Джеймс Олдридж - Победа мальчика с лесного берега Страница 2

Отец все еще спал в тележке, но из-за тряски он скатился в сторону, его долговязое тело неестественно изогнулось, длинные руки были подмяты под туловище, а худые ноги бессильно раскинуты. Он весь вывалялся в грязи и опилках, лицо его было покрыто синяками и царапинами. В такие дни Бедный Том, измученный, безразличный ко всему окружающему, терзался невыносимой внутренней болью; он и Эдгар становились чужими друг другу. Мальчик отвернулся, ощутив внезапный прилив ненависти, так как в эту минуту перед ним был не отец, а Бедный Том, посмешище для всего города; Бедный Том, который раз или два в год напивается до бесчувствия, а затем, быть может, мучимый стыдом, целый месяц пропадает в лесу, предоставив мальчика самому себе; Бедный Том, который ни с кем не разговаривает; молчаливый, отвергнутый человек, отягченный какой-то никому не ведомой тайной; человек, чьей немой враждебности город никогда не простит. Все это было слишком сложно для понимания мальчика и только вызывало в нем слепую ярость.

Добравшись до переезда, у самой реки, Эдгар увидел спускавшийся под уклон поезд и обо всем забыл. Грохочущая махина на какое-то мгновение привела мальчика в безудержный восторг, а когда паровоз приблизился и Эдгар узнал в машинисте мистера Макфи, он вскочил на ноги, крича что есть мочи:

— Шпарь, Макфи! Шпарь, Боб!

Когда мистер Макфи махнул в ответ брезентовой фуражкой и, повернув к нему свое черное лицо, крикнул: «Здорово, Эдгар!» — мальчик превратился в трепещущий от возбуждения комок. Размахивая руками, он пронзительно завизжал: «Газету! Газету! Газету!» — в надежде, что кто-нибудь бросит ему из окна утреннюю городскую газету. Он искал глазами знакомые лица и узнал учителя музыки Вурзеля, учительницу танцев мисс Бритт и двух или трех скотоводов из Мелула. Никто не бросил ему газеты, потому что он опоздал. Другие мальчики встретили поезд раньше его, и он увидел, как вдалеке они подбирают разбросанные по земле листки. Эдгар следил за поездом глазами, пока он не скрылся за поворотом, замедляя ход у вокзальчика Сент-Элен.

Затем он сел и испустил долгий, радостный вздох, но тут же повернулся, заметив, что отец сидит, напряженно выпрямившись. Сперва Эдгар подумал, что отец видел его неистовство, но покрасневшие глаза Бедного Тома уставились в пространство невидящим и бессмысленным взглядом.

— Ложись, папа, — сказал Эдгар. — Ложись.

Отец не пошевелился, и Эдгар, который не мог дотянуться, чтобы помочь ему, тронул лошадь. Когда тележка пересекала рельсы, отец от толчка снова опрокинулся.

По усыпанной гравием дороге они добрались до небольшого загона на берегу реки. Въехав за ограду, Эдгар соскочил на землю и ушел, бросив нераспряженную лошадь и тележку вместе со спавшим в ней отцом. Он не задвинул за собой перекладину, оставив все так, чтобы отец подумал, будто лошадь сама вернулась домой. При этом мальчик даже не знал, хочет ли он избавить отца от унижения перед сыном, или же себя от зрелища униженного отца. Он просто бросил все как есть, сел в лодку и переправился через реку, из Виктории в Новый Южный Уэльс, где стоял маленький деревянный домик, в котором они жили вдвоем с отцом.

В кадке около реки он вымыл потное лицо и руки, потом зажег керосиновую лампу, так как холодное весеннее небо над излучинами Большого Муррея быстро темнело. Он разгреб угли в железной печке, стоявшей в просторной кухне, и подкладывал растопку, пока буковые поленья не разгорелись. Затем он поджарил баранью котлету и съел, ее с томатным соусом и куском белого хлеба, запивая чаем, мутным от сгущенного молока. Покончив с едой, он подошел к двери, чтобы взглянуть, не проснулся ли на том берегу отец.

Небо совсем потемнело, но мальчик знал, что от вечернего холодка отец скоро придет в себя и дотащится до дому. Эдгар вовсе не желал видеть отца теперь — это было бы неприятно обоим — и поэтому привернул лампу и залил огонь в печи. Обычно он спал в просторной и теплой кухне, но, зная, что отец, войдя, свалится на первую попавшуюся кровать, ушел в комнату и там лег, чтобы не смыкая глаз ждать его возвращения.

Вскоре он забыл об отце и стал снова думать о том, как бы достойно отомстить городу за обиду. Потом он вернулся к мечтам о разрушении, но вскоре забыл обо всем. Эта маленькая, но бурная одиссея утомила его, ион заснул, так и не разрешив своих горьких недоумений, рожденных человеческой несправедливостью.

2

Едва забрезжил бледный весенний рассвет, Эдгар проснулся, но не встал, как обычно, чтобы растопить плиту и приготовить завтрак. Он притворился спящим.

Залаяли собаки на том берегу, захохотали кукабарры, закричали какаду, и Бедный Том, проснувшись, встал с постели. Сначала он разговаривал сам с собой, расхаживая по кухне, затем внезапно смолк, словно поймав себя на этом. Он старался не шуметь, но долго возился, пряча свой парадный костюм и увязывая свернутое одеяло и инструменты, и при этом стучал, стонал и вздыхал. Он ушел без завтрака, и Эдгар, приподнявшись, слышал, как он переправился через реку, запряг лошадь и поехал по дороге, пересекающей железнодорожную линию.

Только тогда Эдгар встал. Он смотрел, как отец поднимается по склону холма, и думал о том, скоро ли он вернется. Вероятнее всего, одинокий и пристыженный, он пробудет в лесу недели три-четыре. Когда же он, наконец, вернется с дровами, Эдгару придется ехать вместе с ним в город объясняться с покупателями, потому что сам Том никогда с ними не разговаривал.

А пока что Эдгар, оставшись один, затянул свою любимую песню:

О Дерри Вейл, мое сердце тоску-у-у-етО зеленом твоем островке и волшебных лугах.

Мальчик напевал тихо и неуверенно, но, выйдя из дому, запел во весь голос, и люди на том берегу услышали высокий и чистый звук этого Голоса, как бы промытый утренним воздухом. Некоторые остановились, чтобы послушать, и прежде всех — Фленнегены. Миссис Фленнеген, иммигрантка из Ирландии, сказала мужу, что, когда Эдгар поет, ангелы спускаются с неба. Но Эдгар и не помышлял об ангелах. Ему нравилось, что у него получаются такие звонкие, ясные звуки; чем выше была нота, тем дольше он тянул ее, очень довольный своим пением, захваченный и увлеченный его свободой — но без чувствительности. Без всякой чувствительности.

Голод мешал ему наслаждаться пением; он затопил плиту и начал готовить завтрак. Он поджарил ломтики черствого хлеба и сварил три яйца в чугунном котелке. Жир он растопил в жестянке из-под варенья, пододвинув ее к огню, и, когда завтрак поспел, уселся за деревянный стол и умял все без промедления. Потом протянул босые ноги к огню и, поглядывая через открытую дверь на противоположный берег, стал ждать утреннего поезда. Обычно Эдгар отправлялся ему навстречу, но на этот раз было уже поздно, и когда показался поезд, он только подбежал к двери и приветливо помахал издали.

В то утро Эдгара потянуло к людям, и он поспешил в школу. Но прежде чем уйти, он поглядел на палку, отмечавшую уровень воды в реке. За два дня вода в Малом Муррее упала на целый дюйм — верный признак раннего лета. Он воткнул палку поглубже, взял лодку и переправился через реку, борясь с быстрым течением. Здесь он привязал лодку и неторопливо зашагал в школу кружной дорогой.

Он шел вдоль железнодорожной линии, а потом — прямо по полотну, перескакивая со шпалы на шпалу, и время от времени шарил под камнями в поисках длиннохвостых ящериц. Завидев одну из этих юрких тварей, он хватал ее за хвост. Холодный кончик, все еще продолжая извиваться, оставался в руке, а сама ящерица убегала. Это неизменно поражало мальчика, он готов был сто раз на дню повторять экзекуцию — нашлось бы только достаточное количество жертв.

У него даже рука устала — столько камней швырнул он в столбы, заборы, провода (высекая из них едва заметные искры), а чаще — в воробьев, дроздов, зябликов и синиц. И только изоляторы на электрических и телефонных столбах он не посмел обстрелять среди бела дня.

Потом он крикнул:

— Здорово, Дамми!

Глухонемой Дамми не мог его слышать; но Эдгар махнул рукой, и горбатый паренек, ехавший на велосипеде по песчаной дорожке, коснулся губ, а затем вытянул пальцы вперед, словно посылая Эдгару молчаливый привет. Дамми был парень с характером, и его приветствие обрадовало Эдгара, тем более, что Дамми дружил с его главным врагом — Оззи Олдом.

Он не здоровался с людьми, которых видел на задних двориках, выходивших к линии: это были горожане, считавшие Бедного Тома сумасшедшим, а его сына — уродцем. А когда на рельсах показалась четырехколесная дрезина путевых обходчиков, он медлил до последней секунды (пока дрезина едва не наехала на него), и только когда обходчики закричали и остановились, он соскочил с линии на каменистую дорожку, с вызывающим видом пропуская дрезину мимо себя.

— Эй ты, щенок! — заорал Тим Беннер, главный обходчик. — Не смей лазить по рельсам, не то я поймаю тебя да так выдеру, что и сесть не сможешь.