Рю Мураками - 69 Страница 2

– Кэн-ян, а в какой университет ты пойдешь?

– Не называй меня Кэн-ян, говори просто Кэн. Мне не нравится, когда меня называют Кэн-ян.

– Понял! На медицинский факультет? Ты уже целый год об этом твердишь.

В школе я был известен по четырем причинам. Первая – осенью прошлого года, после теста для собирающихся поступать на медицинский факультет, я оказался триста двадцать первым из двухсот тысяч претендентов по всей Японии. Вторая – я был барабанщиком в рок-ансамбле, в репертуаре которого были песни «Beatles», «Rolling Stones», «Walker Brothers», «Procol Harum», «Monkes», «Paul Revere & Raiders» и многие другие. Третья – я выпустил три номера школьной газеты как редактор, не утвердив их у школьного начальства. В результате руководство постановило: ЗАПРЕТИТЬ И КОНФИСКОВАТЬ. Четвертая – на первом году обучения я был инициатором постановки пьесы о деятельности школьного союза, протестовавшего против захода в японские гавани американских ядерных подлодок, и собирался выступить на эту тему на выпускном вечере, но преподаватели этого не допустили. Меня считали странным типом.

– На медицинский я не пойду, я решил, что это не для меня.

– Значит, Кэн, ты собираешься на филологический?

– На филфак уж тем более не пойду.

– Тогда зачем ты читаешь столько поэзии и прочей литературы?

Поскольку Адама был сухарем, я не стал говорить ему, что делаю это, чтобы соблазнять девушек, которым нравится слушать, как я читаю им стихи.

– Вообще-то, поэзию я не люблю. Исключение – только Рембо. Сейчас всякий знает Рембо.

– Все знают?

– Ты не знаешь, что Рембо сильно повлиял на Годара?

– А... Годара знаю. Мы в прошлом году проходили его на уроках по истории мировой культуры.

– Истории мировой культуры?

– Это же индийский поэт?

– То был Тагор, а Годар – кинорежиссер!

Минут десять я рассказывал Адама про Годара. О том, что он один за другим создавал авангардистские фильмы в стиле «nouvelle vague», о великолепии последней сцены в «На последнем дыхании», об алогичной смерти в «Мужском и женском», о возмутительных купюрах в «Week-end». Разумеется, сам я не видел ни одного фильма Годара. В маленьком городке на западной оконечности Кюсю фильмов Годара не показывали.

– Литература, романы, мне кажется, что все это кончилось, умерло.

– Значит, теперь осталось только кино?

– Нет, кино тоже кончилось.

– Что же тогда осталось?

– ФЕСТИВАЛИ! Когда и кино, и театр, и даже музыка составляют одно целое! Понимаешь, что я имею в виду?

– Не понимаю...

О чем я действительно мечтал, так это устроить фестиваль. Уже само слово «фестиваль» меня возбуждало. Празднества, театр и кино, рок-концерты привлекут самых разных людей. Придут сотни девушек. Когда я буду стучать в барабаны, демонстрировать собственный фильм, исполнять главную роль в спектакле по своему сценарию – это увидят и школьницы из Дзюнва, и ученицы Английского театрального клуба из Северной школы, придут также любительницы радиоламп, придут вертихвостки из химической школы и будут осыпать меня деньгами и букетами цветов.

– Мне бы хотелось в этом городе устроить такой фестиваль, – вдруг сказал я на стандартном японском. – Адама, хочешь помочь мне?

В то время в Северной школе молодежь в основном делилась на три партии: «умеренную», «рокерскую» и «политическую». «Умеренная партия» была зациклена на выпивке, женщинах, табаке, драках и картежных играх, при этом они были связаны с якудза. Главарем у них был Сирокуси Юдзи. «Рокеры», иначе именовавшие себя «Группой искусства», разгуливали по улицам с зажатыми под мышкой «New Music Magazine», «Jimmy Hendrix's Smash Hits» или «Тетрадями по искусству», с распущенными длинными патлами, поднимая два пальца как символ "V" или выкрикивая: «Peace, peace!». «Политическая партия», в складчину с Освободительным движением «Сясэйдо» Нагасакского университета, снимала комнату, обклеенную портретами Мао Цзэ-дуна и Че Гевары, занималась распространением листовок; ее лидерами были Нарусима Горо и Отаки Рё. Кроме того, имелись и другие группировки: правые, почитавшие Кита Икки, общество любителей фольклора, группа мотоциклистов, литературная группировка, выпускавшая журнал «Додзиси», но все они были малочисленными и не могли поодиночке привлечь к себе особого внимания.

Я не принадлежал ни к одной из них, но мирно общался с представителями трех главных группировок. Я часто участвовал в совместных выступлениях с группой рокеров, у которых был свой ансамбль, или пил пиво с членами группы Сирокуси, или участвовал в агитационных диспутах, устраиваемых Нарусима и Отаки.

– А что такое фестиваль?

– Ну, по-японски – это будет праздник, омацури.

– Праздник?

