Тарьей Весос - Птицы Страница 2

— Хеге.

Наконец она подняла глаза.

— Что еще?

Он сразу забыл, что собирался сказать. Больше на него никто не смотрел.

— Да нет, я просто так, — сказал он. — Вяжи дальше.

Тогда она улыбнулась.

— Ну и хорошо, Маттис.

— Значит, все в порядке? — осторожно спросил он. — Хотя я и сказал, что у тебя седые волосы?

Хеге тряхнула головой, весело и упрямо.

— Ничего страшного, я их уже видела.

За все это время ее блестящие спицы не остановились ни на минуту. Маттису казалось, что они движутся сами собой.

— Ты ужасно умная, — сказал он, желая загладить свой промах. — Самая умная на свете.

И опять он произнес одно из слов, которые всегда так манили его. Сколько же их было, этих колючих, опасных слов! Слов, предназначенных не для него, но которые он все-таки украдкой употреблял: их было так приятно произносить — они будто щекотали под черепом. И были не совсем безопасные.

— Слышишь, Хеге?

Она вздохнула.

— Да.

И больше ни слова. Что с ней? Может, его похвалы показались ей чрезмерными?

— Все-таки для седины еще рано, — пробормотал он так, чтобы она не слышала. — Интересно, а у меня тоже уже появились седые волосы? Надо поглядеть, пока не забыл.

— Идешь спать, Маттис?

— Нет, я только… — Он чуть не сказал, что идет посмотреться в зеркало, но вовремя спохватился. И ушел в дом.

Лишь зайдя в комнату, Маттис увидел, до чего же красив этот вечер. Огромное озеро было гладкое как стекло. Легкая дымка окутала западные склоны на том берегу, они почти всегда были затянуты дымкой. Пахло ранним летом. На дороге, которую от дома отделял ельник, словно забавы ради урчали машины. Ясное небо обещало, что ночью грозы не будет.

Пройти сквозь грозу, подумал он и вздрогнул от страха.

Насквозь.

Вот бы суметь!

Маттис стоял, задумавшись, возле раскладного деревянного дивана.

С детства он спал на этом диване, который раскладывался на ночь, — у Маттиса были все основания считать, что он хорошо знает свой диван. И он собирался сохранить это знакомство на всю жизнь. Диван носил на себе следы тех далеких времен, когда Маттис был мальчиком и баловался перочинным ножом. На некрашеном дереве дивана были видны также и полустертые карандашные линии — в ту пору Маттису впервые дали карандаш. Эти странные фигурки и штрихи находились с внутренней стороны откидной спинки, каждый вечер Маттис разглядывал их перед сном, они нравились ему, потому что всегда оставались неизменными. И всегда были там, где положено. В них он был уверен. Хеге спала рядом, в маленькой спальне. Маттис оторвался от своих мыслей и прошел в ее комнату — их единственное зеркало висело там.

Маттис вошел в комнату Хеге. Здесь пахло чистотой и было почти пусто. И висело зеркало, которое ему понадобилось.

— Гм, — сказал он своему отражению.

Уже очень давно он не разглядывал себя в зеркало. Иногда он заходил сюда, чтобы побриться. Но тогда главное было бритье, хотя он все равно оставлял кустики щетины.

Сейчас его интересовал сам Маттис.

Нет, нет! — воскликнуло в нем что-то. Этот немой возглас раздался против его воли.

— И смотреть-то не на что, — пробормотал он.

— Лицо худое, — снова сказал он.

— Щеки запали.

— Щетина.

Удручающее зрелище.

— И все-таки что-то есть, — быстро сказал он, продолжая изучать себя. Зеркало было плохое, оно искажало черты, но Маттис с Хеге давно к этому привыкли.

Вскоре Маттис задумался уже о другом, завороженный маленькой, пахнущей чистотой девичьей спальней.

Я смотрюсь в зеркало, будто девушка, подумал он, и ему стало приятно. Сколько девушек прихорашивалось и переодевалось перед этим помутневшим зеркалом.

Он воображал себе одну картину прекраснее другой, это было так заманчиво.

Стану думать о девушках.

Но он тут же взял себя в руки.

Нет, в середине недели нельзя думать о девушках. Это не положено. Так никто не делает.

Он заколебался.

Но ведь я все равно думаю, признался он, иногда.

Только никто не должен об этом знать.

Он посмотрел на себя в зеркало. Увидел свои глаза, в них было упрямство. А я буду думать о девушках, только никому не скажу об этом.

Раз уж я такой.

Он снова встретил свой взгляд — широко раскрытые глаза были полны непонятной надежды.

Что это?

Нет, нет, с удивлением сказало в нем что-то, ни с того ни с сего. Раз уж я такой — бывает, люди говорят так про себя и без всякого повода, по любому пустяку, куда менее значительному, чем то, что сейчас волновало его.

