что днем мои ученики заняты.

— Это хорошо, очень хорошо, — обрадовался он.

Я прижалась к нему. И в этот момент подумала, что мы как бы поменялись ролями. Теперь он был моим ребенком, и я должна была оберегать его настолько, насколько смогу. Я вытащила из сумки буханку хлеба, которую получила в качестве задатка. Мы поделили ее поровну. И через мгновение от буханки остались одни воспоминания в виде маленьких крошек на столе.