Парнишка по имени Ивасэ из канцелярского магазина, который работал теперь в газете, все равно оставался парнишкой из канцелярского магазина. Мы ходили с Ивасэ в один класс. Он был ниже меня ростом и глупее; вырос в семье, где отец рано умер, и поэтому четырех детей воспитывала старшая сестра. Ивасэ испытывал страстную тягу к искусству. Ему очень хотелось стать другом парня, у которого отец художник.

Мы с Ивасэ постоянно мечтали о фестивалях. И я, и Ивасэ были постоянными читателями «Тетрадей по искусству» и «New Music Magazine» и поэтому страшно жаждали рок-выступлений и фестивалей в стиле хэппеннинга. И на рок-фестивалях, и на хэппеннингах бывали обнаженные девушки. Оба мы это предвкушали, хотя и не обсуждали.

И однажды Ивасэ сказал мне:

– Кэн-сан, давай подружимся с Ямада. Он симпатичный парень и хорошо учится. Если мы будем действовать совместно, может, у нас что и получится.

Я спросил его, почему он не считает меня красивым или способным к учебе, и Ивасэ трижды повторил:

– Конечно, конечно, конечно! О чем ты говоришь, Кэн-сан? Ты неверно меня понял! Если у тебя есть идея, это замечательно, но ты же ничего не делаешь? Я не хочу сказать, что тебя вообще ничего не интересует, но это только женщины, жратва, ну и тому подобное...

На втором году обучения мы с Ивасэ задумали снять фильм и, чтобы купить восьмимиллиметровую камеру, в течение двух лет копили нужную сумму. Мы складывали карманные деньги и сдачу, остающуюся от завтраков, и уже накопили 600 иен, но я угостил на них девочек из Дзюнва рисом с цыпленком и булочками с кремом на десерт. Все получилось именно так, как говорил Ивасэ.

Адама же действительно был красивым и хорошо учился, за что многие им восхищались, до второго класса он числился в баскетбольной команде. И в отношениях с членами команды, и в отношениях с девушками, и в финансовых вопросах у него все получалось.

В подготовке к фестивалю без Адама обойтись было невозможно.

После того как мы с Адама отошли от клетки с гиббонами, мы поднялись на башню обозрения. Солнце начинало клониться к морю.

– А все сейчас занимаются уборкой классной комнаты, – сказал он, с улыбкой глядя на залив.

Я улыбнулся в ответ. Адама вошел во вкус прогулов занятий. Он попросил еще раз показать ему сборник стихов.

Что это?Ты заметил?Там вдалекеМоре сливается с солнцем.

Адама прочитал эти строки вслух, глядя на солнечную полоску, поблескивающую над водной гладью, и попросил одолжить ему сборник. Я одолжил ему книгу вместе с альбомом группы «Cream» и еще одним альбомом – «Vanilla Fudge».

Так начинался 1969 год, третий по увлекательности среди прожитых мной тридцати двух лет. Тогда нам было по семнадцать.

ЖЕЛЕЗНАЯ БАБОЧКА

В 1969 году нам было по семнадцать лет. И все мы еще были ДЕВСТВЕННИКАМИ. В семнадцать лет не нужно ни гордиться, ни стыдиться, что ты девственник, но все равно это тяжкая ноша.

Предыдущей зимой, когда мне только что стукнуло шестнадцать, я ушел из дома. Причина была в том, что меня не устраивала система вступительных экзаменов в университет, и мне захотелось уйти из дома и из школы, чтобы подумать об этом, а также понять смысл вспыхнувшей тогда борьбы между экстремистской студенческой группировкой «Дзэнгакурэн» и авиакомпанией «Энтерпрайз». Но это будет неправдой: на самом деле мне не хотелось принимать участие в школьном забеге на длинные дистанции. Долгие забеги всегда были для меня невыносимыми. Я ненавидел их со средней школы. Разумеется, и сейчас, когда мне уже тридцать два, я их ненавижу.

И дело вовсе не в том, что я был каким-то слабаком. Просто иногда мне вдруг хотелось не бежать, а идти, и тогда я прекращал бег. И причина была не в том, что начинало колоть в боку, появлялась тошнота или головокружение, просто я испытывал легкую усталость и хотел немного пройтись пешком. На самом деле объем легких у меня был не хилый – более 6000. После поступления в повышенную школу меня вместе в двенадцатью-тринадцатью одноклассниками определили в секцию легкой атлетики. Тренером этой секции был молодой парень, только что окончивший физкультурный колледж. Он был одним из шести молодых преподавателей физкультуры, принятых на работу, чтобы подготовить нас к Общенациональным состязаниям, которые через два года планировалось провести в префектуре Нагасаки. Один из них преподавал дзюдо, другой – гандбол, третий – баскетбол, четвертый – метание снарядов, пятый – плавание, а еще один – легкую атлетику. Потом, когда в 1969 году был провозглашен лозунг «Нет – Общенациональным состязаниям!», все они стали козлами отпущения и мишенями для нападок. В свою очередь, и они нас тоже ненавидели.