Виктория Токарева - Лиловый костюм Страница 2

– А мужчина у вас был? – осторожно проверила Марина.

– Да. Вернер.

– И чего?

– У него было двое детей.

– А жена? – удивилась Марина.

– Жена его бросила и оставила детей с ним.

– Насовсем?

– Нет. На время. Мы жили у него вчетвером: он, я и двое детей. Они меня возненавидели.

– Это понятно.

– Понятно, но не приятно. Мальчик говорил мне: уходи!

– А сколько лет мальчику?

– Шесть.

– А дальше?

– Я ушла. Мне было очень трудно. Я уже ничего не хотела, ни Вернера, ни его детей.

– А сколько вам было лет?

– Восемнадцать.

Марина представила себе юную девчонку, которая как в кипяток окунулась в обслуживание чужих детей и в их ненависть. Никакой любви не захочешь.

– Вернер и все? – спросила Марина, отмечая похожесть. У нее был Учитель – и все. Неужели и здесь то же самое?

– Был еще один. Райнер. Мы с ним работали.

– Где?

– В ратуше.

– В церкви? – удивилась Марина.

– Нет. Это как ваш исполком.

– А откуда вы знаете про исполком?

– Я училась в Москве. Изучала русский язык.

Марина вдруг отметила, что Барбара свободно говорит по-русски, с легким акцентом, как прибалтка.

– А что вы делали в ратуше?

– Занимались культурой. Райнер был мой начальник.

– Чиновник, значит, – догадалась Марина.

– И что? Это совсем не важно, чем человек занимается. Главное – какой он сам. Разве нет?

– А какой он был сам?

– Скользующий. Не берущий ответственности.

Марина догадалась: скользующий – это скользкий. Приходил, ел, обнимал и уходил. И никаких перспектив.

– Я уехала на каникулы в Исраэль, – продолжала Барбара. – И встретила там Яхель.

– Яхель – это женщина? – спросила Марина.

– Ну да… Еврейка.

– Молодая?

– Не очень. Ей было за пятьдесят лет.

– А зачем вам старая еврейка? Нашли бы молодую…

– Когда я влюбляюсь, остальное не имеет значения.

– И что Яхель? Она была лесбиянкой?

– Бисексуал.

– Но ведь и вы тоже получается би. С теми и с другими.

– Нет. Я поняла с Яхель, что мужчина меня совсем не интересует больше. Я вернулась и сказала Райнеру, что у меня с ним все! У меня есть Яхель.

– А он?

– Ничего. Сказал: ну, хорошо…

По-русски это называется: баба с воза, кобыле легче.

– Вечером я позвонила Яхель и сказала: я порвала с Райнером, теперь я – только твоя.

Барбара замолчала.

– А она? – подтолкнула Марина.

– А она ответила: «Ты – немка. Я ненавижу немцев за Холокост. Я ненавижу немецкий язык и немецкий акцент. Не звони мне больше никогда». И бросила трубку.

– А разве вы немка? – спросила Марина.

– Да. Мои родители живут в Гамбурге.

– А что вы делаете во Франции?

– Здесь у меня работа. Европейцы живут там, где есть работа. А русские – там, где жилье.

– Значит, ни Райнер, ни Яхель? – подытожила Марина.

– Только синхронный перевод…

– А у меня скрипка.

Они полуулыбнулись друг другу одинаковыми полуулыбками, ощущая общность судеб. Это объединяло. Сплошная работа – и никакой любви.

Барбара включила магнитофон. Зазвучала музыка, похожая на вальс Штрауса. Марина прикрыла глаза, казалось, что машина скользит в ритме вальса.

Въехали в город.

Марина никогда в своей жизни не видела ничего подобного. Никакого современного строительства, только строения одиннадцатого века. И в них живут люди.

Барбара пояснила, что начинка домов – современная: электричество, канализация, отопление – все удобства. Но дизайн – прежний. Старину не трогают. Старина, подлинность – это и есть дизайн. Люди практически живут в музеях.

От домов к шоссе пролегала каменная ложбинка.

– А это что? – не поняла Марина.

– Сток для нечистот, – сухо объяснила Барбара.

– Прямо посреди города?

– Ну не сейчас же… – успокоила Барбара. – В глубокой древности.

– Прямо вот так? Дерьмо посреди улиц?

– Ну конечно…

Марина задумалась: антисанитария и вонь. Не такое уж удовольствие жить в одиннадцатом веке. Все же цивилизация – полезная вещь. Но те, из одиннадцатого века, привыкли, наверное. Так же через десять веков будут удивляться чему-нибудь из нашей жизни. Чему?

Гостиница – серое длинное строение – походила на сарай.

– А что здесь было раньше? – спросила Марина.

– Сарай для мутонов.

