Маурин Ли - На краю Принцесс-парка Страница 2

В нынешнем состоянии она просто не могла явиться к ним без предупреждения. Если бы стало известно, что у незамужней дочери мистера и миссис Дэффид Джонс будет ребенок, они больше не осмелились бы появиться на людях. Отец Оливии был членом городского совета, а мать все свое время посвящала благотворительности, хотя при этом с ее лица никогда не сходило выражение неодобрения. Оливия, их единственный ребенок, и без того опозорила их имя, когда отказалась от должности в городской библиотеке, отдав предпочтение работе в кардиффской больнице. Родители устроили ей скандал, но еще больше им не понравилось, когда девушка объявила о своем решении поработать медсестрой во Франции. Так что Оливия боялась появиться даже в родном городе, не говоря уже о доме, в котором прошло ее детство.

Следовало послать родителям письмо с мольбами проявить к ней снисходительность, причем послать прямо сегодня – чтобы ответ мог прийти до субботы, – до того дня, когда ей надо будет уехать из гостиницы.

Допив чай, Оливия вышла на улицу, свернула в переулок и нашла магазинчик, торгующий недорогими канцелярскими принадлежностями, потом зашла в почтовое отделение и написала родителям письмо, в котором сообщила о своем положении. Она даже не пыталась вызвать у них сочувствие – для этого она знала их слишком хорошо. Независимо от того, каким образом она подаст свою новость, они либо помогут, либо нет.

Ответ пришел в пятницу утром. Оливия сразу узнала почерк отца на конверте. Несмотря на то что этот почерк всегда был очень четким, Дэффиду Джонсу удалось написать слово «мисс» на конверте так, что оно напоминало «миссис», – или наоборот. Похоже, на хозяйку гостиницы это не произвело впечатления: письмо она подала так, словно брезговала им. Оливии пришло в голову, что можно было купить медное обручальное кольцо и зарегистрироваться как миссис О'Хэган, а в случае, если бы кто-нибудь поинтересовался, где ее муж, заявить, что она вдова, – но на тот момент она пребывала в слишком сильном смятении, чтобы додуматься до этого. Впрочем, единственное, что бы ей это дало, – ее не вышвырнули бы из гостиницы с таким позором. Ей все равно пришлось бы выехать через несколько дней, когда ее сбережения подошли бы к концу.

В конверте лежал билет на поезд и краткая записка:

«В субботу в 18:30 сядешь на вокзале Пэддингтон на поезд до Бристоля. Я тебя встречу. Отец».

От Бристоля до ее родного уэльского городка было довольно близко. Со смешанным чувством облегчения и грусти Оливия перечитала отцовскую записку. В ней не было ни слов «дорогая Оливия», ни «люблю, папа».

По крайней мере теперь можно было не беспокоиться о деньгах и позволить себе поесть вволю на то, что у нее оставалось.

Отец ждал ее под часами на вокзале Тэмпл-Мидс. Его ноги были широко расставлены, руки сцеплены за спиной, а во взгляде горело недовольство, проявлявшееся также в том, что он заметно покачивался вперед-назад. Это был крупный, крепко сбитый мужчина в длинном твидовом пальто и широкополой шляпе, придававшей ему весьма зловещий вид, – хотя если бы мистер Джонс это осознал, то наверняка ужаснулся бы. Пальто было расстегнуто и открывало полосатый жилет и золотые часы на цепочке.

При виде отца у Оливии возникло неприятное чувство – как будто он задумал что-то недоброе. Отец всегда внушал ей страх, хотя он ни разу, даже в гневе, не поднял на нее руку.

Когда Оливия подошла, Дэффид Джонс мрачно кивнул ей и даже взял у нее чемодан. Поцеловать дочь, которую он не видел два с половиной года, он и не подумал. Впрочем, даже если бы Оливия возвращалась домой при других обстоятельствах, это вряд ли удивило бы ее.

Она вслед за отцом вышла на улицу. Дэффид засунул чемодан в багажник маленького «Форда-8». Лишь к автомобилю он проявлял хоть немного привязанности. Когда мистер Джонс выходил из машины, он любовно похлопывал ее по черному боку и говорил: «Умная штучка!»

– А где мама? – спросила Оливия, когда они отъехали от вокзала.

– Дома, – коротко ответил отец.

Воцарилось долгое молчание. Было уже поздно, и освещенные газовыми фонарями улицы Бристоля были пустынны. Автомобиль проехал мимо нескольких только что закрывшихся пабов, на пороге которых все еще шумели толпы завсегдатаев.

– Куда мы едем? – спросила Оливия, когда молчание стало нестерпимым. У нее промелькнула мысль, что ее везут в дом для падших женщин. Это было бы ужасно, но она сама лишила себя возможности выбора.

– К некой миссис Куксон, которая живет неподалеку от доков. Она присмотрит за тобой до… до тех пор, пока не подойдет время, – напряженным голосом произнес отец. – Маловероятно, что в том районе появится кто-то из наших знакомых, но я был бы благодарен, если бы ты на всякий случай не выходила на улицу при дневном свете. Миссис Куксон получила деньги на приобретение соответствующей одежды для тебя. Тебе там будет удобно, а когда все закончится, ты уедешь. Если ты попросишь, я устрою ребенка куда следует, но, если ты решишь оставить его, не жди, что мы с матерью чем-то тебе поможем. И пожалуйста, больше никогда не показывайся нам на глаза.

Несмотря на то что у Оливии также не было ни малейшего желания видеть родителей, эти слова ударили ее, словно плеть. У нее возникло чувство, будто ее облили грязью. Она открыла было рот, чтобы рассказать отцу о Томе, но в этот момент он без выражения произнес:

– Ты отвратительна.

Больше отец не сказал Оливии ни слова – как и она ему. Вскоре автомобиль свернул на небольшую улочку, проехав между двумя рядами домов, и остановился у последнего из них. Не выключая мотора, Дэффид вышел и постучал.

Дверь открыла сухощавая женщина за пятьдесят с крашенными хной волосами и ярко-малиновыми губами. На ней было алое атласное платье и черная накидка. Длинные серьги женщины свисали до плеч, а на ее шее Оливия разглядела тройное ожерелье. Длинные пальцы были буквально унизаны кольцами. Оливия даже подумала, что, если все камни настоящие, эти кольца стоят целое состояние.

Мистер Джонс что-то проворчал в качестве приветствия, почти швырнул чемодан дочери в прихожую и пошел прочь. Когда женщина закрывала дверь, «форд» уже отъезжал от дома. Скрестив руки на груди, она оглядела Оливию с головы до ног:

– Ну, как дела у нашей непослушной девчонки?

Оливия уже сама не помнила, когда она улыбалась. Последние несколько месяцев она жила в постоянном страхе, что к ней отнесутся как к распутной женщине, и, хотя хозяйка дома так и не предложила ей чаю, то, что ее поприветствовали чем-то наподобие шутки, стало для Оливии приятной неожиданностью.

– Заходи, дорогуша! – проговорила женщина, взяв Оливию за руки и подмигнув с заговорщицким видом. – Заходи и расскажи мне обо всем, что с тобой случилось. Хочешь чашечку чего-нибудь горяченького? Или, может, чего покрепче? У меня припасено хорошее вишневое вино. Сама же я хлебну чуток молочного портера. Кстати, зови меня Мадж.

Мадж Куксон была известной повитухой в районе Бристоля под названием Маленькая Италия. Причиной такого именования были улицы района. Дом Мадж стоял на Капри-стрит, а по соседству было еще несколько похожих улочек, застроенных небольшими домами, – Неаполи-стрит, Турин-стрит, Флоренс-роуд, а также короткий тупик Милан-вей. Мадж питала слабость к молочному портеру, но за ее грубыми манерами скрывалось мягкое, доброе сердце. В течение следующих нескольких месяцев Оливия искренне к ней привязалась.

Прожив в доме Мадж с неделю, она спросила:

– А как мой отец о вас узнал?

– Наверное, расспросил знающих людей. Ты далеко не первая девушка из хорошей семьи, которая поселилась у меня при подобных обстоятельствах.

В молодости Мадж была эстрадной певицей и выступала в мюзик-холле. В ее спальне висел плакат, объявляющий о выступлении на лондонском ипподроме Магды Старр, – она была четвертым номером программы.

– Это был пик моей карьеры, – с грустью в голосе сообщила она Оливии. – Я всегда хотела достичь вершины, но этому не суждено было случиться. Вскоре я вышла замуж и родила Деза.

Муж Мадж умер пятнадцать лет назад, а сын Дезмонд пошел по стопам матери и стал чревовещателем – хотя ему так и не удалось достичь достаточно высокого статуса, чтобы считаться гвоздем программы.

– Ваша девичья фамилия действительно Старр? – поинтересовалась Оливия, очарованная бурной и яркой жизнью Мадж.

– Нет, моя настоящая фамилия Бэйли, но имя Магда Старр выглядит на плакатах более эффектно, чем Мадж Бэйли.

– А как вы стали акушеркой?

– Меня нельзя назвать настоящей акушеркой, не так ли, дорогуша? После смерти мужа я некоторое время проработала в больнице и увидела, как это происходит. Потом я пару раз помогла при родах, и люди стали обращаться ко мне за помощью.

Как и обещал Оливии отец, дом оказался весьма комфортабельным. Пристрастие Мадж к экстравагантной одежде сказалось и на подборе мебели. Вместо традиционной скатерти буфет, на котором стояла ваза с огромными бумажными цветами, был накрыт ослепительно яркой шалью. Столовая была отделена от гостиной нитями из бисера, а в каждой комнате лежали многочисленные атласные подушечки, вышитые золотом и серебром. По словам Магды, все ковры и покрывала в доме были индийскими – как и большой гобелен, висевший над камином в зале, и черный с золотом чайный сервиз с рифлеными ободками, который доставали лишь в торжественных случаях.