— Глядеть-то не на что, — громко сказал он.

Нужно было прогнать эти мысли, неуместные в середине недели, но уже властно завладевшие им.

Лицо в зеркале было задумчивое и худое, И бледное. Но глаза притягивали его к себе и не желали отпускать.

Ему хотелось сказать этому лицу:

— Откуда ты взялось?

— Зачем?

Ответа Маттис не ждал.

Но он был в этих глазах, что смотрели на него из зеркала, — в глазах, принадлежавших не ему, это были два путника, глядящие сквозь ночь и день. Ответ приблизился. Стал яснее. И в то же мгновение исчез.

Маттис вдруг подумал:

Маттис бестолковый.

Дурачок.

Вот бы люди сейчас посмеялись, если б увидали, как я стою перед зеркалом.

Наконец он вспомнил, зачем пришел сюда, в спальню Хеге. Надо посмотреть, нет ли у него седины.

Спереди ее не было. Маттис наклонил голову и глянул из-под упавших на лоб волос, нет ли седины на макушке. Нет, нету. Потом, как смог, он осмотрел волосы за ушами.

Седины не было, он не нашел ни одного седого волоса. А ведь он всего на три года моложе Хеге, которой исполнилось сорок.

У меня с волосами пока все в порядке, подумал он.

Но через три года я уже стану такой, как Хеге.

Ни одного седого волоска. Надо обязательно рассказать об этом Хеге, подумал Маттис, она обрадуется; он уже забыл, что разговор на эту тему ей не понравился.

Широко шагая, Маттис вышел из дома. Хеге наверняка еще сидит на крыльце со своим вязанием.

И верно, Хеге сидела на крыльце. В ее быстрых руках кофта шевелилась, точно живая. Руки лишь исполняли свой немой танец, а кофта прибавлялась и росла, будто без их ведома.

— Ну что? — спросила Хеге, когда Маттис торопливо вышел из дому.

Маттис показал на свои волосы.

— Хеге, у меня нет ни одного седого волоса. Я смотрел в зеркало.

Хеге не хотелось возвращаться к этому разговору.

— Ну и хорошо, — оборвала она брата.

— Разве ты не рада? — удивился он.

— Конечно, рада, — спокойно ответила она.

— Но по тебе этого не видно, а я думал…

— Ох! — вырвалось у нее.

Он мгновенно умолк. Его остановила происшедшая в ней перемена.

— Что случилось? — испуганно спросил он.

Наконец она встала.

— Ох, Маттис, Маттис!

Он не сводил с нее настороженных глаз.

— Ну что, говори же!

— Ничего веселого тут нет, дались тебе сегодня эти волосы.

— При чем тут веселое? Разве мы веселимся? — удивился он. Чудно как она говорит.

Хеге беспомощно взглянула на брата. Словно со страхом. Нужно было мгновенно вмешаться: Маттис был близок к тому, с чем ей потом не справиться.

— Ты просто забыл, нам было очень весело! — сказала она, точно вбила в него гвоздь. — Ты вспомни. Да мы с тобой каждый день веселимся!

Маттис весь сжался, но спросил:

— Когда?

— Что значит «когда»? — жестко спросила она.

И снова обрушилась на него. Ей нужно было это остановить.

— Раскинь-ка мозгами, Маттис, — сказала Хеге без своей обычной колкости. Такая маленькая, она умела быть очень настойчивой.

Маттис ответил:

— Да я и так всегда думаю, изо всех сил.

— Значит, ты можешь припомнить очень много веселого!

Он задумался, не ответил.

Хеге продолжала. Надо было воздвигнуть такую прочную стену, чтобы в ней не осталось никакой лазейки.

— Нам с тобой гораздо веселее, чем другим людям!

— Правда? — ослабевшим голосом, едва слышно, пробормотал он.

— Конечно! — ответила она. — И ты всегда должен помнить об этом.

И больше ни слова. Маттис поднял голову, но возразить не осмелился. Хеге очень умная и прекрасно понимает, что весело, а что нет. Лучше не спорить и не показывать свою глупость. Хеге сердито смотрела на брата.

— А я и не знал, — пробормотал он.

Вдруг лицо его просияло.

— Как хорошо, что ты мне это сказала! — радостно воскликнул он.

— Почему?

— Ну, раз я сам этого не понимал.

Маттис обрадовался, заулыбался.

— Ты уже уходишь? — спросил он.

Вместо ответа Хеге через силу кивнула ему и скрылась в доме.

В тот вечер Хеге легла раньше обычного. Во всяком случае, она раньше обычного ушла к себе. Маттис хотел узнать о причине, но не успел он задать свой вопрос, как она нетерпеливо остановила его: