Эдуард Тополь - Элианна, подарок бога Страница 2

А офис их «Всемирной» Business Consulting корпорации на двадцать втором этаже стандартного офисного небоскреба на углу Лексингтон-авеню и 73-й улицы — да, он занимал целую анфиладу комнат, но никакой роскошью не отличался. Три класса с самыми простыми партами для студентов-программистов и черными досками для учителей, бухгалтерия с тремя сотрудницами и два небольших кабинета: один — у Палмера, второй — у Карганова. В Каргановский нас, правда, не пригласили, а у Палмера весь письменный стол был завален кипами деловых папок и бумаг, дыроколами, скоросшивателями и прочим канцелярским барахлом. По бокам стола торчали телефон, факс-машина, магнитофон, настольная лампа и тут же — пустая коробка из-под пиццы и пластиковая бутыль кока-колы. Правда, мебель в его кабинете была вполне адвокатская — темные кожаные кресла, под бардаком деловых бумаг и папок — обширный тяжелый стол из темного дерева, а вдоль стены — такой же старинный шкаф, сплошь уставленный томами юридической литературы, справочниками и энциклопедией Britannica.

Хозяйски развалившись по ту сторону стола в своем глубоком кресле — у меня было впечатление, что нас для того и привезли сюда, чтобы Палмер оказался в положении хозяина, а мы с Чурайсом на стульях посетителей, — Палмер, наконец, перешел к делу:

— Вообще, мы занимаемся подготовкой программистов. Но у нас к вам совсем другое предложение. Сегодня в Нью-Йорке живут больше ста тысяч эмигрантов из СССР, и каждый год прилетают еще тысячи. Половина из них не говорит по-английски, а треть не заговорит никогда, потому что они пенсионеры и целыми днями сидят дома на Брайтоне и в Квинсе. Они пытаются смотреть американское телевидение, но ничего в нем не понимают и тоскуют по советским телепередачам. А мы можем им помочь. Представьте себе, что рядом с их телевизором мы поставим маленький радиоприемник и по этому радио будем передавать синхронный перевод американских телепрограмм. Понимаете? Этот приемник будет говорить им по-русски: пожалуйста, включите второй канал, сейчас мы переведем для вас сорок третью серию Charlie’s Angels — «Ангелы Чарли». А через час: теперь переключите на восьмой канал, наш переводчик начинает перевод замечательного фильма «Мост через реку Квай»…

Я поразился гениальной простоте этой идеи. Действительно, пройдя ради Америки сражения с КГБ за выезд, бросив в СССР все нажитое от квартиры до столовых вилок и перелетев через океан, как на другую планету, десятки тысяч пожилых (и не только пожилых) эмигрантов вдруг оказались здесь глухонемыми, для них все общение с Америкой свелось к газете «Новое русское слово» и журналу «Бульвар». Я и сам после целого года проживания в Нью-Йорке мало что понимал из этого американского телеящика. А когда, вслушиваясь, концентрировался весь, чтобы хоть что-то понять из тех шуток, которыми под закадровый хохот ежеминутно сыплют с экрана Джимми Карсон и Билл Косби, то уже через десять минут уставал так, что с досады вообще выключал телевизор. А тут такое гениальное избавление от собственной тупости и бессилия! И такой легкий выход в реальную американскую жизнь!

— А как вы будете передавать этот перевод? — спросил я осторожно. — У вас есть радиостанция?

— Нет, радиостанции у нас нет, — вместо Палмера ответил Карганов, сидя за Палмером на спинке его кожаного кресла. — Но это и не нужно. Мы уже договорились с трансляционным центром WBIA — мы арендуем у них радиоволну, а студию построим свою, как это делают радиостанции, которые вещают в Нью-Йорке по-испански, по-китайски и даже по-японски. И будем вести наши радиопередачи — утром как простое русское радио, а вечером — перевод американского телевидения.

И, насладившись восхищением на наших с Чурайсом лицах, он красивым жестом достал из кармана пачку тонких сигарет Winston, выбил одну из них и, щелкнув золотой зажигалкой, картинно закурил. Но за гениальную простоту их идеи я простил ему это пижонство.

— Замечательно! — сказал я честно. — Идея отличная! Но при чем тут мы?

— Очень просто, — ответил Палмер. — Мы бизнесмены, а вы — творческий человек, ваши статьи в «Новом русском слове» читает вся эмиграция. И у вас в Культурном центре есть все специалисты, нужные для этого радио. Поэтому мы предлагаем вам должность главного редактора нашей радиостанции. И можете привлечь к этой работе всех, кого сочтете нужным.

Я посмотрел на Чурайса. Даже на кожаной офицерской сумке, с которой он никогда не расставался и в которой притащил сюда наши отчетные для IRS документы, стали видны влажные пятна от его вспотевших рук.

— Это… — сказал он осипшим голосом. — А-а где будет студия? Здесь?

Палмер весело всплеснул рукой и щелкнул пальцами. Как многие молодые толстяки, он был нетерпелив и сверхэнергичен.

— Нет, — сказал он. — Где будет студия — тоже вы сами решите. Главное — через «Новое русское слово» начать рекламную кампанию и объявить подписку на наше радио. Мы считаем, что двадцать долларов в месяц каждый эмигрант может себе позволить. Но написать о нашем радио так, чтобы все поверили, что это не очередная брайтонская афера, может, конечно, только господин Дворкин…

3

От Легсингтон-авеню в свой офис на Восьмой авеню мы с Чурайсом шли пешком. Хотя нет, ничего мы не шли, мы — летели! Окрыленные фантастической перспективой иметь свою радиостанцию в Нью-Йорке, мы неслись через апрельский Централ-парк, как два крикливых гуся, и на лету выкрикивали непонятные окружающим русские слова:

— Внимание! Говорит Нью-Йорк!..

