Пьер Буль - Фотограф Страница 2

Он вскочил, допрыгал до аппарата и стал долго и тщательно его наводить, манипулируя кнопками.

— Вас ранило? Пуля попала?

— Несколько пуль, крошка, то, что называют очередью, если использовать технические термины. Алжирцы поджидали нас у места приземления.

— Вы были на самолете?

— Не открывай рот так, будто зеваешь… Не совсем на самолете — на парашюте… Хорошо! Совсем неплохо. Говори еще.

Он сделал первый снимок. Взвел механизм затвора и опять направил на нее видоискатель; теперь его внимание сконцентрировалось на изгибе ее губы, казавшейся полной обещаний.

— Там было много алжирцев?

— Нет. Мы приземлились в разрушенной деревушке. Почти бесполезный подвиг. Там оставались всего три типа. Остальные убежали.

— Вы были парашютистом?

Щелк! Этот второй снимок должен был оказаться удачным. Губа принимала все более выразительный изгиб.

— Фотографом, я тебе уже сказал. Но моя профессия вынуждала меня отправляться во все горячие точки и иногда прыгать с парашютом… — Щелк! — Очень хорошо. Ты могла бы хоть немного приподнять левое колено? А то теперь ты впала в другую крайность, теперь у тебя вид школьницы, впервые в жизни надевшей подвязки для чулок. Не напрягайся и смотри на меня, не обращая внимания на объектив… Да, их оставалось трое, и вот как раз один из них нашпиговал мне пулями ногу. Но я отомстил. Я взял реванш.

Щелк!.. Вот этот внезапный огонек в ее зрачке, который он подстерегал, не смея даже надеяться на успех, этот огонек промелькнул и исчез, но фотограф был уверен, что поймал его. Он был так счастлив, что позволил девушке на несколько мгновений расслабиться.

— Превосходно. Ты молодец. Это как раз то, чего я от тебя ждал. Постарайся выдать еще что-нибудь вроде этого. Ты можешь отдохнуть немного, на локте.

— Вы убили его?

На лице фотографа отразилось самое искреннее удивление.

— Убил? Я? Для чего? И чем, бог ты мой! У меня же не было оружия.

— Не знаю. Вы могли бы чем-нибудь ударить его.

Марсиаль рассмеялся.

— Ударить, когда я лежал на земле с простреленной ногой, из которой хлестала кровь, и когда у меня хватало сил лишь на то, чтобы держать в руках мой аппарат?.. Да и к тому же разве мог я упустить лучшие за всю мою жизнь снимки? Не говори глупостей. Я повторяю тебе, что я отомстил. Я заполучил его, понимаешь? Я снял его в первый раз в тот момент, когда он убил другого парашютиста, как только тот коснулся земли. Мне даже удалось захватить их обоих в одном кадре… Не двигайся!.. А во второй раз мне посчастливилось сфотографировать его в тот момент, когда подоспевший парашютист подстрелил его самого. Нас не так уж много в нашей корпорации, кому удавались подобные снимки… О, эти мои снимки! Хоть они и не обошли страницы всей мировой прессы, о них много говорили. Так что мы с тем алжирцем оказались квиты… — Щелк! — Это все. Ты была умницей. Можешь вставать. Я пришлю тебе пробные снимки.

Марсиаль Гор, ворча на отсутствие лифта, с трудом спустился с пятого этажа дома, где жила начинающая киноактриса. Никогда еще протез не казался ему таким тяжелым, а аппаратура никогда еще не давила так сильно на плечо.

— Маленькая дуреха!

Он негромко произнес еще несколько такого же рода комплиментов, не таящих, впрочем, ничего оскорбительного для девушки. На самом же деле он был недоволен только собой, собой да еще той своеобразной специализацией, которая появилась в его работе после ранения. Фотограф красоток для журнальных обложек! Это он-то, когда-то один из самых смелых фоторепортеров. История, рассказанная им этой девчонке и относящаяся к одному из самых интересных периодов его полной приключений жизни, потянула за собой цепь печальных размышлений.

Справедливости ради надо отметить, что вспомнил он свое прошлое вовсе не из желания покрасоваться или вызвать к себе сочувствие. Марсиаль Гор от природы был наделен замечательным иммунитетом против низкого соблазна афишировать свою немочь; не склонный лить слезы над чужими неудавшимися судьбами, он не жаловался и на свою собственную судьбу. А что касается искушения похвастаться былыми подвигами и желания в их ореоле предстать героем, то для этого он был по натуре слишком горд и слишком презирал мнение собратьев по человечеству вообще, и женщин в частности, а уж тем более — таких вот телок, с которыми по роду своей деятельности он сталкивался чуть ли не каждый божий день. По сути, его рассказ явился всего лишь искусным приемом, с помощью которого он надеялся расшевелить девушку, высечь живую искорку в ее взгляде. Точно так же и вспышка его гнева, и его суровость не были искренними. Все это было заранее продумано и рассчитано. На некоторых девушек — можно смело сказать, весьма многих — ругань действовала безотказно. Когда это не помогало, он пробовал что-нибудь другое. Он использовал любое средство (вплоть до пощечин), чтобы оживить их глаза неожиданным блеском.

Сегодня он случайно обнаружил, что эта вот девочка оказалась чувствительной к военным эпизодам (как будто она могла что-нибудь понять в истории с тем алжирским партизаном! Рассказ просто-напросто поразил ее словно эпизод какого-нибудь приключенческого романа). Хорошо, что его прошлое хоть на что-то сгодилось; картины пережитого еще проплывали у него перед глазами, пока он, тяжело вздыхая, спускался по темной лестнице. Однако комедия была окончена. Никакая профессиональная необходимость не могла оправдать этот повтор воспоминаний, бередивших его душу, причем особенно часто в последнее время. Слишком часто, что было верным признаком старости. А ведь ему едва исполнилось пятьдесят пять, он еще и сейчас был бы достаточно крепок, не будь этого проклятого увечья!

Он вышел из обшарпанного подъезда, с облегчением вздохнул и направился пешком к бульвару Сен-Мишель. По мере приближения к бульвару до его ушей все сильнее доносился неясный шум, временами возвращая его к реалиям сегодняшнего дня. Некоторые районы Парижа уже несколько дней были охвачены волнениями, а Латинский квартал окутывала атмосфера мятежа.

Причиной этого возбуждения был президент Республики Пьер Маларш, избранный несколько месяцев тому назад. Правые консервативные партии ставили в вину новому главе государства либеральные нововведения, но особенно их раздражал сравнительно молодой возраст Маларша — ему едва перевалило за сорок — и его неопытность. В стране разыгрались нешуточные страсти, подобные тем, что терзали общество из-за преклонных лет его предшественника. Поскольку это обстоятельство вызывало во Франции инстинктивное к нему недоверие у всех без исключения партий, в том числе и у тех, которые одобряли его политику. Оно снискало молодому президенту большое количество врагов. Надо сказать, сам он ничего не предпринимал для того, чтобы успокоить своих противников и, казалось, даже, напротив, не без удовольствия провоцировал их. Будучи недавно избранным, президент объявил о своей предстоящей женитьбе на киноактрисе, которая в свою очередь была гораздо моложе его самого. Этот поступок вызвал у противников Маларша вспышку озлобления и ярости. То и дело вспыхивали враждебные, иногда весьма бурные манифестации под руководством националистических группировок, недавно реорганизованных на манер довоенных экстремистских лиг.

Марсиалю Гору, который давно испытывал глубочайшее презрение к политическим событиям, мотивы этой лихорадки казались совершенно ничтожными. В свое время уличные волнения ассоциировались в его сознании с надеждой сделать интересные снимки, но сегодня, когда инвалидность не позволяла ему участвовать в волнениях, они становились для него лишь поводом для все новых горьких воспоминаний о былом..

Его призвание обнаружилось как раз в эпоху волнений. Он без всякого удовольствия вспоминал себя в 1936 году. Ничего, кроме презрения к тому юному болвану, каким он виделся себе теперь, Марсиаль Гор не испытывал.

Едва распрощавшись с детством, он почти совсем забросил учебу, чтобы окунуться с головой в политику, или, во всяком случае, в то, что он так называл. Это означало для него принимать участие во всех бунтарских манифестациях, пускать в ход кулаки, а то и дубинки в компании таких же, как и он, фанатичных парней, активных членов одной крайне правой лиги. Какой именно? Сейчас он бы даже затруднился сказать, настолько это прошлое было лишено всякой реальности. Он рано остался без матери, отец же, реакционный журналист, закрывал глаза на его выходки, не отказывал ему в деньгах и лишь снисходительно улыбался, глядя на его синяки и шишки, или узнав, что придется идти в комиссариат, где сын провел ночь после очередной уличной схватки. Подобные инциденты окружали молодого Марсиаля в глазах его товарищей ореолом мужества, и он гордился этим.

Этот период его жизни продолжался недолго, и сегодня Марсиаль был рад этому. Все закончилось со смертью отца, оставившего его фактически одного в мире, без средств и по сути без образования. Он чуть было не связал тогда еще крепче свою судьбу с этими подрывными организациями, чуть было не стал своего рода платным профессиональным мятежником. Ему делались подобные предложения, и природная лень, атлетическое сложение и боевой характер едва не увлекли его на эту стезю. Лишь интерес, который проявил к нему старый Турнетт, заставил Марсиаля отказаться от такой перспективы.