Марина догадалась, что мутоны – это бараны, так у ее мамы была когда-то мутоновая шуба. И еще она знала поговорку: «ретурнон а нон мутон», что значило: вернемся к нашим баранам.

– Вы устраивайтесь, я вас внизу подожду, – предложила Барбара.

Марина отметила ее такт. Было бы действительно неудобно принимать душ, переодеваться, мелькать частями тела в присутствии постороннего человека, пусть даже женщины и даже лесбиянки.

– Я закажу что-нибудь горячее? Что вы хотите?

– Грибы или креветки.

На Западе Марина любила то, что редко ела дома.

Марина поднялась в номер. Быстро по-солдатски приняла душ, вымыла голову. В ванной стояло жидкое мыло, и Марина скользила руками по своему молодому крепкому телу. И тот факт, что ее ждала внизу лесбиянка, каким-то образом не то чтобы волновал, нет. Но влиял на ее отношение к своему телу. И духу. В конце концов у нее есть выбор. Можно перестать зависеть так унизительно от мужчины. А ведь ни от чего так не зависишь, как от смерти и от любви.

Через двадцать минут Марина и Барбара сидели за столом гостиничного ресторана. Стены ресторана были закопченными. В сводчатый потолок вбиты крюки.

– А крюки зачем?

– Для туш мутонов.

– А побелить нельзя? – спросила Марина.

– А зачем? – не поняла Барбара.

И в самом деле. В этой закопченности – время. А в побелке – отсутствие времени.

Официант принес грибной суп-пюре в глубокой глиняной чашке. Сверху – щепотка укропа, зеленый островок на светло-бежевом. В нос ударил грибной чистый дух. Марина погрузила ложку, попробовала. Закрыла глаза. Счастье, вот оно…

Она ела медленно, наслаждаясь.

Официант принес лобстеры на гриле и зеленый салат. Лобстеры пахли йодом, водорослями, здоровьем.

Марина ела изысканную еду, при этом ощущала свои чистые волосы, пахнущие хвойным шампунем. Запахи в первую очередь несут информацию хорошей и плохой жизни. Хорошая жизнь пахнет хвоей и йодом. А плохая… Но зачем сейчас о плохой?

Барбара была немногословна. Она красиво ела, сосредоточенно расплачивалась. Брала у официанта какую-то бумажку.

Марина догадалась: расплачивался фестиваль. Барбара потом сдаст все бумажки в бухгалтерию и получит обратно все деньги. Очень удобно.

Казалось, что весь город собрался в зал под открытым небом. В одиннадцатом веке эти земли принадлежали римлянам. Должно быть, здесь своего рода колизей: каменные лавки полукругом.

В зале было много армян, приехавших из России. Если можно так сказать: русских армян. Марина заметила, что армяне предпочитают эмигрировать во Францию. Должно быть, у них тут сильная диаспора и взаимоподдержка.

Марина вскинула свою скрипку и стала играть. Музыка – одна для всех. Но люди – разные. Одни слушают непосредственно музыку, другие думают в это время о своей жизни. Однако молчание – общее. Музыка объединяет души в одну.

Марина играла концерт Брамса – сочетание мелодии и техники. Когда закончила и опустила скрипку, зал взорвался аплодисментами. Все смотрели на Марину с восхищением. Это она заставила их пережить высокие минуты.

Марина сдержанно кланялась. И совершенно невозможно было в эту минуту представить, что она одна и одинока.

Барбара восторженно глядела на Марину, улыбалась, светилась глазами и зубами и была похожа на веселого волка. На хищника в хорошем настроении. Она сложила два пальца в кольцо, дескать: хорошо, о’кей, формидабль.

После концерта давали банкет. Устроители раскинули столы под открытым небом. Люди бродили между столами, брали бокалы и тарелки с закусками.

Стемнело. Зажгли прожектора. Марине казалось, что она – на сцене Большого театра. Дают историческую оперу. На сцене – солисты и массовка.

Молодые тусовались с молодыми, возрастные – с себе подобными. Марина стояла рядом с Барбарой. Иногда к ней подходили горожане из разных тусовок, задавали вопросы. Барбара переводить отказывалась.

– Вы видите, я ем… – отшивала она. Но Марина понимала: Барбару раздражает ее публичность. Она хотела Марину только для себя. Так ведут себя дети на прогулке. Не разрешают матери заговаривать с посторонними.

Барбара пила пиво из большой кружки, вокруг нее витали напряжение и агрессия. Это было давление своего рода. Марина не выносила, когда что-то решали за нее. Но положение было безвыходным: или ссориться с Барбарой, или терпеть. Марина выбрала второе. Постепенно вокруг них образовался вакуум. Люди разлетались от Барбары, как мотыльки от запаха хлорофоса.

– Ты хочешь иметь детей? – спросила Марина, перейдя на ты.

– Нет! – отрезала Барбара.