— Работают все русские радиостанции Соединенных Штатов Америки…

— И центральное телевидение!

И хохотали так, что на нас, как на психов, с опаской поглядывали даже громадные черные «качки», бегавшие по дорожкам парка. Но теперь, когда у нас в кармане уже почти была своя американская радиостанция, нам были до лампочки и эти потные молодые негры с цветными ремешками на лбах, и богатые белые леди в красивых конных экипажах за сто долларов в час. Полной грудью вдыхая наконец запахи этой Америки — молодой апрельской зелени Централ-парка и пышных розовых шаров только что расцветших dogwoods, — мы уже без всяких эмигрантских комплексов смотрели на сияющие от солнца стеклянные высотки, окружающие Централ-парк с юга, востока и запада. Да, пусть там, за этими сияющими окнами, живут Вуди Аллен, Лайза Минелли, Фрэнк Синатра и Дональд Трамп, но и мы теперь не нищие изгои и просители скидок и грантов!

— Говорит и показывает Нью-Йорк! — кричал я этим небоскребам. — Ноги вместе, руки врозь!..

— Переходим к водным процедурам! — подхватывал Чурайс.

— Радиоуроки английского языка! — мечтал я на ходу.

— Театр у микрофона! — вспоминал он.

— Высоцкий! Галич! Окуджава! Песне мы не скажем «до свиданья»!..

— Песня не расстанется с тобой! — подхватывал Чурайс.

4

В шесть вечера на углу 34-й стрит и Восьмой авеню я спустился в преисподнюю нью-йоркского сабвея, чтобы поездом A-train уехать из даунтауна домой, на окраину Нью-Йорка, в Вашингтон-хайтс. И хотя из-за очередной забастовки водителей автобусов народу в сабвей набилось втрое больше обычного, но теперь даже духота этой подземки, начисто лишенной какого бы то ни было декора, кроме демонстративного родства с крысиными лазами для самых нищих отбросов общества, — даже эта духота уже не казалась мне кромешным адом и не угнетала ощущением горьковского дна.

Втиснувшись с потной черно-бело-желтой толпой в громыхающий поезд и ухватившись за свисающую с потолка брезентовую петлю, я тут же забыл об окружающих меня неграх, китайцах, индусах и пуэрториканцах. В голове уже сама собой складывалась статья для «Нового русского слова», которая, конечно, так и начнется: «Внимание! Говорит и показывает Нью-Йорк!». Впрочем, прежде чем писать эту статью, я должен побывать на радиостанции WBIA и своими глазами убедиться, что все, о чем наговорили нам Палмер и Карганов, есть в реальности. Кроме того, если уж объявлять подписку и собирать с людей деньги, то ни адрес нашего Культурного центра на Восьмой авеню, ни адрес этих ребят на Легсингтон не годится. Адрес нужен престижный — Рокфеллер-центр или Пятая авеню…

Выйдя из-под земли на углу Форт Вашингтон-авеню и 189-й стрит, я оказался в Нью-Йорке, неизвестном туристам и фотографам рекламных открыток и глянцевых журналов. Но теперь даже серая перспектива шестиэтажных домов, увитых ржавыми пожарными лестницами, уходящая вниз по 189-й улице к Гудзону, уже не выглядела безнадежной трущобой. И грохот тамтамов из раздолбанных «Плимутов» полуголых подростков-пуэрториканцев уже не терзал мои уши своей варварской какофонией. Наоборот, снизу, с Гудзона, слепящего глаза слюдяными бликами заходящего солнца, веяло освежающим вечерним бризом.

На углу, прямо у выхода из сабвея, коричневая мексиканка без возраста продавала огромные белые хризантемы и нереально крупную сирень. Маленький, худой и словно вырезанный из вишневого дерева кореец из пластиковой лейки брызгал водой на прилавок со свежими огурцами, помидорами, сельдереем, клубникой и зеленью всех сортов. В отличие от Москвы, где последние годы свежие овощи и фрукты даже летом собирают огромные очереди, в Америке вы и в январе можете почти на каждом углу купить арбуз, черешню и, вообще, что угодно. А сразу за овощным прилавком этого корейца была штольня-магазинчик старика Сэма, у которого я по дороге домой покупал раньше хлеб, овсянку и молоко и пикировался по поводу их гребаной американской демократии, бездарного президента, пасующего перед Кремлем, вторжением СССР в Афганистан и поставками советских танков на Кубу и в Никарагуа. То есть, начал эту пикировку как раз Сэм (он же, наверное, Симон или даже Соломон). Передавая мне из-за прилавка картонный пакет молока и батон свежего хлеба, он не упускал момента добавить по-английски, что, мол, «у вас в России вы не имеете такого молока», или «в России у вас уже нет ни хлеба, ни мяса». Не зная английского, я отмалчивался и уходил, давая себе слово больше не заходить в его лавчонку, а покупать продукты на соседнем Бродвее. Но чтобы попасть на Бродвей, нужно было пройти целый квартал, а потом с продуктами тащиться обратно. И потому, занятый своими мыслями, я, выходя из сабвея, каждый раз машинально сворачивал к Сэму и вновь натыкался на его мелкие подначки. Но потом месяцы нищенской жизни бессловесного изгоя довели меня до такого психоза, что я вспылил и двадцатью английскими словами плюс универсальным американским fuck выложил ему все, что на душе накипело. И вдруг он сказал: